Чтение 27–й страницы книги ~Пещера~

Слева была скала- почти вертикальная стена с пучками колючей травы в редких
выемках. Справа - обочина разбитой дороги, заросли черных шипастых кустов и
полуразваленный бетонный дом. Жилище и контрольно-пропускной пункт одновременно.

- Нам надо пройти. Мы никого не трогали. Слова были ширмой, прикрытием,
позволяющим ему тянуть время. Чтобы успеть оценить расстояние до молодчика и до
громилы с черной тряпкой, и заглянуть в дуло самострела, и понять почти с
отчаянием, что нет, один прыжок здесь ничего не решит, он слишком выгодная
мишень, и Махи тоже...

- Пошел прочь, - красивым певучим голоском сказала толстуха с дротиком.

Самострел в руках молодчика перевел взгляд с бродяги на его спутницу и
обратно; маленькая ладонь, которую бродяга сжал слишком сильно, сделалась совсем
мокрой.

- Ни фига, - задумчиво сообщил хозяин самострела. - Пришел - значит,
пришел. И девка тоже. Нам надо девку.

Лысый поморщился. Громила оскалился. Толстуха хмыкнула, и бродяга понял
вдруг, для кого предназначен дротик в ее руке.

Как только эти трое решат, что разговор окончен...

Махи. Мокрая ладонь в его руке. Собственно, для нее дротик толстухи
предпочтительнее, чем...

Он перевел дыхание.

Глядя издали на бетонную развалину, он предполагал, что так может
случиться. Просто у него не было выхода, потому что возвращаться...

Возвращаться.

В принципе, если он повернется и пойдет прочь,- ему могут выстрелить в
спину, а могут и не выстрелить. Их слишком интересует Махи...

А ей возвращаться совсем нельзя. Некуда.

Будто прочитав его мысли, девочка крепче сжала его ладонь; как бы объяснить
ей, что она должна броситься на обочину? Внезапно? Чтобы очистить ему
пространство?..

Теперь он смотрел на молодчика.

На его палец, лежащий на спусковом крючке.

- Или живым?.. - раздумчиво предположил громила.

Лысый поморщился снова:

- Хватит вони...

Палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Мышца получила приказ
сокращаться; надо полагать, для молодчика это было привычное движение, он
нажимал на курок так же часто, как подносил ложку ко рту...

Махи упала на обочину. Вернее, она все еще падала, отброшенная грубо и
резко, а бродяга успел кинуться на дорогу и откатиться в сторону, и там, где
только что впечаталось в пыль его тело, поднялся взметенный пулей фонтанчик.

Первый бросок.

Толстуха все же кидает свой дротик - в него, вернее, в то место, где он был
только что. Молодчик передергивает затвор, лицо перекошено; лысый и громила
кидаются одновременно - и мешают друг другу.

Второй бросок.

На выжженном лице лысого- азарт охотника. В левой руке крюк-кинжал, бродяге
известен был этот выпад, в случае удачи нападающий не просто вспарывает
противнику брюхо, но тут же и выцапывает крюком внутренности...

Бродяге казалось, что он видит, как тело человека с крюк-кинжалом
размазывается в воздухе. Замедленная съемка наоборот- бродяга видит его
очертания не в том месте, где оно только что было, а там, где оно через долю
мгновения будет... Будто лысый плывет в киселе, вписывает себя в заранее
подготовленный контур, ведь если стрела выпущена из арбалета- нетрудно угадать
ее мишень, если камень падает вниз - легко увидеть, где он коснется травы...

Лысый не успел понять, почему на месте незащищенного живота бродяги
оказалась вдруг пустота. И крюк-кинжал погрузился в эту пустоту, как в вату,
великий закон инерции погружал его все глубже и глубже, в то время как бродяга
захватил руку нападающего и, подсев под него, опрокидываясь на спину, швырнул
его через себя и сбил тяжелым телом подступившего со спины громилу.

Нет, не сбил. В последний момент громила увернулся, огромный цеп в его руке
ни на миг не приостановил вращения, горячий воздух шарахался из-под шипастой
стали, бродяга еле успел отдернуть голову, цеп образовывал собой тяжелую, как
медная тарелка, плоскость, вращающаяся фреза, циркулярная пила...

- Уйди-и!

Молодчик наконец-то прицелился. Из дула самострела - бродяга видел боковым
зрением - тянулась теперь смертоносная прямая, и громила то задевал ее, то
выходил снова, а потому молодчик нервничал и орал, но громила не любил играть в
командные игры - ему хотелось собственноручно погрузить свой цеп в башку этого
несговорчивого чужака, чтобы подтвердить свое право первым навалиться на
двенадцатилетнюю девчонку, его спутницу...

Полушаг влево. Обманное движение.

И громила, купившись, тоже делает этот полушаг, всем телом вмазываясь в
линию, по которой сейчас пролетит маленькая злая смерть.

Третий бросок - на землю. Под плоскость, на которой ревет, рассекая воздух,
вертящийся цеп; с линии, на которой нельзя находиться.

