была очень хороша собой, вся - безмолвная грация и естественность, словно
прелестный робкий зверек. Когда бы эти двое ни появились на люди, все
окидывали их беглым взглядом и тотчас отводили глаза. Рассеянная,
улыбающаяся, молодая женщина весь день сидела или прогуливалась с мужем, ее
узкая ладонь бессильно лежала в его руке. А он такой нешумно веселый,
подумалось Дженни; ей нравились неправильные тонкие черты его живого,
подвижного лица; должно быть, он гораздо умнее жены и с самого начала стал в
семье главою и наставником.
надеяться, что голос не выдал ее печали и зависти. - Приятно на них
посмотреть, да?
в точности так, как надо. Не могу толком объяснить, но уж я не ошибусь. Рай
сразу после грехопадения. Те самые минуты, когда они уже согрешили, но
хитрый, ревнивый и мстительный Бог их еще не изгнал. Кто не испытал таких
минут хоть раз в жизни - а чаще, может, и не бывает, - тот несчастный
человек, пускай ему повезло во всем остальном.
хорошем, о чем никому не станет рассказывать.
Дженни.
недоброе, и Фрейтага покоробило. Опять он ощутил неприязнь, какую вызвала у
него Дженни с первого взгляда, когда они еще ни словом не обменялись. Он
промолчал, только ступил на шаг в сторону, и расстояние между ними стало
шире.
грехопадение ты, видно, стараешься меня завлечь, будто знаешь какой-то
секрет, который и мне позарез нужно узнать, и готов меня в него посвятить.
Может быть, мне надо в тебя влюбиться, может быть, я уже и влюбилась, как
это всегда со мной бывает: увлекусь совершенно чужим человеком и тону с
головой, точно в омуте, а потом все проходит - и я остаюсь на мели. Я рада,
что ничего о тебе не знаю, только вот по внешности ты такой, какие мне
нравятся - во всяком случае, и такие тоже нравятся, - и еще знаю, ты женат и
жаждешь мне втолковать, что любишь жену. Не старайся, я и так охотно верю. А
если узнаю тебя поближе, ты мне, пожалуй, вовсе не понравишься... да ты мне
уже и сейчас не нравишься. И я тоже никогда не понравлюсь тебе, да, конечно,
ты меня просто возненавидишь. Сойдись мы ближе, в этом, наверно, оказалось
бы что-то для меня невыносимое. Неважно что, да и представить не могу...
Если б мы могли без больших хлопот провести вместе ночь и забыться вдвоем,
мне опять стало бы легко и просто и не было бы такой путаницы в голове.
Только дело в том... как же это случилось? Я просто погибаю от голода и
холода; мой любовник ничем со мной не желает делиться, ему бы все только для
себя. Как это говорит испанская пословица - "То ли хлеб вкусный, то ли я
голодный". Или еще: "Какая собака откажется, если ей кинут мяса?" Но это
уже, конечно, про тебя.
притворяться, будто ей с Фрейтагом интересно.
например, очень не прочь.
покачала головой. Он тотчас повернулся и пошел прочь, через три шага к нему
присоединились Гуттены со своим Деткой, все трое явно ему обрадовались.
Дженни знала, сейчас эта компания рассядется за столом со своими пивными
кружками, ничего им не надо друг другу объяснять и друг от друга скрывать.
Все они такие упитанные, каждый сыт и доволен на свой лад, и никакой иной
пищи ему не требуется. Будут лениво посиживать в свое удовольствие, и не
сядешь молчаливо рядом, точно изголодавшееся животное, чья пища - ветер
бесплодных грез наяву, горький безмолвный разговор с собой, который без
конца вгрызается в мозг; и не станешь некстати вслух нести всякий вздор -
совсем чужая, глядя на них глазами мертвеца из-под маски вполне, в общем-то,
недурной плоти.
отвлекалось от того, что набрасывала на листе рука, - донимали все те же
мысли: как быть, что решать с Европой, с Дэвидом... экая несообразность!
Нелепо мерить той же меркой одного человека и целый континент, они не могут
быть, не должны быть для тебя одинаково важны - пусть бы уж тогда
по-разному, нельзя же так путать и смешивать совсем разные вещи, решила она,
вечная раба своих представлений о том, как все должно быть в жизни, и
желания лепить, направлять, переделывать все так, как хочется; нет, если она
позволит Дэвиду испортить ей эту поездку в Европу, значит, она совсем дура,
еще хуже, чем сама боялась! Дженни опустила рисунки на колени, откинулась в
кресле и, уставясь сухими глазами в чистейшее голубое небо такого чудесного,
для самой светлой радости созданного дня, предалась немому, беспросветному
отчаянию.
