Чтение 27–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

-- Ты б еще сказала: в прошлом году! Ишь, вчера. Желудок старого добра не помнит. Ему сейчас вынь да положь. Он у меня такой... Однако меня здесь знают. Сегодня еще двух поросяшек закололи, я сам проследил.

-- Поросяшек?

-- Да совсем крохотных. Годика по полтора не больше.

-- Да, -- съязвила Ольха, -- это ж тебе на один кутний зуб!

-- Точно, -- обрадовался Асмунд редкому пониманию со стороны Красивой женщины. -- Только и мяса, что под ногтями застрянет, да в зубах. А мой желудок уже на ребра от голода кидается!

-- Пойдем, -- сдалась Ольха. -- Я понимаю, что для него нужен третий кабанчик. Веприк.

Место великого князя было пустым, да и бояр стало на треть меньше, зато за другими столами народу даже прибавилось. Асмунд усадил Ольху рядом с Ингваром, сама бы ни в жизнь не села, сам опустился по ту сторону. Рудый не успел и рта раскрыть, как неповоротливый с виду воевода с непостижимой ловкостью утащил от него блюдо с непочатым гусем.

В палату ворвались, вереща дурными голосами, ряженые. Трое в козлиных шкурах мехом наружу, на головах длинные загнутые рога. За ними с визгом вбежали толстые размалеванные бабы, били в бубны, разбрасывали горстями зерно. Передняя упала, на нее повалились, бесстыдно задрали ей подол, оголив толстые белые ягодицы, где на обеих половинках искусно были намалеваны ягоды малины.

Студен загоготал, даже Влад сдержанно улыбнулся, лишь русы посматривали неодобрительно. Ингвар вообще отвел глаза, Ольха ощутила теплоту в груди. Почему он не хочет смотреть на женский срам? Все мужики смотрят с удовольствием!

Нет, поправила она себя с удивлением. Не все. Вои Рудый бросил взгляд, полный насмешливого пренебрежения, шепнул на ухо Асмунду что-то веселое. Губы того дрогнули в усмешке, но густые брови еще неодобрительно хмурились. Да и другие русы посматривают на ряженых скорее с высокомерной брезгливостью, чем с интересом. Мужчины, вспомнила она неожиданно определение русов Ингваром. Мужчины, а не мужики, как у славян!

Почему-то и она ощутила некоторый, еще неосознанный стыд за этих людей, что визжат дурными голосами и кувыркаются между столов, пинаются и бьют друг друга по головам, делают подножки, срывают один с другого портки и юбки. Славяне из числа старшей дружины хохотали, даже некоторые русы посмеивались. Правда, свысока. И не столько над самими ряжеными скоморохами, как над теми, кто находит это забавным.

Она вдруг ощутила, что шутки ряженых ей кажутся слишком простыми и грубыми, а вывороченные мехом наружу шкуры и измазанные сажей рожи -- глупыми. Что со мной, подумала смятенно. Всегда ведь. хохотала от души... Или опять под чарами русов?

Вдруг раздались голоса:

-- Князь?

-- Князь пожаловал...

-- Вещий Олег изволит...

Рудый поднялся навстречу князю, что-то шепнул на ухо. Олег кивнул благосклонно, неспешно занял свое место. Рудый хлопнул в ладони, подзывая отрока. Тот выслушал, умчался. Через некоторое время из боковой двери медленно выжили двое мужчин в сопровождении мальчика лет десяти. Они были без оружия, в простых одеждах, волосы на плечах, из чего Ольха сперва решила, что они не русы. Правда, все с голыми лицами. Если у отрока борода еще не растет, то старшие явно сбривают...

-- Дозволь, великий князь, -- провозгласил Рудый громко, -- представить тебе славного Тарха Тараховича, а также его друга и соперника -- Горбача!

Все трое, включая мальчика, Поклонились. Ольха раскрыла глаза шире: поклонились малым поклоном, лишь чуть опустили головы, словно были равны великому князю. Но кто они?

Олег спросил медленно:

-- Почему тебя зовут так странно?

