Чтение 27–й страницы книги ~Княжеский пир~

Он не успел договорить, как степняки завизжали так пронзительно, что в ушах зазвенело, а Залешанин ощутил себя как муха в паутине. Он закричал сам, стряхивая наваждение. Крик был таков, что едва не лопнули жилы в горле, кони перед ним вздыбились в страхе, всадники бестолково махали саблями, пытались удержать коней, а Залешанин с лютой радостью крушил палицей все, что вертелось и ерзало на конских спинах.

Справа от себя слышал звон булата, крики, дикое ржание. Голоса Рагдая не слышал, но люди кричали, хрипели под копытами, так что Рагдай дерется молча, гордый, ну, а как дерется, слышно по другим, что не такие гордые, не такие благородные.

Когда степняки бросились на них в третий раз, Залешанин впервые разглядел, что за их спинами не толпы ждущих, когда освободится место, а оседланные кони. Некоторые уже с кровью на спинах. Оглянулся на Рагдая:

-- Еще малость, и мы их затопчем!

Рагдай дышал тяжело, шлем потускнел, покрывшись вмятинами, по лбу стекала струйка крови. На подбородке пламенел глубокий порез, кровь капала густыми крупными каплями. Доспехи на груди тоже погнуты, на обеих плечах булатные пластины слетели. На локте левой руки висит огрызок щита, меньше половины. Меч стал похожим на пилу.

-- Да? -- прохрипел он. -- А в наших дружинах, знаешь, кого посылают вперед?

Залешанин невольно передернул плечами. Вперед всегда посылают новеньких, чтобы учились драться. Заодно проверяют, стоя сзади, кто отважен, кто трусоват, кто прет дуром, а кто норовит ударить хитростью... А сами вступают в бой потом, если молодняк не справляется.

-- Ничего, -- прохрипел он люто, -- кто сказал, что не обломаем рога и этим?

-- Я сказал, -- ответил Рагдай. Он выплюнул сгусток крови. -- Вот что... Я сейчас прикрою этот проход, а ты давай скачи один.

Залешанин ахнул:

-- Ого, как тебя по башке шарахнули!

-- Дурак, слушай, что тебе говорят.

-- А ты?

-- Я их задержу.

Залешанин хмыкнул:

-- Будто тут нет другой дороги! Только и делов, что этот камень объехать с другой стороны.

-- Я их сумею задержать, -- проговорил Рагдай, он свирепел на глазах. Лицо его кривилось, он был бледен, словно превозмогал боль. -- Скачи!

-- Но как же ты... -- начал было Залешанин.

Рагдай заорал, бешено раздувая ноздри:

-- Скачи, смерд!... Щит надо довезти!

Залешанин огрызнулся:

-- Отобьемся, так вместе! А не отобьемся... Я не поскачу без тебя. К тому же они сразу погонятся за мной! На хрена ты им нужен? Им щит подавай.

-- Дурак, -- сказал Рагдай с отвращением. -- Они на твой щит не взглянули! Значит, о нем не знают. Им велели нас перехватить, вот и перехватывают. Заплатили за то, чтобы привезли все, что найдут... А что на тебе? Портки -- желтые спереди, коричневые сзади!

Залешанин обеспокоено оглядывался на степняков. Вряд ли разделятся, ибо с оставшимися такого богатыря не одолеть. Может быть, в самом деле за ним никто не погонится. Даже обрадуются, что Рагдай остался один...

-- Дурак, -- гаркнул Рагдай ненавидяще. -- Ты всего лишь смерд, которому поручено отвлечение... Я догоню тебя!

-- Но... как?

Рагдай поверг наземь двоих двумя ударами, перевел дух и рявкнул:

-- Я что, доложен тебе при всех объяснять воинские хитрости и уловки?

Залешанин в замешательстве попятился. Конь под ним, похоже, тоже вошел в боевой азарт, оглядывался сожалеюще, вращал налитыми кровью глазами и люто щелкал огромными желтыми зубами, ими только кости крушить, любой пес позавидует. Ноги по брюхо красные, шерсть слиплась на боках, даже грива в грязных красных сосульках.

Отъехав чуть, Залешанин придержал коня, оглянулся в надежде, что за ним погонятся, а он покажет этим старшим богатырям, что и молодость чего-то стоит, но все обрадовано лезли на одинокого Рагдая. Среди серых неопрятных степняков, пусть даже в доспехах из конских копыт, золотая фигура витязя выделялась, как солнце выделяется рядом с луной и звездами. За его мечом не уследить, в воздух взлетают отрубленные руки, головы, обломки сабель, разбитые щиты, и все время стоит дикий вой, полный уже не ярости, а страха и ужаса, вой обреченных, которых как овец бросают на хищного волка...

