Чтение 27–й страницы книги ~Леопард с вершины Килиманджаро~

десятка вылетело и столько же вернулось. Центральный кибер сам распоряжается
всеми механизмами и вызывает нас только в крайних случаях. Ну, ладно,
экскурсия окончена. Что есть, то есть. Хочешь -- бери.

-- Сейчас -- не могу.

-- Догадываюсь. Но не отказываешься -- и то хлеб.

-- Очень-то я тебе нужен...

-- Да так, приглянулся, знаешь.

-- Вот уж не подумал бы...

И тут в комнату ворвалась Илль.

-- Ага! -- закричала она так, что язычки свечей испуганно шарахнулись.
-- Мне отпуск! На целый вечер!

Туан и Лакост, сидевшие за прекрасными агальматолитовыми шахматами,
даже не подняли головы.

-- Ну и пожалуйста, -- буркнул Туан. -- Только можно без визга? Меня и
так в дрожь бросает. Нет, надо же так припереть человека!

Лакост невозмутимо поглаживал бородку двумя пальцами.

-- Ну, Туан, ну, миленький, -- Илль не выпускала своей жертвы, -- ну,
покатаемся!

-- Когда выиграю.

Лакост многозначительно кашлянул.

-- Ну и сохни тут! -- Илль махнула на него рукой, -- И сам не идет, и
другого не пускает. А у Джабжи насморк. Сговорились. Ироды.

И тут она увидела меня.

Я испугался, что она сейчас повиснет на моей шее. Какое-то чудо
удержало ее от этого.

-- Вот, -- она указала одной рукой на меня, а другой на потолок. --
Есть бог на небе. Определенно.

-- Есть, -- отвечал я. -- Определенно. И это он сегодня подсказал мне
не брать с собой лыжи...

-- Не выйдет, -- отрезала Илль. -- Лыжи в мобиле. А боги не врут, у них
это строго. Чуть что -- и к высшей мере, как у Вагнера.

-- Из вас бы такой диктатор...

-- А что, горничная -- плохо?

-- Мне не понравилось.

-- Здорово! Как честно. А эти (большим пальцем через плечо) только и
врут, только и хвалят. Ну, ладно, пошли, остатки комплиментов на свежем
воздухе.

-- Прекрати сопротивление, -- посоветовал мне Джабжа. -- Бесполезно.
Теперь понимаешь, почему я тебя сманиваю. Нам всем уже вот как приходится.

Илль между тем уже выталкивала меня из комнаты. Я нечаянно оглянулся.

Черт побери, глядя на эту троицу, я готов был прозакладывать свои лыжи,
что ни один из них не отказался бы быть на моем месте. Это была самая
неподдельная, хорошая зависть. Так какого дьявола они отказались?

-- Общий поклон, -- сказал я. -- Подчиняюсь грубой силе. Но за мою
самоотверженную жертву потребую от вас двойной ужин. Скоро вернусь.

-- Идите, идите! -- Илль долбила меня в спину пальцем. -- Еще упирается

Я, собственно говоря, уже и не упирался.

А в мобиле она опять сидела притихшая, и опять на полу, обхватив колени
руками. А я сел верхом на сиденье, лицом к ней, и опять беззастенчиво глядел
на нее во все глаза и все думал: что это я так радуюсь? И понял -- это
потому, что сегодня она -- такая, какая есть, и я до последней ее реснички
знаю, какая же она -- настоящая, а когда знаешь человека так, как умудрился
я узнать Илль, тогда он тебе в какой-то мере уже принадлежит.

Я знал, что когда мобиль приземлится, мне будет худо. Уж тут-то она
разочтется за то, что сейчас ей приходится сидеть, прижав к груди острые
коленки, и терпеть мой беззастенчивый взгляд.

Так и было. Илль выскочила первая, едва мобиль шлепнулся на снег, я
кинул ей все ее снаряжение и неловко выпрыгнул сам, слегка подвернув ногу.
Хорошо еще, что она не видела: я не сомневался, что такой факт послужил бы у
нее поводом для насмешек, а не забот.

Склон был великолепен. Он так и располагал к тому, чтобы свернуть себе
шею на бесчисленных пнях, уступах и поворотах. Да и тени были длинноваты --
солнце уже садилось.

-- Готовы? -- крикнула Илль -- - Для начала предлагаю пятнашки, вам сто
метров форы. Удирайте!

-- Думаете, откажусь?

Я взмахнул палками и ринулся вниз. Где-то высоко-высоко, за моей спиной
раздался пронзительный птичий крик, и тут же я почувствовал, что меня
догоняют. Не прошло и двух минут, как тонкая лыжная палка весьма ощутимо
приложилась к моей спине и черный проворный чертенок замелькал уже где-то
впереди. Ну, ладно же, и я, вместо того, чтобы обогнуть довольно неприятный
уступ, образующий трамплин не менее трех метров, ринулся прямо на него,
рискуя врезаться в непрошенный кедр, который торчал явно не на месте. Но,
оказывается, она ждала от меня именно этого, потому что, не видя меня, она
вдруг резко затормозила и пропустила меня вперед, даже рукой помахала.