Выстрел. Плоскость, несомая цепом, распалась; громила удивленно открывал и
закрывал рот. Из простреленного навылет плеча фонтанчиком била кровь.

Четвертый бросок.

Бродяга ударил поднимающегося лысого пяткой в подбородок. Упал и
перекатился, пропуская новый толстухин дротик, вскочил, почти упираясь грудью в
ствол разрядившегося самострела:

- Ну?!

Молодчик попытался ткнуть его стволом в живот, но вместо этого получил
собственным прикладом в челюсть.

Толстуха молчала. У нее больше не было дротиков.

Махи всхлипывала на обочине. Она еще не успела пережить боль от падения-
несколько секунд...

Он подобрал самострел и сунул за пояс крюк-кинжал. Протянул Махи руку:

- Пойдем.

Она прижалась к нему всем телом. Повисла на руках, беззвучно заплакала.

Ей было слишком страшно. Он мог ее понять.)

Монтаж прошел спокойно и закончился часов в девять вечера; сегодня в
Психологической драме шла комедия "Дебри". Еще сегодня днем Павла заглянула

в последний театральный справочник: "Окончание спектакля - двадцать один
ноль пять". Она понятия не имела, что даст ей это знание, но когда наконец
закончился монтаж и она обнаружила себя стоящей у выхода из телецентра, и
представила, что вот сейчас придется идти домой, а за каждым деревом, за каждым
столбом ей будут мерещиться тени, и никому об этом не расскажешь, в особенности
Стефане, а посоветоваться можно только с телефоном доверия, который сперва
говорит приторно-мягким голосом, а потом отслеживает звонки...

А Тритана нет. Как раз сегодня она, Павла, совершенно ему не
понадобилась...

Она постояла еще. А потом зашла в телефонную будку и набрала рабочий
телефон Рамана Ковича.

- ...Я не хотела бы умирать.

Тоненькая женская фигурка стояла на краю сцены, в белом круге прожектора;
лицо казалось равнодушным, но глаза горели ярко и сильно, и голос, еле слышный,
шелестящий, пронимал до мурашек по коже.

- Я не хотела бы умирать, но в конце концов последнее слово - ваше... Я
стану перед Троном и расскажу... все, что знаю. Клянусь вам, мой лорд, я не утаю
ни соломинки в волосах, ни капельки крови, скатившейся по вашей шее...

Шла "Девочка и вороны". Павла молчала, утонув в кресле, подтянув колени к
подбородку;, кое-что она только теперь сумела понять. Кое-что, оказывается, она
неверно запомнила - приписала спектаклю какие-то свои подростковые смыслы...

Все-таки на сцене это было... куда сильнее. Но даже и сейчас, в
телеверсии...

- Нет, мой лорд, я не хотела бы говорить ему о том, что сама лишила себя
жизни... Это... непристойно, я просила бы вас избавить меня от неприятного,
постыдного дела... .

Белый луч прожектора погас. Зашевелился в темноте зал- конец первого
действия. Кто там, в зале? Может быть, восторженная школьница Нимробец?..

- Прервемся? - хрипловато спросил Кович. Павла кивнула из своего кресла,
мельком глянула на часы- почти одиннадцать...

- Неплохой был спектакль, - проговорил Кович, глядя в гаснущий экран. -
Жаль, что его... не сохранишь. То, что на пленке, - тень...

- Просто снимали плохо, с одной точки, - отозвалась Павла меланхолично. -
Оператор дурак... А телевидение вообще-то может сохранить, если только...

- Ни черта оно не может сохранить. Есть несохранимое...

Павла обиделась:

- Так все тогда несохранимое, человека вот тоже... состарится, не помогут
ни фильмы, ни фотографии...

- Веселенькое у тебя настроение, - Кович поднялся, будто бы для того, чтобы
пошире раскрыть окно, а на самом деле затем, чтобы лучше видеть Павлино лицо.-
Видишь ли... Я не знаю, как твои психиатры, а я, как властитель душ, скажу тебе
совершенно ответственно: ты не сумасшедшая. Даже и не надейся. С нервной
системой у тебя все в порядке...

- Ну, если такие галлюцинации - всего лишь разновидность нормы... - Павла
сдавленно хохотнула.

- А кто тебе сказал, что это галлюцинация?.. Павла молча выбралась из
кресла. Поднялась; на щеках у нее горели красные пятна:

- Я ВИДЕЛА. В подробностях. Форма ногтей... на ногах!.. Браслет, вот этот!-
она вскинула руку, поддергивая рукав.- А потом... Там, оказывается, болтается
тряпка. И как они... полицейские... на меня смотрели... Мне померещилось,
померещилось, помере...

Она оборвала себя. Подошла к стене, уткнулась лбом в обои.

- У меня тоже было, - сказал Кович шепотом. - Когда я... когда мы делали
"Девочку...". Так страшно... Звуки, шорохи, страх землетрясения, или вот
проснусь завтра - а сын в кровати мертвый... Сгорбленные плечи Павлы вздрогнули.
- Но то, что ты рассказываешь, Павла, - это другое, - быстро сказал Кович. -