Передний, которого назвали Тархом Тараховичем, смело взглянул великому князю в зеленые колдовские глаза. Голос был полон гордости:

-- Когда меня на состязании певцов признали лучшим, я понял, что уже могу сменить имя... А самым великим певцом был Тарх, сын Тараха! И только с ним я состязаюсь, ибо среди живущих не встретил равных.

Среди гостей поднялся шум. Кто-то выкликнул что-то негодующее, другие же просто смеялись, пили, стучали серебряными и медными кубками.

Олег поморщился, смотрел исподлобья. Голос стал суше:

-- Мало земель ты еще прошел, чтобы... Гм, а Тарх, Таргитай то есть, был сыном Тараса, а не Тараха... Но... гм... впрочем, ты прав. Состязаться надо не с соседом, а Великими, которые меняют облик земли. А для этого надо быть не просто самоуверенным, а просто наглым! Безумцем даже.

За столами притихли, изменение тона великого князя было слишком внезапным и непонятным. Но, казалось, певец понял. Он кивнул другу, которого назвали Горбачом, сказал резким мужественным голосом:

-- Мы исполним для вашего развлечения новую песню!.. Мы услышали ее в дальних странствиях среди льдов, по дороге сюда добавили только самую малость, изменили чуть музыку и... словом, слушайте!

Ингвар покосился на Ольху. На губах воеводы была победная улыбка, и Ольха отдала бы палец, чтобы стереть ее с его поганой рожи.

-- Что можно услышать среди льдов, -- сказала она язвительно, -- кроме свиста ветра и криков чаек?

-- У кого уши на месте, тот услышит многое, -- ответил Ингвар многозначительно.

-- Песни викингов! -- фыркнула она. -- Рев труб и похвальба о своих кровавых подвигах! Перечисление, сколько убили, сколько сожгли, сколько испакостили!.. Слюни берсерков!

Горбач тронул струны, помещение наполнили звуки настолько пронзительные и чистые, что Ольха вздрогнула. Она никогда не слышала ничего подобного. А Горбач медленно перебирал струны, извлекая странную чистую и щемящую мелодию, от которой у Ольхи сладко заныло сердце.

Тарх Тарахович запел, и снова Ольха вздрогнула. Певец был широк в плечах, мускулист, и разговаривал с князем сильным голосом воина, но когда запел, голос неожиданно взлетел, воспарил, а Горбач к тому же поддерживал его высокими пронзительными нотами, хрустальными, как воды горных ручьев, чистыми, как снег на севере, где услышали и подхватили эту песнь.

Слова были на русском. Ольха с трудом улавливала смысл, но как-то сразу перед ее внутренним взором возникли странные дали, гордые и красивые люди, крылатые змеи, могучие воины... Был там непобедимый воин по имени Тристан, который побеждал всех и вся, убил великана и сразил Змея, его король той страны послал добыть ему золотоволосую красавицу Изольду, прозванную так потому, что она была словно изо льда -- с белоснежной кожей, чистая, девственная, холодная ко всем героям и королям...

Певец пел страстно и взволнованно, а о подвигах рассказывал так, что Ольха видела наяву схватки и слышала лязг мечей, рев Змея, храп коней.

И добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой ничто даже власть королей: Тристан и золотоволоска полюбили друг друга... Они познались, хотя понимали, что за это ждет лютая смерть. Но они не могли противиться великой силе любви.ч А кто бы мог? Лишь тот, кто не человек.

Затаив дыхание, слушала Ольха невероятный рассказ о страданиях, скитаниях и лишениях влюбленных. Голос певца дрожал, прерывался, звенел как натянутая струна, а сами струны на музыкальной доске Горвача кричали как раненые птицы, стонали и жаловались безнадежными голосами.

В палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые воеводы, заслушались отроки и челядь, носившие еду и питье. Недвижимо сидел Олег, застыли как изваяния воеводы, старшие русы. Глава 34

Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало, подпрыгивало. Во рту был солоноватый вкус, и она с изумлением поняла, что плачет навзрыд. Слезы бегут, обжигая щеки, попадают в рот, капают с подбородка. Она суетливо терла глаза кулаками, но слезы бежали, а в груди были мука и горечь.

Голос Ингвара был встревоженным:

-- Что-то стряслось?

