Чтение 27–й страницы книги ~Петля~

- У меня старый дурак, который без меня давно бы в тюрьму сел, - резко
отвечает Нина.
- Ого! Кем же вы работаете?
- Бухгалтером.
- А ваш муж?
- Он экономист, - неожиданно скромно отвечает Нина. - Кончил Плехановский.
Я, между прочим, тоже в этом году его кончила. Сейчас ведь без высшего
образования нельзя, особенно культурному человеку. И, между прочим,
мужчины очень это в женщинах ценят, правда? Тем более и за границу теперь
с женами ездят. Мы с Витей в Болгарии были, в Венгрии, в Австрии даже.
Увлекаясь, Нина легко уходит в сторону от разговора. Это вообще, как вы
уже заметили, редкая болтушка, кроме всех других ее достоинств, конечно.
- Но почему же все-таки Вера не хотела ехать лечиться летом? - спрашиваю я.
- Я же сказала: не знаю.
Но я ей почему-то не верю.
- Нина, - серьезно говорю я, - мы ведем не пустой разговор. И с моей
стороны это не простое любопытство. Ведь мы до сих пор не знаем, что
случилось с Верой. Но мы должны это узнать. И вы обязаны нам помочь.
Нина отворачивается и тихо говорит:
- Что случилось, что случилось... Нет ее - вот что случилось. Никогда я ее
больше не увижу, не обниму. А как это случилось, уже все равно.
- Нет, не все равно, - возражаю я. - Если в этом кто-то виноват, он должен
быть наказан. Так требует закон. И так требует совесть. Но нам надо
сначала найти его, этого человека. Если, конечно, он вообще существует.
- Все это понятно, - с раздражением отвечает Нина. - Что вы как газету
читаете? И без вас прекрасно понимаю, не волнуйтесь.
"Что это с ней? - удивленно спрашиваю я себя. - Почему вдруг такая
враждебность, что я такого сказал?"
- Ладно, - говорю я. - Обещаю вам не волноваться. Но ответьте мне: почему
Вера не хотела ехать лечиться летом?
Нина резко выпаливает:
- Потому что не хотела встречаться с одним человеком, ясно вам?
- Не совсем. Кто этот человек?
- Не знаю. Ну, честное слово, не знаю, - она прижимает руки к груди, и
губы ее начинают снова дрожать. - Это я уж сама догадалась. Верочка мне
ничего про него не говорила. Ну, ничегошеньки! Словно я чужая ей была. Она
не верила, что я ее пойму. Вот почему. А кто же ее понял бы, как не я, ее
сестра? Ведь у нас больше никого на свете нет. Ой, господи!.. Ведь это у
меня теперь на свете никого нет!..
Она закрывает руками лицо и горько, навзрыд плачет, впервые за все время
нашего разговора. Мне кажется, что она только сейчас по-настоящему поняла,
какое горе ее постигло.
Я курю и жду, когда она успокоится. Я не могу, да и не хочу ее утешать.
Наконец-то она поняла. Так уж пусть и переживет это по-настоящему.
Постепенно Нина успокаивается, вытирает слезы и глубоко вздыхает. А меня
вдруг осеняет одна мысль.
- Нина, - говорю я, - покажите мне Верин альбом со всякими фотографиями.
Есть у нее такой альбом?
- Конечно, есть, - отвечает Нина. - Она там совсем маленькой снята, с
мамочкой. И со мной тоже. А потом школьницей. Такая хорошенькая. Сейчас я
вам покажу.
Ей самой захотелось взглянуть на этот альбом. Она торопливо роется в
ящиках туалетного столика и наконец извлекает небольшой альбом для
фотографий в пухлом цветном переплете. Часть фотографий вставлена в
прорези плотных страниц, а часть просто вложена между страницами, это,
вероятно, последние.
Мы с Ниной медленно, осторожно перелистываем страницы. Маленькая девочка,
просто пузырь вначале, постепенно превращается в неуклюжего, голенастого
подростка и, наконец, в стройную, очень красивую девушку с большими,
задумчивыми глазами.
Нина что-то рассказывает мне, что-то, волнуясь, вспоминает из событий тех,
детских лет. Я не очень вникаю в ее слова. Я жду, когда она возьмет в руки
и начнет перебирать последние Верины фотографии.
Вот они!.. А вот и то, что мне нужно!
Вскоре я прощаюсь. Нина провожает меня до двери. Она еще остается. Ей
хочется побыть одной в этой разоренной, опустевшей комнате. Одной. При
этом в глазах у Нины такое отчаяние, что я прощаю ей все, что она
наговорила мне лишнего за эти два часа. Так сильно, как она, Веру все-таки
никто не любил. Так мне сейчас кажется, во всяком случае.

По дороге к себе в отдел я пытаюсь в который уже раз продумать все, что
стало нам известно по этому запутанному делу. Мне кажется, убийство Веры
начинает решительно перевешивать все другие версии и получает все новые
подтверждения. И самое главное здесь - странное поведение обоих грузчиков,
Мухина и Зинченко. Если люди не причастны к преступлению, они не будут
скрываться, заметать следы, явно бояться чего-то и уж конечно они не будут
так отчаянно сопротивляться, когда их обнаружат, а тем более стрелять, да
еще в работников милиции. Последнее означает, что им уже нечего терять,
что это отпетые бандиты и могут пойти на все. Но что означает, что им
нечего терять? Это, скорей всего, означает, что у них за спиной такое
преступление, страшнее которого и опасней ничего быть не может, и большего
наказания, чем за него, они уже получить тоже не могут. А поскольку нами
твердо установлено, что именно эти двое были в тот самый вечер и даже в
тот самый час там, где произошло преступление, где погибла Вера, то вполне
естественно предположить, что именно они-то и совершили преступление.
