насчет имени, - любезный Нуарре! Так вас трудно поймать, очень уж вы занятой
человек, не в пример нам, прозябающим в лености!
хрипотцу. - Пришли, понимаете ли, люди из министерства, а я совсем забыл
название нашего концерна. Совершенно, извините, из головы вылетело - по
болезни, наверно. Не могли бы вы...
Квинке. - Может, заскочу к вам как-нибудь, посидим, поговорим. Квинке
отключился, и Мес переглянулся иронически со Штумпфом, слышавшим весь
разговор.
выскочил из кабинета, что-то еще бормоча.
стенам, по голому серому потолку, пока не уткнулся в картотеку. Эти ящики в
углу, прибежище его ненадежной памяти, были строго зашифрованы и
пронумерованы, как и положено. За долгие годы своей деятельности в этом
месте он вносил в картотеку буквально все, с чем сталкивался, поэтому она
была обширна и познавательна, как энциклопедический словарь. Составлена она
была по алфавиту, но непонятных значков, которыми была усеяна каждая ее
карточка, никто излишне любопытствующий понять бы не сумел, - картотека
Магнуса Меса была на языке "Илиады". Он вынул два ящика и бухнул тяжелые
железные прямоугольники к себе на стол.
жертва. Он покопался в столе, нашел вечное перо и баночку черных чернил,
вынул карточку Ленты и написал на ней теми же письменами одну-единственную
строчку. Как много имен в этой картотеке было завершено вот этой вот
строкою.
и, пробежав ее глазами, задумался. Он уже знал, что совсем недавно Сет,
Ховен и Себек, ставший недавно Архонтом при поддержке Сета, заставили
Модерату Редер, ополоумевшую после смерти сына, произнести пустую и ложную
клятву над страшной водою Стикса. Сразу же по произнесении клятвы Модерата
упала наземь и погрузилась в тяжелый, похожий на забытье сон. На ней не
сказалось то, что ее силком принудили произнести древние слова. Сет и Ховен
торжествовали.
Но он чуял недоброе и не согласился. Нет, не меня они хотят видеть рядом с
собою. Я, конечно, хорош - помог им обрести власть, не шиплю злобно и не
шушукаюсь по углам, что-де прошли старые, добрые времена. Я стал ненужным
только потому, что - непонятен, потому что не могут объяснить они причин
моего отшельничества. Тщеславие Бакста объяснить могут, и ненависть Ховена
тоже. Но я остался им непонятен. Но разве непонятно омерзение при виде их
проделок? Сет совершенно зарвался. Рассказы о его деяниях уже переполнили
миры, и все только и ждут... Чего ждут они? О, любители парадоксов, они ждут
второго пришествия, дабы мир был избавлен от Сета! Я был виновником его
избрания. Змею пригрел на груди своей, и вот, желает вонзить жало свое в
грудь неприкрытую. Еще долго не будет пришествия, и успеет натворить Сет
дел. Гогна! Гогна приведет он в мир!
на листке Ленты. Потом встал и задвинул ящики обратно в их гнезда.
бумажных кип. Он свалил все это на стол Меса.
на месте. - Давно знаю тебя, и ты произвел на меня впечатление человека
умного и хваткого, хотя и неспокойного. Только не знаю вот, чем объяснить
неспокойствие твое?
вьюном и егозою, но по сути своей, знаю, я трезв и мыслю логически. Так что
это - лишь внешнее, неглубинное.
души людей здесь? О чем их помыслы?
Начало твориться нечто. Земля уже не та. Причем с недавнего времени. Хотя
экологический баланс был более или менее приведен в норму три сотни лет
назад, в последние годы кажется, что природное равновесие опять нарушено.
Стали наступать пески. Глобальная температура повышается. Постепенно тают
полярные шапки, и повышается уровень Мирового океана. Но что самое худшее,
люди начали болеть. Будто неведомые силы ополчились на мир. Врачи бьются изо
всех сил и сами погибают.
вступила в бой с чем-то, что вдруг проснулось, и ведет этот бой не на шутку.
Огромные центры цивилизации задохнулись в чаду эпидемий и моров. Пески
наступают на мир.
рвется". Где нет преграды, где воля слаба, где провидение топчется и буксует
перед натиском непонятного, - там как будто что-то прорывается в мир, будто
дамба прорывается, и лезет к нам нечто... Многие ударились в мистику и стали
голосить о силах зла. Я в это не верю.
не увидел в них эту непонятную для него грусть и ничего не заподозрил.
тело перестало вилять и дергаться, перестали дрожать руки, словно от
предвкушения близкого барыша. Перед Месом стоял спокойный и собранный
человек, который знает, что говорит.
наверное, это звучит как новость, однако это так. По убеждениям я гуманист.
Я верю в справедливость и в идеал. Я верю в торжество идеи и разума. Я верю
в добро и в чистоту, и в красоту я верю. А Бог - это и есть красота.
взгляде таится что-то... Знаете, когда-то, очень давно, на Земле было
Возрождение. Все самое высокое пробудилось в людях, и они, словно прозрев
после мрака, начали творить. Они создавали прекрасное, они верили в святость
красоты и в то, что ее поймут и через века. Осознание своего бессмертия
через собственные произведения приводило их творчество к апогею, на ту самую
грань, где, слабое и немощное, кончается человеческое и начинается,
зачинается божеское. Одни мастера умирали в нищете. Другие, приближенные к
князьям, ввергались затем туда же, в нищету и ненависть. Но и те, и другие
продолжали жить и после смерти, жить и дарить жизнь остальным, жить и
вдохновлять. Они завоевали для себя бессмертие.
что кто-то знает его и выведет нас из тьмы, куда ввергли мы сами себя.
Не бог. Потому что давно ушли от нас боги. Мес поднял одну бровь.
болезнь крестовых походов.
глядел из своего угла. Мес наклонился. Одним коротким, точным движением
задернул старого бога плотной тканью занавеса.
x x x
Дрожащие светильники в уставленном колоннами главном, гипостильном зале
делали видимыми тучные, резьбою траченные колонны, проходы же между ними
наводняли непробиваемой, непросветляемой, могучей стеною тьмы. Поэтому не
хотелось идти туда и блуждать между молчащих колонн - мнилось, что нет в
главном зале храма свободного прохода, а весь он заставлен светлыми и
темными столбами, подпирающими свод.
светом, другие ввергнуты во мрак. Только то помещение, где разговаривали
они, не было похоже на другие, - здесь царили сумерки.
стояла нетронутая чаша с вином, она - сидя в кресле и приняв всегдашнюю свою
царственную позу. В окно светила сливочная луна, жирная и пористая, как
пенка. Свет ее падал точно между ними, лежал на полу, ровный и чуждый,
словно аппликация. Из-за этого они плохо видели друг друга, лишь силуэты:
свет был слишком ярок для полутемного помещения. Слишком яркая луна
уродилась в этом сезоне.
паузы превращали разговор в одно сплошное многозначительное молчание и
сводили на нет то немногое, что было сказано. Замолкали не от того, что
нечего было сказать, но от неловкости, смущения, быть может, странного
недопонимания там, где раньше все схватывалось с полужеста. Мучительно
протекающий разговор этот, в сущности, был не нужен ни ему, ни, тем более,
ей. Однако он все равно пришел, чтобы говорить с нею, а она не могла
Каменистый Артем
Черепнин Владимир
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Каменистый Артем