Чтение 27–й страницы книги ~Бунт вурдалаков~

пыльное. - Иду!

Он сделал шаг в комнатку, пригнулся, чтобы не удариться о низкую
притолоку... и полетел вниз. Это было настолько неожиданно, что Иван
сначала не понял, почему в избушке, в комнатенке сыро, кто мог затопить ее
до половины, не верхние же жильцы. Он погрузился вниз, словно никакого
пола не было.

Его и на самом деле не было. В глазах прояснилось не сразу. Но когда
прояснилось, Иван увидел, что он по плечи увяз в зеленой хлюпкой трясине,
что до поросшего корявым ельником низкого бережка далеко, что ряска на
поверхности болота дрожит и лопается, что над головой необычайно низкое
серое, хмурое небо.

Трясина тянула вниз. Он пытался не поддаваться ей.

Железный тяжелый меч гирей висел на поясе. Бросать его было жалко. Что
с ним погибать, что без него.

Обманул подлый карлик, колдун чертов, снова обманул!

Иван был зол на весь свет. Но не время сводить счеты.

Сейчас главное - выжить. Все остальное потом. Глупо погибать в поганом
болоте за сотни тысяч парсеков от Земли. Иван поглядывал на ельник, на
бережок - и ему не верилось, что это не Земля. Все было земным, обыденным.
Кроме проклятых шлюзов-переходников.

Плавать в трясине дано не каждому. Ивану никогда не нравилось это
занятие - еще со времен Школы, когда их забрасывали то в болота, то в
джунгли, то на льдины, то в пустыни и заставляли выживать там в любых
условиях.

Именно заставляли, пощады в Школе не было. И потому из тысячи
поступивших до выпускных экзаменов дотягивало два-три десятка будущих
космодесантников. Отсев был огромным, многие гибли, становились калеками".
Что делать, они знали, на что шли, ведь недаром их называли смертниками.
Освоение Космоса было проклятием для Земли и ее матерей. Это был черный
заколдованный круг, в который на смену погибшим вступали обреченные. За
одиночками десантниками-поисковиками, штурмовиками Вселенной, шли десятки
исследователей, за исследователями тысячи геизаторов-строителей, за ними
миллионы привыкших к роскоши и комфорту землян. Последним цена за освоение
новых миров не казалась слишком высокой. Геизапия Мироздания шла полным
ходом. Люди быстро забывали, что их благополучие строилось на костях и
крови первопроходцев.

Иван был первопроходцем. И потому он умел плавать в трясине. Он из
последних сил тянул к берегу, изнемогая от чудовищного
налряжения,-преодолевая убийственную мощь болота. Он не суетился, не
размахивал руками, не сучил ногами, каждое движение было размеренным,
продуманным. И все равно продвигаться удавалось по вершку, по крохе. Он
был уже почти в прострации, когда до берега оставалось два-три метра,
сознание покидало его, зеленая жуть сужала мельтешащий, подрагивающий круг
перед глазами. И все же он рванулся, ухватился рукой за поникшую ветвь
огромной уродливой ели. Надо было подтянуться немного, и все, спасение".
Иван уже вылез почти наполовину из трясины, когда ветвь обломилась -
гнилье! Он успел перехватиться другой рукой за верхнюю часть ветки, бросил
обломок. Но тут на него повалилось само дерево, накрывая бурой жухлой
игольчатой кроной, вдавливая в трясину. Гниль! Весь этот лес гнилой.
Поганый лес!

Иван нахлебался вонючей жижи. Но вынырнул, вцепился в ствол. Пополз по
нему к берегу. Ствол под пальцами обращался в труху, в мокрое бурое
месиво". Но Иван полз - по миллиметру, по сантиметру.

На берег он выбрался совершенно обессиленным. Лучемет и меч были при
нем. А усталость дело преходящее.

Иван упал лицом в ковер из пожухлой мягкой хвои. И снова его сморил сон.

Снова он лежал в высокой траве. Глядел в высокое небо. И вел
неторопливую беседу. Он не видел собеседника.