Нетрудно догадаться, что сквитать счет мне не удалось. Я присел на
корточки и признал себя побежденным. Вид у меня был потрепанный. Извалялся я
как медвежонок, меня можно было бы и пожалеть.

Илль подпустила меня поближе. Я так и ехал на корточках, волоча палки
за собой.

-- Сдаюсь, -- сказал я кротко, -- иссяк.

Илль слегка наклонила голову и посмотрела на меня, прищурив один глаз.
Одна бровь выражала у нее презрение, а другая -- сострадание.

-- Вода-вода-неотвода, -- сказала она, -- поросячая порода.

У меня перехватило дыхание.

-- Что? -- догадался я переспросить,

-- А то, что сорок тысяч поросят и все на ниточках висят!

Если бы я не сидел на корточках, я встал бы перед ней на колени. Я был,
наконец, на Земле.

Илль почувствовала, что сейчас я брякну что-нибудь сентиментальное. Она
подняла рукавичку:

-- Только без лирики, я ее боюсь.

Я кивнул. Какая уж тут лирика! Я не имел на нее ни малейшего права.

Мы тихо и долго ехали вниз. В долине было уже темно. Снег почти везде
стаял, лишь возле камня виднелись небольшие серые плешины. Мы присели на
глыбу. Ее прикрывало что-то шероховатое -- не то мох, не то лишайник. Я в
этом не разбирался.

-- Да, -- констатировал я печально, -- после инструктора по альпинизму
кататься с таким дилетантом, как я... Илль пожала плечами:

-- Туан гоняется по горам один, как шальной козел. Ему нужна прекрасная
незнакомка.

-- Ну, взяли бы Лакоста.

-- Он неженка, не любит холода.

-- Что же он торчит на станции? Тоже ждет незнакомку?

-- Это его Джабжа уговорил.

-- Вот Джабжа и остается.

-- Он-то обычно меня и прогуливает.

Так я и думал. Эта обманчивая внешность, эти занятия, даже комнаты
рядом...

-- Он ждет жену... -- донеслось до меня откуда-то издалека. -- Она уже
два года в полете и вернется осенью.

В сердце у меня вдруг что-то булькнуло -- горячее такое. Ох, и дурак же
я! Вообразил невесть что. Я вспомнил образ женщины, созданный Джабжей и
удививший меня тем, что это -- не Илль. Умница, Джабжа, молодчина, Джабжа!
Как это кстати, что ты женат! Как это здорово!

-- А что? -- спросила вдруг Илль.

-- А ничего, -- ответил я.

Ну что я мог, что имел право ей сказать? Я просто спихнул ее с камня, и
она, брыкнувшись, покатилась в снег.

Бац! -- я получил снежок прямо в лицо. Бац! Бац! Ах, ты, задиристый
чертенок! Я прыгнул, пригнул ее к земле и ласково ткнул носом в снег. И в ту
же секунду почувствовал, что совершаю какой-то абсолютно противоестественный
кувырок. Заскрипели по снегу шаги, что-то темное бесшумно мелькнуло в небе.

-- Илль! -- крикнул я. -- У меня отнялись руки и ноги!

Тишина.

Черт побери, кому это было надо -- обучать ребенка всяким диким
приемам, да еще на мою голову?

Я полез осматривать все камни и трещины. Минут через пятнадцать
вспомнил о "микки", вызвал Хижину.

-- Чем могу быть полезен? -- раздался металлический голос, но в ту же
минуту его заглушил смех, в котором явно не слышалось ни доброты, ни
сострадания:

-- Ну, что, неблагородный рыцарь со страхом и упреком, попались? Не
думайте, что разрешу кому-нибудь вылететь к вам раньше, чем доем ваш двойной
ужин.

-- Подумаешь, не очень-то и хотелось.

-- Вот и славно. Бегу за стол.

Тем не менее, мобиль появился чересчур быстро -- вероятно, она послала
его сразу же, как только прибыла на станцию. Я погрузил все имущество и
вдруг подумал, что один раз следовало бы вернуться домой вовремя. Для
разнообразия.

-- Вот, -- злорадно повторил я, словно Илль только и делала, что
дожидалась меня, -- не очень-то и хотелось.

И нехотя полетел домой.

Это я здорово придумал. И хорошо, что я придумал это именно сегодня. Во
всяком случае. Сана стояла у большого окна нашей комнаты, положив пальцы на
стекло, и долго-долго смотрела, как я, весь в снегу, едва передвигая ноги,
приближаюсь к дому. Я махнул ей рукой, но она не ответила мне и даже не
улыбнулась. Она смотрела на меня так, как можно смотреть на человека,
которого сейчас вот потеряешь. И надо насмотреться на всю жизнь. Только ей