Которой нет у слабых...
рукав, впиваясь в кожу...
тебя... - рокочет на много ладов, и не разделить голоса, не разорвать.
миг зеркальные плиты разомкнулись под ногами...
вскрикнул Ульджай:
глаз, и плавает в слезе слабая черная дымка.
научу тебя...
помер, и нет уже жизни, ни скверной, ни ладной. Никакой нет. Горько...
Хотя и то верно, что не на что пенять, ибо никто ямы не избегнет и на все
воля Господня...
определено Им, что, родившись однажды, встретишь, как ни крути, свой
последний час, и нет в том зла, и должно в срок уступить дорогу идущим
вслед, и не кончается жизнь с разложением плоти. Иное болит: никому не
ведомо время ухода, и не подстелить соломки, и не прозреть заране: в
люльке ль тебя, еще младенцем, изведет порча, не дав даже и осмыслить
путем, сколь красен мир, попусту поманивший тебя?.. в битве ли, когда
чуждая сталь, обманув саблю твою, змеей чиркнет по виску и ослепит
негаданной тьмой?.. или выпадет счастливейший жребий - и тихонько войдет
косая в опочивальню, где лежишь, усталый и дряхлый, под образами в
окружении почтительных отпрысков, старший из коих уже и сам в седине;
пристойно и несуетно войдет она - наилучшая, жданная! - и поманит тебя
неслышно...
напоследок, не оставив и мига проститься толком. Одного лишь не сумеет
воспретить: встретить себя безбоязненно и отойти по-людски - и в этот-то
для каждого страшный миг и проявится с ничем уже неопровержимой ясностью:
кем ты был и кто есть, тварь ли животная - или высокое создание Божье?..
как несчастье случилось, едва ль не полный день отлежал в беспамятстве, но
ближе к вечеру приоткрыл-таки глаза, огляделся беспомощно, застонал - и
вновь впал в забытье. А ночью очнулся от грохота грозового и поразился
сначала: отчего ж ночь?.. а потом: откуда гроза средь зимы?.. и наконец:
да что ж это со мною?!
ступень, каблук соскальзывает, выводя тело вбок, и небо крутится, вставая
дыбом, и поздно уже хвататься за воздух руками - не удержаться, никак не
устоять... и удар спиною оземь! и свист в ушах! и бело-синий сполох перед
глазами...
не вспомнил и вспомнить не мог. Но, придя в себя, не ощутил ног и понял:
все! не встать уже... отгулялся. Тут-то бы и время затужить: что ж за
напасть? - в осадном-то городе да с крыльца сверзиться... глупей глупого
смерть!.. но не было обиды. Даже и жаль себя вроде не было, словно со
стороны на чужого глянул, да и боли никакой... одно лишь онемение в теле
да непривычный тяжелый комок в хрипящей груди... да еще странная розовая
дымка, затуманившая все вокруг.
удивленно осознал: жалеет!.. и сам вдруг пожалел - ее! Ведь бил же,
смертным боем бил, и не думал вовсе никогда, что рука тяжеловата, и не
смирял размаха... да и вообще о ней, о жене законной, не думал с той поры,
как уразумел: законным деткам не бывать. Бил, как суку последнюю... а она,
вишь, плачет; выходит, любила?
искра мелькнула меж веками - и жена, заметив ее, робкую и совсем живую,
взвыла в голос, прощая все разом и умоляя не уходить, извиняя и битье, и
питье, и тяжкий нрав, и выблядков, сенными девками принесенных (у
Ондрюхи-то, вишь, получалось, у самой - никак, после выкидыша, от мужниной
ноги приключившегося...).
сочувственно, ибо тоже уловили нечто Божье в дивно изменившемся лике
отходящего и, уловив, не разумом небогатым, а самим нутром понимая: вот,
на глазах, великое чудо вершится, нарождается в человеке человек на самом
пороге исхода из суетного мира в лучший.
окружающим: пора! пришло время для таинств Господних, ибо сейчас отходить
станет, - и дворня отшатнулась, пошла за двери, утягивая воющую
ключничиху, и только Борис Микулич, кивнув попу (пожди, мол!), пригнулся к
ложу.
Повеличал; смекай, мол, сам боярин по тебе скорбит...
отстранилось, поплыло в мягком тумане - но на хозяйский зов не может не
откликнуться Ондрюха.
и встанешь ишшо. Велика ль беда - ушиб? Бог даст, еще в тавлейки [тавлеи -
шахматы (др.-рус.)] сыграем... а?
перед ним, и страшно становится от пониманья и - одновременно - от лютого
несогласия: как так? жил холоп под боком, неотлучен был, привычнее шапки,
а больше не будет; отчего так? Обидно! С этой обидою и супругу схоронил, и
батюшку, и приятелей без счета, и всякий раз смирялся с потерею не вдруг,
но лишь со временем.
порадовать напоследок. - А поганые-то скисли, слышь? Уходит татарва, не
устояла... Мертвяков ихних видимо-невидимо на снегу!
смертнику, туда же вскоре идти обреченному?
живинкой теплятся песья преданность и горестный вопрос: о тебе-то, боярин,
кто ж заботиться станет теперь-то?
услыхав, невиданным усилием воли заставил-таки себя улыбнуться; жене не
сумел, а для боярина выдавил слабый оскал.
тавлейки ныне, а?.. в помин по мне сыграй...
"Микулича" как должное. - Сыграю непременно...
углу, - да тому ведь и по чину видеть, слезы - это не в стыд. Выбегает
едва ль не опрометью, с превеликим трудом вернув лицу на самом уже пороге
спокойное и важное выраженье: незачем дворне знать, что хозяин по холопу
тужит!
остановился было перед бабой Ондрюхиной, посопел - да она, бедолага, хоть
выть и перестала, а все равно - как без разума: головой качает, мимо
боярина глядит, не ценит чести, мужу оказанной.
Ондрюхину погубительницу; и - по мятому-перемятому снегу - к терему, в
горницу.
тепле.
пустовавший, достал чары, кувшин меду; разлил самолично. Нашлась тут же и
миса тертой редьки, заботливо накрытая крышкой, - знал Ондрей хозяйскую
причуду - встать ночью да поесть.
опрокинул махом, и тут же еще добавил - вдогон, и третью не пощадил. После
Конюшевский Владислав
Куликов Роман
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Жюль Верн
Роллинс Джеймс