Правда, тут остается еще много неясного. И прежде всего - ограбление
Вериной комнаты. Кто это совершил? Те же Мухин и Зинченко? Но как они
могли узнать адрес? Ведь они не были раньше знакомы с Верой, они случайно
столкнулись с ней. И как они смогли проникнуть в квартиру? Нашли ключ в
сумочке? Узнали по паспорту адрес? Нет, это слишком сложно. К тому же
ключи-то ведь остались в сумочке. Значит, Мухин и Зинченко исключаются, и
ограбил комнату Веры кто-то другой? Кто же? Слесарь Жилкин назвал Вериного
соседа, Горбачева. Но с какой стати он вдруг будет грабить свою соседку? И
что она убита, он тоже не мог знать. И тем более не мог совершить это
преступление. Горбачев вообще только на одну ночь появился в Москве и при
этом вряд ли успел побывать дома, ведь он должен был безотлучно находиться
в своем вагоне-ресторане. Но почему тогда на него указывает Жилкин? А
интересно, этот Жилкин не узнает, допустим, Ивана Зинченко?..
Но вот и моя остановка. Я выскакиваю из троллейбуса и торопливо пересекаю
улицу. Движение сегодня заметно меньше, чем обычно. Сегодня суббота. Вот
такая у меня суббота, как видите. У нас у всех, точнее говоря. И когда и
чем эта суббота кончится, никто не знает. Оказывается, ровно неделю мы
занимаемся уже делом о смерти Веры Топилиной, как раз с понедельника.
Сколько людей и событий промелькнуло за это время! Но дело далеко от
завершения, и даже окончательной ясности в нем тоже пока нет. Сейчас я
очень рассчитываю на допрос Ивана Зинченко. Надеюсь, он уже пришел в себя
после ночных событий.
И вдруг я на секунду останавливаюсь. Я вспоминаю о Грише Воловиче. Для
него ночные события оказались последними в жизни. Он-то уж никогда не
придет в себя после них. Проклятая работа! Там, где люди, обыкновенные
люди, естественно стараются избегнуть опасностей, особенно таких
бессмысленных, как бандитская пуля или нож, мы почему-то обязаны эти
опасности искать, идти им навстречу. Обязаны! И вот Гриша пошел им
навстречу, пошел, спасая товарища, - это тоже нельзя забыть.
Я поднимаюсь к себе в отдел, и Петя Шухмин мне сообщает, что Кузьмич и
Виктор Анатольевич Исаев, наш следователь, куда-то выехали после допроса
Зинченко. Я понимаю, они заняты Мухиным, только Мухиным, это сейчас
главное. Вооруженный бандит на свободе!
- Сами занялись, - многозначительно заключает Петя. - А тебе Виктор
Анатольевич разрешил еще раз допросить Зинченко. Так что валяй действуй.
Петя в своем репертуаре: валяй действуй. Если бы он дал себе труд минуту
подумать, то, наверное, понял бы, что все не так просто. Я не могу
допрашивать Зинченко, пока не поговорю с Кузьмичом. Ведь он уже его
допрашивал, уже составил впечатление об этом парне, уже, возможно, нащупал
что-то в его характере, в манерах, в поведении. И потому Кузьмич может мне
дать важный совет, как строить допрос. А может быть, Зинченко уже что-то
рассказал, в чем-то признался Кузьмичу? Даже наверное, у Кузьмича
бесплодных допросов не бывает. Да и Виктор Анатольевич следователь знающий
и опытный, допрашивать тоже умеет.
Короче говоря, приходится ждать, пока приедет Кузьмич. Пользуясь этой
вынужденной паузой, я звоню в больницу к Игорю. Я уже три дня у него не
был, а вчера даже не звонил. Бешеный какой-то был вчера день, вы же
знаете. Дежурные в справочном бюро больницы нас уже всех знают. Ведь мы
обычно не просто задаем короткий вопрос о состоянии больного, а стараемся
их разговорить, расположить к себе и выведать у них побольше сведений о
нашем друге. Поскольку на обоих концах провода оказываются молодые,
веселые и разговорчивые люди, то дружеские контакты у нас возникают
мгновенно и действуют безотказно.
Вот и сейчас дежурная сообщает мне об Игоре такие подробности, которые
вообще-то сообщать не принято. Ей самой, я чувствую, интересно поболтать
со мной. Кроме всего прочего, романтическая сторона нашей профессии
оказывает на девушек неотразимое впечатление.
В этом самом смысле нам приходится гораздо труднее, чем, предположим,
полярникам, морякам, разведчикам или космонавтам. Ведь мы вынуждены
действовать на глазах у сотен людей во многих уголках страны одновременно,
в самых запутанных и трагических ситуациях. А это, согласитесь, совсем не
просто. И ведь тут ничего не скроешь, ты не во льдах, не в космосе, не за
кордоном, ты все время среди людей, взволнованных людей, которые знают,
что произошло, и знают, чем ты занят. Нет, по-моему, более просматриваемой
со всех сторон профессии, чем наша. Вот попробуй и произведи неотразимое