Залешанин стиснул зубы, конь под ним перешел на галоп. Ну, лесной волхв, ты не умрешь своей смертью, если этот доблестный витязь не будет еще нестись с ним бок-о-бок на белом, как снег, коне навстречу кровавому закату. Он запомнил, как копыта гулко гремели по незримой в тьме земле, страшно и тоскливо кричала над головами неведомая птица... а впереди... впереди под заходящим солнцем заблистают стены далекого Киева!

Но до Киева еще сотня верст...

Рагдай рубился страшно, но на сердце был смертельный холод. Обречен, не вырваться, но от этой обреченности удары стали только точнее, а силы расходовал так расчетливо, словно каждым движением руководил совет из старых опытных в рубке воевод. Кровь текла из мелких порезов, но серьезных ран пока нет, сражаться может долго. А за это время этот телепень, нескладный и неуклюжий, успеет добраться до реки... А в конце концов, если сильно повезет, то доберется и до своей... как ее... забыл имя... Березки...

В груди кольнуло острее, чем если бы воткнули нож. Только до его невесты уже не добраться.

Он перевел дыхание, отогнал расслабляющие тело и волю мысли. Пальцы стиснули выскальзывающий из мокрых от крови пальцев меч. Здесь стою, здесь останусь.

Он видел, как солнце переместилось ему за спину, потом на лица нападавших пали багровые блики. День закончился, за спиной горел кровавый закат. Старший из степняков орал, гнал вперед оставшихся воинов, те обречено бросались на страшного витязя, падали под его ударами. Он выглядел оранжевым великаном на фоне горящего неба. Только лицо черное, глаза сверкают как звезды, а меч блещет подобно пурпурной молнии.

На потемневшем небе проступили первые звезды, когда главный всадник, ругаясь черными словами, сорвал с шеи амулет:

-- Он неуязвим!..

Из амулета донесся далекий голос:

-- Он уже изранен... Еще чуть...

-- У меня не осталось воинов!.. Я прошу вашего демона!

-- Еще чуть, -- настаивал голос. -- Демона можно вызвать только один раз... Береги амулет для самого последнего случая...

Всадник сказал с яростным отчаянием:

-- Это и есть последний. Мои люди уже страшатся его больше, чем смерти!.. Иначе мы возвращаемся!!!

В глубине амулета раздался далекий протяжный вздох. Всадник потряс, сжал, но камень был холодным, как лед, хотя ладонь разогрелась, как над костром.

-- Астродокл! -- воззвал всадник шепотом. -- Явись и выполни мое повеление... Убей этого человека, что осмелился встать на нашем пути!

Он поспешно разжал пальцы, вспыхнувший багровым огнем, подобно угольку из костра под дуновением ветра, камень упал на землю, взвился сизый дымок, почти невидимый в сумерках. Дым уплотнился, загрохотало, пахнуло запахом серы. Из дыма выступила страшная фигура, лицо перекашивалось гримасами, зубы то выдвигались, то исчезали, превращаясь в роговые пластины.

Всадник указал на Рагдая, но демон и без подсказки стремительно метнулся вперед. Рагдай стоял, бессильно прислонившись к стене. Он знал, что умирает от ран. Кровь текла вяло, обескровленное тело холодело, пальцы разжимались, роняя меч. Он чувствовал, что уже не в силах драться, даже ответить врагу, но когда среди врагов возникло красное свечение, он разглядел существо из огня, в груди радостно тукнуло замирающее сердце. Они вызвали демона!.. Значит, он сумел выбить из их рук последнее оружие...

В следующее мгновение демон исчез, Рагдай ощутил острую боль в шее. Острые, как ножи, когти разорвали ему главные жилы. Снова увидел красную фигуру, что стремительно уменьшилась, исчезая в свой, чужой человеку, мир...

Колени подогнулись, он упал лицом вниз. Уже не чувствовал, как набежавшие воины вонзали в спину мечи и ножи, вымещая свой страх, свою трусость, не ощутил, как острая сталь достигла сердца и разорвала его надвое. Глава 40

От очагов несло сухим жаром. В Золотой Палате за столами было по-прежнему многолюдно, а гридни, сбиваясь с ног, все так же бегом заносили на широких серебряных блюдах жареных лебедей, гусей, вдвоем--втроем, пыхтя от натуги, заносили жареного кабана, с трудом взгромождая на середину стола.

