почувствовала, что в эту минуту она, пожалуй, больше всего нуждается в отце,
в отцовском совете, в отцовском сердце, в большой и строгой, может быть даже
суровой, но в большой и бескорыстной любви.
- А чего трудно? - переспросил Жестев.
На них налетел порыв ветра, пахнуло сыростью, дымом, хлебом, той
предвесенней горечью, когда все впереди - и ничего не знаешь. Что-то будет,
а что, что...
- Как вам сказать... - неуверенно начала Анна. - Вот ведь как!
Складывается о человеке мнение, и вдруг человек этот вовсе не тот, каким он
тебе представлялся...
- Нет... - Ей показалось, что Жестев отрицательно покачал головой. -
Нет, Анна Андреевна! Тут дело не в человеке...
Анна не очень-то поняла, что он хотел этим сказать, но Жестев придавал
решениям ЦК какое-то такое значение, какого или не уловила, или недопоняла
еще Анна.
- Я что-то недопонимаю вас...
- Да нет, все понятно.
- Как же все-таки этот человек виноват перед партией!
- Все мы виноваты.
- А мы чем?
Жестев не ответил.
Некоторое время шли молча. Потом остановились перед чьим-то
палисадником. За заборчиком из штакетника тонули в сугробах низкорослые
кусты.
В глубине темнела изба. Ни одно окно не светилось.
Жестев указал на скамейку:
- Посидим?
- Простудитесь.
- Теперь меня никакая хворь не возьмет...
Сел, и Анне пришлось сесть.
Вдоль улицы гулял ветерок, заползал в рукава. Анна вздрогнула,
передернула зябко плечами.
- Вот, Аннушка, такие-то, брат, дела, - опять сказал Жестев.
- Знобко, - пробормотала Анна. - Простудимся мы с вами...
- Не простудимся, - сказал Жестев. - Тебе понятно, что произошло?
- Я и говорю - какой ужас...
- Да не в ужасе дело. А в том, что мы бы еще дальше прошли, если бы его
воля не тормозила наше движение. Издержек было бы меньше.
- А теперь, думаете...
- Думаю, - строго произнес Жестев. - Если бы все решалось только
наверху, пусть правильно даже решалось, можно вновь сбиться с колеи. А тут -
народ вмешали. Доверие! Может, кто и возгордится, но второй раз народ уже не
собьешь.
Он словно прислушался к чему-то, где-то словно клубились какие-то
голоса, ветер где-то славно потряхивал бубенцами, с легким щелканьем лопался
на лужах ледок, весна бродила вокруг даже ночью.
- Правильно я тогда ушел, не поднять мне все это...
Анна не спорила.
- Да и тебе не поднять...
Анна и с этим была согласна.
- Но поднимать надо. Может, кто и свыкся, но народ не потерпит
неправды.
- Да ведь и нет ее как будто - большой неправды?
- А ее не бывает - большой или небольшой. Она как снежный ком...
Жестев опять прислушался к каким-то далеким непонятным звукам.
- Хоронили его не три года назад, сегодня его хоронят... - Он вытянул
руку, пальцем показал на что-то впереди себя. - И долго еще будем хоронить,
долгие будут похороны... - Жестев взялся обеими руками за скамейку, точно
хотел поднять ее вместе с собой. - Для чего я тебя позвал? Чтоб не
поддавалась. Никому не поддавайся.
Он так же легко встал, как и сел.
- Ты иди, - сказал он, притрагиваясь к ее рукаву. - Хотелось мне
поделиться. А действовать будешь сама. Всего натерпишься...
- Ну, спасибо, - сказала Анна. - Будет мне за опоздание!
- Не бойся, - сказал Жестев. - Бойся только того, что держит человека
на месте.
Он легонько подтолкнул Анну. Стремительной девической походкой она
побежала домой. Жестев поглядел ей вслед, вздохнул и тоже пошел к дому,
похрустывая ломающимся ледком.
XXVIII
На току с утра до вечера сортировали зерно. Ток был просторный, крытый,
летом на нем танцы можно устраивать, такой это был ладный ток. Василий
Кузьмич не хотел ставить навес. Анна поспорила с ним на правлении. Она уже
научилась припирать Поспелова к стенке. "Дальше так работать я не могу..." И
все. А что значила работа Гончаровой в колхозе, знали все. Она делала вид,
что капризничает, и Поспелов - в который раз! - "создавал условия". Не для
колхоза, для Гончаровой. Он побаивался ее, побаивался ее напористости, с ней
считались в районе. Слава богу, что Гончарова не думала о себе.