Но знал, с кем говорит. А в небе плыло странное облако.

Было оно ослепительно белым и вместе с тем мягким, добрым, не
отталкивающим своей белизной, а напротив, влекущим. И когда оно плыло от
края, с востока было оно бесформенным и разлапистым как и все облака на
свете.

Но по мере хода своего часть облака все больше и больше становилась
похожей на старинные космолеты промежуточного класса. И когда облако
застыло прямо над Иваном, он видел уже, что это и есть космолет - один к
одному, до мельчайших деталей. Но "и не удивлялся, будто и ожидал, что
облако это окажется непростым облаком, а чем-то неведомым, несущим для
неге нечто важное- И снова он видел две фигуры, две белые фигурки в белых
скафандрах с белыми шарообразными шлемами. Что-то удерживало эти фигурки у
поручней, не давало им оторваться от них, хотя Иван ясно видел, что люди в
белых скафандрах рвались куда-то, тела их выгибались, головы в шлемах то
клонились к груди, то откидывались назад.

Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых
людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и
боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от
зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника,
давил в уши: "Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне все
рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну
тебе память!!!" Иван ве понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему
эти видения преследуют его? Откуда Ьни, после чего? После Гадры? Или
планеты У? Где он был в последний раз, где?!

Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в
дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к
поручням люди, горело все. Облако разрывало на части чьи-то огромные лапы
- восьмипалые, когтистые. Их было много, Е они были невероятно уродливые,
непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел гдето. Но
где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: "Они убили их!"
Ты сам все видел! Они убили и многих до них - тысячи, миллионы, миллиарды
смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же все помнишь, все!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но
теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни
все с самого начала!" Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает
на землю, в траву, Ивану в лицо.

Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную
высь. В свое прошлое. И не только в свое.

Трехглазые отвратитеньнЬ-жуткие морды смотрели сверху вниз, из
бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А
огонь бушевал. Не стихал.

И голос становился все громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос
- то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били
остриями: "Ты все помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли.

Они их убили. Это была чудовищная смерть!" Иван и сам обретал голос, он
вдруг прорвался, выбился из его горла:

"Нет! Это все неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери! Меня
нашли'в капсуле-боте, в Космосе! Все это неправда!", "Они убили их! Ты
чудом спасся. Ты сам все знаешь. Все это хранится в твоей памяти. Ты
знаешь даже больше, гораздо больше!", "Не верю! Не верю!" - голова у Ивана
разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу
препятствует его стараниям все вспомнить, осмыслить. И сила эта была
невероятной.

С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не
оставляла надежд. И все же он не сдавался.

Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но
часть облака все же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два
лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили
что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы... эта слезинка, выкатившаяся из
женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван
видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать
ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был
поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский
голос" разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему
болью: "Он не придет в этот мир мстителем... он вернется сюда, он все
узнает, но он не будет мстить... иначе я прокляну его - живой или мертвой
прокляну!" И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилоеь лицо самого
Ивана. Он никогда не видел себя таким - смертельно усталым, исхудавшим до
невозможности, почти черным, с обветренными растрескавшимися губами и
какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не
зажмуриться, не* отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз.
Небо приковывало его.

Когда он былтаким - после Сельмы? Двойного Ургона?!

Нет! Может, он только еще будет таким?! И вдруг снова в мозгу само
собою появилось странное слово "Хархан".

Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на
глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять
лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец."

нет, не может быть, разве это он - лицо младенца... и чернота, мрак
Космоса,-редкие звезды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг
сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по
броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях,
висела во мраке серебристочерная громадина. И висел в черноте он сам. Нет,
не висел,, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на
него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни
одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнем
внелюдской ненависти и чего-то еще более жуткого, недоступного. Эта глаза
прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он все
это видел. Во время мнемоскопии и потом, -позже. Так все и было. Он помнил
даже расположение этих чужих крохотных звезд на чужом небе. Хархан? Он был
там1 Он еще не все припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги
отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они