-- Иди к Ящеру, -- ответила она с ненавистью. -- Тоже мне, развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, Как же!

Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо.

-- У нас, у русов, тешатся не только измазанными в саже харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых.

За столом нарастал говор. Снова начала звякать посуда, слышалось бульканье вина. Князь Олег что-то говорил, поднимал высоко кубок, но слезы еще бежали из ее глаз, а сердце испуганно и сладко щемило, похожее на прут со снятой корой, открытый солнцу и движению воздуха.

-- Все равно, -- проговорила она упрямо, -- разве ж можно так сердце рвать?.. Душа веселья жаждет!

Она видела, как великий князь повернулся к вей, он всегда все слышал и подмечал, даже в толпе слышал всех и каждого, и теперь в зеленых глазах она видела ее одобрение.

Что-то сказал, поклонившись, Тарх Тарахович. Великий князь чуть улыбнулся, оба смотрели на Ингвара, потом перевели взоры на Ольху. Ольха торопливо протерла глаза. Она чувствовала, какие у нее распухшие от плача губы, но опять не разобрала их слов, а Ингвар, похоже, разобрал: вспылил, ответил резко и зло, даже швырнул со стола кубок В певца.

Гости громко хохотали, в восторге били кулаками по столу так, что посуда подпрыгивала, а вино выплескивалось. Тарх Тарахович отступил на шаг, в глазах полыхнул огонь. Горбач предостерегающе положил руку на плечо другу, но тот крикнул:

-- Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это для человека мало.

-- Это не мало! -- крикнул Ингвар бешено.

Горбач тряс певца, тот крикнул:

-- Даже, если ты умен как Соломон, и тогда мало!

Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу. Ингвар крикнул вслед:

-- А что тебе надо еще?

Он спрашивал насмешливо, чувствуя полное превосходство, Ольха испуганно подумала, что певцам тут же срубят головы за дерзость, так со знатными боярами не разговаривают, но Тарх Тарахович с порога выкрикнул:

-- Не мечом... и даже не умом человек от зверя...

Один боярин из русов, сграбастав со стола кувшин вина и два золотых кубка, вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела через раскрытую дверь, как он сунул кубки певцу и музыканту, затем их скрыла челядь, что заносила подносы с нескончаемыми жареными гусями, утками, перепелками.

Ингвар опустился на место, злой и сопящий. На Ольху не смотрел, уперся взором в стол перед собой. Она Вытерла слезы, ее представляла, что же такое сказал певец. Взбесить Ингвара легко по другому поводу, но вряд ли этот способ знают певцы!

Утром Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином и брагой терему. Это был четвертый день непрерывного пира, и многие гуляки заснули прямо за столами, иные -- под столом, лишь немногие разбрелись по комнатам. Одного Ольха нашла прямо на лестнице, храпел поперек ступеней.

Наверху она услышала голоса и стук по столешнице кубков. Поднялась навстречу мощному запаху вина и жареного мяса. В малой комнате за столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и Студен. Возле окна хохотали и хлопали друг друга по плечам Рудый и Влад. В руках у них были кубки.

Свежие, как утренняя роса, все четверо за столом веселились с таким видом, словно до стола дорвались только что после долгой скачки. Пили в три горла, ели за пятерых, смеялись грохочуще, стучали по столу кулаками и кубками. Под столом была груда гостей, а возле двери лежали два крупных пса с раздутыми животами. Оба с отвращением отворачивались от стола, при виде костей дрожь пробегала по их лапам, а на загривках дыбом поднималась шерсть.

Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на полуслове. Лицо Влада сразу стало очень серьезным. Ингвар встретил Ольху пристальным взглядом. Асмунд кивнул. Рудый приподнял кубок с вином, мол, пьет за ее красоту и счастье, а Олег сказал благожелательно:

-- А, наша лесная красавица... Случаем, не видела певцов?.. Без песен здесь как в могиле.

Она не нашлась, что сказать, Асмунд же грузно поднялся, после съеденного и выпитого еще больше похожий на большого довольного медведя, заловившего стадо кабанов:

-- Дозволь, отыщу.