Богатыри пировали, распустив пояса. Опустевшие места оставались такими недолго. Кто наскоро отоспался, кто просто проблевался да подставил голову под струю холодной воды, но палата гудела сильными мужскими голосами, то там, то здесь грохотал могучий хохот, смеялись от души, но кое-где вспыхивали ссоры, переходили в драки.

У стены, отыскав свободное место, двое бились на мечах. За столами орали, подбадривали обоих, а те, стремясь не опозориться, дрались яро, но осторожно, оба уже с легкими ранами, кровь стекала по одежде, на полу оставались красные следы.

Белоян брезгливо обошел драчунов, глаза щипало от сильного запаха горелого мяса, да и лука. Из-за княжеского стола ему помахал Кучуг, сытый и довольный как большая толстая жаба. Наборный пояс распустил на всю длину, узкие глаза на смуглом лице почти спрятались под толстыми набрякшими веками.

Белоян грузно опустился рядом. Хан остановил отрока, сам наполнил кубок перед волхвом:

-- Пей, мудрый чело... хотя не обидят ли тебя слова простого хана, если обзову человеком?

-- Брось, -- поморщился Белоян, одинаковые шуточки по поводу его внешности приелись, -- скажи лучше, у тебя есть шаман?

Вопрос был явно неожиданным для Кучуга. Тяжелые веки приподнялись, узкие глаза блеснули, как отблеск факела на черной бронзе:

-- Хочешь ко мне шаманом?.. Беру. Тебе не надо даже маску одевать.

-- Еще бы, не потратишься на маску!

-- А что... -- проронил Кучуг неспешно, он смерил Белояна с головы до ног оценивающим взором, -- ты неплох был бы со скоморохом... Представляю, медведь в портках танцует и кувыркается с бубном!

-- Перестань, -- поморщился Белоян. -- Я серьезно.

Хан отмахнулся с пренебрежением:

-- Зачем мне шаман? Наш великий князь верно говорит, что лишь слабые верят в предсказания. Сильные творят судьбу сами. Ты слаб, волхв? Сам хочешь, чтобы тебе самому шаман моего племени предсказал судьбу?

-- Не мне, -- ответил Белоян сухо. Медвежье чело омрачилось, по широкой морде пробежала тень, топорща волоски. -- Я свою судьбу знаю... к сожалению. Тебе нужен. Он бы растолковал тебе ясные знаки... очень нехорошие для тебя знаки. А они проступают все ярче. Умеющий их читать, увидит их всюду.

И без того узкие глаза хана Кучуга сузились в щелки, голос стал резким и острым, как лезвие его сабли:

-- Говори ты.

-- Ты же не веришь в знаки!

-- Все равно скажи. Мне будет над чем посмеяться.

Белоян указал в звездное небо:

-- Вон там... У тебя есть сын. Единственный! Твой наследник. Красавец и герой. Но там начертана его гибель... по твоей вине.

Кучуг дернулся, рука мгновенно оказалась на рукояти сабли. Кожа на суставах натянулась. Несколько долгих мгновений изучал печальную морду Белояна.

-- Белоян, ты... зачем это говоришь?

-- Дурак, -- отозвался Белоян невесело. -- Какая мне от тебя выгода? Просто сына твоего жалко. Он чист душой, хоть и вырос у тебя на коленях. Хороший парень, сердцем чист. Его у нас все любят. И витязь хоть куда... В скачке и стрельбе из лука ему нет равных. Если хочешь, скажу еще одно знамение, что подтвердит тебе любой, кто умеет зреть звезды... Вон там, видишь? В день смерти твоего сына погибнет и дочь варяга Якуна. Не знаю, совпадение ли... Тебе должно быть виднее.

Он махнул рукой, безнадежно тратить время на разговоры с отважным ханом... слишком отважным, чтобы быть еще и умным, ушел. Кучуг остался в неподвижности, вылез из-за стола, вышел на крыльцо.

Выплыла луна, очень неспешно продвигалась через весь утыканный серебряными звездами небосвод, медленно посветлела полоска рассвета на востоке, а он все стоял как каменная статуя, зло и недружелюбно всматривался в холодное бесстрастное небо.