Поспелов не очень одобрял затею заново пересортировать все зерно. "Не к
чему это, - твердил он. - Отсеемся и так. Только людей занимать..." Поспелов
работал ни шатко ни валко. Гончарова не жалела ни людей, ни себя. Почему-то
ей хотелось обязательно быть впереди всех. Так ее понимал Поспелов. Но
колхозники соглашались с агрономшей. Видели, куда она их тянет. Они теперь
были не только сыты. Понакупили кроватей с бомбошками. Девчата шелковые
платья шьют...
- Нам жемчуг, жемчуг нужен, - приговаривала Анна, взвешивая зерно на
ладони. - Чтоб из каждого семечка пышка выросла!
Весна щебетала уже на дворе. Еще все было под снегом, а неуловимые
признаки весны тревожили добрых хозяев. Безбожно суетились воробьи. Вздыхал
по ночам снег. Ни с того ни с сего тревожно мычали коровы. Надо было
торопиться. Надо было торопиться...
Сортировка работала два дня. Потом сломался шатун. Поставили новый.
Опять сломался. Третий. Опять...
- Перекос, - решила Анна.
- Не может быть, - возразил Кудрявцев.
Кудрявцев пришел в колхоз из МТС. Работал там и шофером и трактористом.
В МТС его хвалили, и он сам набивал себе цену. Поспелову он понравился своей
дерзостью, размашистостью, может быть даже нахальством. Правление назначило
его бригадиром тракторной бригады. Анна не спорила. Она не боялась новых
людей. Работал он неплохо, но уж чересчур был уверен в себе.
Так и сегодня.
- Перекос!
- Не может быть.
Они заспорили. Оба полезли под сортировку. Кудрявцев снова сменил
шатун. Пустили сортировку. Посыпалось вниз зерно. И опять...
- Перекос!
- Шатуны никуда не годятся.
Опять полезли под сортировку. Легли оба на спины, заспорили - есть
перекос или нет.
- Чего вы там спорите? Кончайте!
Голос доносился точно издалека. Анна не могла разобрать, чей голос.
Кто-то постукал сапогом о сапог Анны. Довольно бесцеремонно. Анна даже
рассердилась. Перевернулась на живот, полезла обратно, заторопилась,
зацепилась спиной, располосовала фуфайку. Только этого не хватало!
Вылезла, повернулась, встала... Батюшки, Тарабрин!
- Иван Степанович!.. Извините... Какими судьбами?
Рядом с Тарабриным стояла женщина в дорогом пальто, в меховой шапочке,
с коричневым новым портфелем. Губы чуть подкрашены. Глаза остренькие...
Тарабрин смеялся. Сразу видно, в хорошем настроении. Против
обыкновения. Обычно он приезжал накачивать, разносить, поправлять. А тут
веселый. Стоит перед Анной и смеется.
- Приехал к вам собрание проводить. Вашему колхозу выпала честь
выдвинуть депутата в областной Совет.
Анна сразу догадалась. Выдвигать в депутаты будут эту самую женщину.
Для того ее Тарабрин и привез. Кто она? Учительница? Врач? Впрочем, не так
важно. Райком знает, кого выдвигать.
От Анны требовалось только созвать собрание. Мазиловцев недолго
собрать, труднее с Кузовлевом.
- А как с Кузовлевом?
- Пошлите машину, на лошадях привезите людей. Часа два подождем.
За два часа, конечно, можно организовать собрание. В клубе полно.
Красный уголок с год как уже перестроили. Расширили зал, увеличили
библиотеку, пристроили еще несколько комнат. Клуб получился не хуже, чем у
людей. И все-таки, когда появились кузовлевцы, пришлось освобождать места,
потеснить подростков из зала.
Перед открытием Анна наклонилась к Тарабрину:
- Иван Степанович, как фамилия этого товарища?
Незнакомка в меховой шапочке сидела с краю, в третьем ряду.
- А вам на что?
- Да в президиум...
- Не надо ее в президиум, - сказал Тарабрин. - Это корреспондент. Из
областной газеты. Она будет писать о собрании.
Анна ошиблась. Кого же тогда? Может, самого Тарабрина?
Она открыла собрание. Рядом сидел Поспелов. Почему-то он усмехался.
Анна вопросительно на него посмотрела. Потом на Тарабрина. Обыкновенно она
первая называла кандидатуру. А сегодня ей некого назвать.
- Кто же первым? - шепотом спросила Тарабрина.
Каменистый Артем
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Акунин Борис