так оно и выходит. Пора надеть власяницу, подсказывал Дженни ее
демон-хранитель. Пора читать молитвы. Нечего каяться, точно пропащая душа,
это очень глупо и скучно, возражала она себе (она всегда сходилась со своим
вторым "я" лицом к лицу и подбирала в споре с ним самые убедительные слова),
никакая я не пропащая, и не была пропащей, и не буду никогда, разве что вот
сейчас можно считать себя пропащей. Нет, я не пропала, не так это просто и
однозначно. Только не знаю, как же случилось, что я запуталась, и как мне
выбраться, зато отлично знаю, куда угодила. Репетиция того, что ждет в
преисподней, - варишься в кипящей смоле и каешься! Но мне здесь не место,
совсем я сюда не хотела, я-то думала, что мой путь ведет совсем в другую
сторону... но, может быть, такого места, куда мне хочется, и нет на свете,
по крайней мере для меня. Ну, ничего, дорогая, возьмем себя в руки - мы еще
выберемся.
отделано, поверхностный взгляд и никакого чувства. Все чувства потрачены на
жалость к себе и на потакание собственным слабостям, а рука выводила
скучные, жесткие линии, и в них ровно ничего не вложено, пустота. Какой
вздор! Лживые слова, которые она сказала Фрейтагу, - будто для нее рисовать
занятие вроде пасьянса - вдруг обрушились на нее жестокой, сокрушительной
правдой.
скомкала обеими руками рисунки - будто в каждом кулаке стиснула живое
существо и оно кричит от боли, - стремительно подошла к поручням, швырнула
скомканные листы за борт и отошла, не оглянувшись. Черное по белому - не для
нее, довольно. Она будет писать прямо красками на холсте, как прежде, и черт
возьми Дэвида с его советами. Я продалась за чечевичную похлебку - и даже
похлебки (не получила, сказала она себе. О Господи, надо же! Позволила,
чтобы этот малый учил меня, как надо рисовать. Нет, хватит, скоро я положу
этому конец. Она вытянулась в шезлонге, опустила на глаза темно-синий шарф,
заслоняясь от ненавистного яркого света, но еще долго ее несчастное,
виноватое раздвоившееся "я" продолжало этот внутренний спор. Она всячески
пыталась объяснить и оправдать перед поселившимся в душе врагом свои промахи
и безнадежные ошибки - и ответом было все то же ледяное, несокрушимое
недоверие. "Нет, - слышалось ей, - это "все не оправдание. Ты знаешь, что
делаешь, знаешь, что происходит и чем это кончится, - давай начистоту: чего
ради ты впуталась в такую скверную историю? Ну же, не молчи, давай хоть раз
посмотрим правде в глаза, если ты способна наконец признать, в чем она,
правда..." Докучный голос этот с тупой и вместе дьявольской настойчивостью
гнул свое, и под конец, измучась этим самоистязанием, Дженни повернула
голову и, припав щекой к изголовью, уснула тяжелым сном, воспаленные веки ее
вздрагивали под шарфом, который чуть колыхался на ветру; тайный ужас и
теперь не отпускал ее, не давал ни минуты покоя, и ничего ей не прощалось, и
снились дурные сны.
преследования, и налетела на капитана Тиле, который решил в это утро
показаться на палубе. Вот в ком мгновенно, безошибочно распознал бы
истинного капитана самый что ни на есть сухопутный глаз. Ослепительно белая
туго накрахмаленная форма, золотые галуны и письмена - знак его высокого
ранга - на воротнике, на груди и плечах, строжайшая выправка и
преисполненное важности лицо мелкого божка - божка, которого постоянные
усилия поддержать свой престиж сделали раздражительным и даже злобным.
Недовольством дышала каждая черта его лица - узкий лоб, близко посаженные
хитрые маленькие глазки, длинный острый нос, что отбрасывал тень на плотно
сжатые губы и на упрямый подбородок. Казалось, самая суть этого человека
вылепила ему лицо себе под стать; и вот он шагает в одиночестве и в ответ на
почтительные поклоны пассажиров нехотя, чуть заметно кивает головой, которую
венчает огромная белоснежная, пышно изукрашенная золотом фуражка.
капитан мигом обрел устойчивость и присутствие духа. Багровый от гнева, он
обхватил Лиззи за талию и удержал на ногах; а Лиззи покраснела, заахала,
захихикала, затрепыхалась и отчаянно обхватила его за шею - можно было
подумать, что она тонет. Потом она опустила руки, попятилась и визгливо
закричала:
Господи, какая же я неуклюжая!
сердито покусывая нижнюю губу, величественно зашагал дальше.
Афанасьев Роман
Маркелов Олег
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Шилова Юлия