-- Если спят, -- бросил Олег, -- то пусть... Они ж не такие крепкие в застолье, как русы!

-- Не должны, -- возразил Асмунд. -- Певцы навроде медведей зимой. Просыпаются от пира до пира. А все остальное время спят в запас. Зато потом должны неделями петь и плясать... Бездельники!

Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать головы и сказать, что так и было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его место. Так уж случилось, что пришлось сесть рядом с Ингваром. Она стиснула зубы, подумала смятенно, что еще хуже, если бы усадили напротив. Даже наискось... Словом, где не сядь, будет чувствовать его присутствие. А рядом, что ж... Если обручены, то ее место рядом. Никуда не денешься.

Рудый посмотрел на нее, на Ингвара, хлопнул молодого воеводу по плечу:

-- Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет.

Ингвар лишь мрачно посмотрел на жизнерадостного друга. рудый, ни мало не смущаясь, пожал плечами:

-- Ну, если не в этой жизни, то... гм...

Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На этот раз мужские взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно бы грели и укрывали ее невидимыми плащами от непогоды

Затем в коридоре послышались грузные шаги. Настолько тяжелые и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода рассержен. Асмунд вырос в дверном проеме, заняв его целиком. Проревел, набычившись:

-- Исчезли.

Ольха вздрогнула, Асмунд выглядел злым и растерянным одновременно. Рудый хладнокровно разрывал гуся, руки до локтей покрылись жиром, капли срывались на стол. Иногда воевода на лету подхватывал их длинным красным языком, быстрым, как у ящерицы. Ольха только успевала услышать смачный шлепок. Ингвар молчал, а Олег спросил с интересом:

-- Узнал причину?

-- Дурость какая-то.

-- Какая?

-- Да так... Челядь говорит, обиделись за что-то. Нежные какие! А деньги-то взяли. И кольца! И браслеты! И жрали в три горла!!!

От гнева глаза воеводы заблистали. Он расправил плечи, теперь выглядел не расстроенным, а оскорбленным до глубины души. Еще немного, подумала Ольха равнодушно, и велит послать погоню, чтобы всех повязать и повесить на деревьях повыше.

Олег отмахнулся:

-- Кольца и браслеты не украли, верно? Сами дарили.

-- Теперь бы не дарил!

-- Гм... Я думал, ты дарил за их Песни, а не за верность твоей дружине. Жаль, жаль... Попробуй послать вдогонку человека. Вдруг да вернутся? Нам. еще гулять и гулять, а их последняя песня была особенно хороша. Я бы ее послушал еще разок.

И я бы, подумала Ольха смятенно. И еще поплакала бы. Чудные песни у русов. Кто бы мог подумать, что она захочет слушать песни, от которых сердце не взвеселится, а хочется плакать навзрыд?

Асмунд от возмущения подавился воздухом. Глаза полезли на лоб:

-- Что, просить?.. Да я их связанными приведу! Да я их приволоку за конями! Рылами по земле проволоку до самого крыльца!..

Рудый, у которого он орал над ухом, поморщился, сгреб кувшин со стола, с размаха шарахнул Асмунда по голове. Раздался треск, черепки и струйки темно-красного вина брызнули во все стороны. Разъяренный Асмунд оглянулся с удивлением:

-- У тебя нет ножа, чтобы выковырять пробку?

-- Асмунд, -- сказал Рудый с укором, -- ну зачем ты такой дурак... и не лечишься?

Ольха не думала, что человек может двигаться о такой скоростью. Мелькнул огромный кулак, послышался сочный хряск. Рудый вылетел из-за стола, ударился о дальнюю стену и сполз по ней на пол, бессильно раскинув руки. Ольха о трепетом ждала, что скажет князь, но тот в недоумении вскинул брови:

-- Ничего не понимаю... Это всего лишь за то, что назвал тебя дураком... Это верно?

-- Верно! -- с готовностью подтвердил Асмунд.

Князь в растерянности развел руками:

-- Ничего не пойму! Так за что же тогда?

Влад первым засмеялся, за ним гулко хохотнул Студен. Асмунд, наконец, понял, укоризненно покачал головой. Не ждал такого подвоха от любимого князя, не ждал. Вот и ходи за таким в походы.

Рудый внезапно оттолкнулся от пола, как хищный кот, сразу встал на ноги. Он скалил зубы, и Ольха поняла, что его падение и беспамятство были наглым притворством.

Олег покачал головой:

-- Эх, Асмунд, Асмунд... А как такие петь будут?

-- Как соловьи! -- отрезал Асмунд.

-- Кому нужны такие соловьи? Асмунд, ты же знаешь, певцы отмечены богами. Когда складывают песни, становятся с богами вровень. Да-да, ибо творчество... это... это высшее колдовство. С ними надо по-другому. Не думаю, что уехали далеко. Вчера так набрались, а певцы не больно народ крепкий... Это я уже говорил, повторяю для... непонятливых. Это обида их Заставила подняться! А в лесу свалились, снова храпят.

Асмунд смотрел набычившись. Ноздри широкого носа хищно колыхались. Кулаки его время от времени сжимались, и Ольха ясно слышала скрип, будто по песку тащили тяжелые ладьи.

Зеленые глаза великого князя мерцали загадочно. Ольха вдруг ощутила жалость к этому человеку. Тот ли это жестокий рус, чьим именем пугают детей?

-- Надо их вернуть, -- произнес он медленно, словно еще колебался. -- А поедут к ним... нет-нет, Асмунд, зачем мне их исхлестанные спины. Лучше Рудый. Застоялся, поди... Я имею в виду, залежался в чужих постелях. Он и у мертвого выпросит, из-под стоячего подошвы выпорет... Послал бы еще Ингвара, но ему нужно сторожить сероглазую невесту... Я имею в виду, сторожить от других витязей. Пока еще не жена, найдутся такие, что захотят перехватить.

Ингвар презрительно фыркнул. Вид у него был таков, что еще и доплатит, только бы перехватили. Ольха сказала быстро, сама дивясь своему порыву:

-- Я могу поехать тоже.

Ингвар дернулся. Зеленые глаза великого князя блеснули веселой насмешкой:

-- С Ингваром?

-- С Рудым, -- отрезала Ольха, чувствуя, как предательская краска вот-вот бросится в щеки. -- Он надежен.

Брови Олега взлетели высоко:

-- Это Рудый-то надежен?.. Ха-ха! Ну, Рудый, молодец... Я уж думал, эта древлянка -- крепкий орешек, а ты и ей сумел овечкой прикинуться. Что ж, ежели Рудый даст слово, что не сбежишь, я уже наслышан, как Ингвар портки рвал, пока по колючкам за тобой лазил... то отпущу с вами Ингвара тоже.

Ингвар сопел, хмурился, ярился как бык при виде крепких ворот. Но Ольхе показалось, что не так уж и раздражен, что Ольха поедет с ними.

-- Лады, -- сказал он зло, отводя взор и супя брови. -- Рудый, вели седлать. А ты... э-э... в самом деле даешь слово, что не сбежишь?

Ольга прекрасно видела, что он обращается к ней, но сделала вид, что не понимает его "э-э". Олег отвернулся, ей показалось, что великий князь прячет усмешку.

-- Рудый, -- сказала она, -- если возьмешь меня, то не сбегу. В том мое слово.

Рудый удивленно вскинул брови:

-- Вовсе?

-- Нет, -- спохватилась она и посмотрела благодарно, -- пока ездим за певцами.

-- То-то, -- сказал он наставительно, -- а то перепугала меня до трясучки!

Она благодарно поцеловала его в щеку. На спине едва не задымилось платье, куда упал взгляд Ингвара.

Кони резво взяли со двора, вихрем вылетели в ворота. Пробитая колесами колея повела в сторону Киева, а другая, поменьше, воровато повилюжилась к лесу. Далеко белели хатки, солнце играло в оранжевых соломенных крышах.

Застоявшиеся кони несли с охотой. Ольха ловила на себе взгляд Ингвара. Ей казалось, что воевода посматривает с недоумением и опаской. Когда поворачивала голову, он уже всегда смотрел прямо перед собой, напряженный и сосредоточенный. Шлем повесил сразу на крюк седла, ветерок трепал длинный чуб. На голове, почти не тронутой солнцем, иссиня-черный чуб выглядел странно и зловеще.

Как редко снимает Шолом, подумала она с неясным чувством. Лицо темное от загара, чаще бывает под жгучим солнцем, чем под крышей, а от середины лба и выше -- бело... Почему у этих северных людей такая светлая кожа? А волосы, напротив, черные...

Она как наяву увидела курчавые черные волосы на его широкой груди, смутилась, негодующе фыркнула и пришпорила коня. Рудый косился весело, матерого воеводу что-то забавляло.

Ингвар все посматривал в сторону веси, наконец, не выдержал:

-- Почему везде костры?.. В каждом капище!

Ольха знала, но смолчала, еще не так поймет ее готовность что-то объяснять, а ответил все знающий Рудый:

-- День Симаргла... Огни должны гореть три дня и три ночи. Просят, чтобы боги дали урожай и... ну народ!.. чтоб еще и сохранили.

-- А это зачем? -- удивился Ингвар.

-- А у них треть урожая остается в поле. А то, что засыплют в амбары, мыши разворуют... Ты забыл, в какой мы стране!

Ольха разозлилась, лучше бы ответила сама, но возразить не успела: наперерез волхвы в сопровождении целой толпы радостно галдящего народу вели двух детей в длинных рубашонках. Чисто вымытые волосы падают на узкие плечики, на детских головках цветы, сами дети торжественно держат в ручонках пучки цветов и ароматных листьев. Волхвы били в бубны, гнусаво ревели в огромные рога. Народ выкрикивал имя Симаргла, еще каких-то богов или правителей, все одеты празднично, веселы, радостно возбуждены.

Русы проехали мимо шагом, чтобы не стоптать на тесной дороге, Ингвар со злостью оглянулся:

-- Дикие нравы у этих полян! Как можно детей...

Ольха вскипела, в ее племени тоже раз в год приносили в жертву двух младенцев, мальчика и девочку. Все знают, что это необходимо. Что значит жизнь двух малышей в сравнении с существованием всего племени?

-- Боги требуют, -- возразила она зло. -- Разве русы не приносят жертв? Или ваши боги только травку щиплют?

Это было оскорбление. Ингвар сдавил от гнева коленями бока коня, тот захрипел, зашатался на скаку. Ингвар поспешно расслабил мышцы, потрепал по шее, извиняясь. На Ольху прорычал так, что отшатнулась, показалось, что укусит:

-- У нас свирепые боги! Потому берут только взятых в жарком бою. Мужчин, а не младенцев, что муху не обидят. А у ваших богов, наверное, зубов уже нет? Крепкие мужские жилы не угрызут?

Дрожащим от злости голосом она уела:

-- Откуда же берете мужчин, если рабов не держите?

Конь воеводы уже пришел в себя, скакал ровно, только косился на хозяина налитым кровью глазом. Ингвар бросил резко, не глядя в ее сторону:

-- Всегда можно сделать набег на соседей. К тому же можно найти в своем племени.

-- Соплеменников? Ага, все-таки своих?

-- Они уже не свои, если преступившие... э-э... преступники. Изгнанные из племени, из гоев, зовутся изгоями. Да еще извергнутые из народа идут в жертву.

-- Изверги?

-- А чего их жалеть? И в другое племя принесут беду. А вот ваши везде заразу разносят!

Она прикусила губу, не желая спорить с врагом. Ибо спорить дальше, давать ему хвастать своими богами и обычаями. Честно говоря, тоже бы с большей охотой в жертву богам отдавала преступивших обычаи, преступников, чем невинных младенцев. Из которых, возможно, выросли бы ценные для племени величайшие герои, богатыри, мудрецы. Но не может же быть, чтобы у проклятых русов обычаи были справедливее! Этого не может быть уже Потому, что они русы, а не древляне.

И все-таки Ингвар скакал с ощущением радости. Сам удивился, такое случалось редко. А тут и вчера, и позавчера, и сегодня! Даже эти схватки с древлянкой портят настроение ненадолго. Все залито солнцем, лес подступает к его кремлю все ближе, давит ивняк, заросли малины, сладкие ягодники...