Он услышал скрип половиц намного раньше, чем дверь отворилась. В освещенных сенях на миг остановился, вглядываясь в рассветный полумрак, огромный, как башня, воин. Седые волосы падали на плечи, светильник красиво подсвечивал их сзади, так что они выглядели как выкованные волшебными кузнецами из небесного серебра.

Хан Кучуг с гадливостью смотрел на варяга. Конечно, тот по своему красив, этот поседевший в набегах воин. Суровое лицо, украшенное морщинами, белеющими шрамами, было неподвижно как и у Кучуга, волосы на лбу перехватывает булатный обруч без всяких украшений, могучую грудь облегает тонкая кольчуга, но руки голые, каждый мог видеть сколь чудовищны мышцы старого варяга, какие толстые жилы.

На лбу варяга собрались складки, когда увидел хана, а лицо искривилось, словно хлебнул уксуса. Кучуг вспыхнул, ладонь задергалась в жажде ощутить рифленую рукоять острой сабли. Посмотрим, устоит ли чудовищная мощь северного исполина перед яростью и молниеносными ударами степняка! Да ему только с такими же медведями драться, толстыми и ленивыми...

Он судорожно вздохнул, чувствуя, как сердце едва не выпрыгивает из груди. Заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, очищая от слепой ярости голову и глаза. Варяг шел медленно, даже словно бы старался пройти вблизи, явно нарывался на ссору, как еще недавно нарывался и сам Кучуг, не зря же князь рассаживает их подальше друг от друга...

Смиряй гнев свой, напомнил себе Кучуг свирепо. Дав овладеть себой ярости, ты уже не воин, а слепой дурак... А он не простой воин -- хан! Снова вдохнул несколько раз, кровавая пелена ушла с глаз. Варяг совсем замедлил шаги, остановился прямо перед ним, надменно выпятив широкую, как ворота башни, грудь.

Ах ты, конский навоз, мелькнуло в голове Кучуга остервенелое. Напрашивается на ссору! Показывает, что он здесь главнее, что он стоит ближе к трону властелина этих земель. Ну сейчас ты у меня получишь...

Он вздохнул, ладонь с усилием оторвалась от рукояти сабли, набрал в грудь воздуха... и как в ледяную воду бросился, заставив себя сказать совсем не то, что рвалось из недр души:

-- Якун... Дерьмо ты собачье, зад моего осла, навоз самого худшего из козлов... Мы еще сойдемся на узкой дорожке, но зачем детей наших губить? Мы может заставить слушаться их руки и ноги, но не сердца...

Якун, и без того багровый от гнева, в начале речи надменного хана стал лиловым, рука в слепой ярости сорвала с пояса длинный нож, потом тяжело выдохнул воздух, колыхнув занавеси в окнах терема на той стороне двора:

-- Ты о чем, степное отродье?..

-- Дети наши встречаются тайком, -- бросил Кучуг с горечью. -- Благородный сын хана общается с дочерью пропахшего рыбой дурака!.. Но я решил, что пусть мой сын сам отвечает за свои ошибки...

Якун рассматривал его исподлобья. Голос его обрушился сверху, как падающие скалы с вершины горы:

-- Дочь благородного ярла из древнейшего рода... общается со степняком, чьи сапоги постоянно в навозе, а руки пахнут ослиной мочой! Который и женщин не видел настоящих, только ишачек и ослиц...

Кучуг стиснул зубы:

-- Ты зачем мне это такое говоришь?

Якун поколебался, ответил нехотя:

-- Потому же, что и ты.

Кучуг раскрыл глаза шире:

-- Что? Ты не осуждаешь их?

-- Не осуждаю? -- вспыхнул Якун. -- Да я бы им головы поотрывал! Так опозорить меня, мой благородный род, моих славных предков! Но пусть не скажут, что я выкручивал любимой дочери руки, принуждая выйти за нелюбимого... Да и помешай сейчас, потом всю жизнь попрекать будет, что лишил счастья... Пусть же сама убедится, что дура, если за такого... за такого хочет пойти!

Кучуг тоже то багровел, то лиловел, зубами скрежетал так, что слышно было за воротами, на шее жилы вздулись как канаты, словно удерживал рвущихся вскачь степных коней, но удержал, смирил, выдохнул воздух со свистом, пустил понизу, чтобы дыханием не поджечь терем:

-- Значит, ты не будешь им мешать?

-- Нет, -- отрезал Якун. -- Пусть нажрутся дерьма вволю. Тогда скажут, что я был прав!

-- Скажут, -- возразил Кучуг, -- что был прав я!

-- Это я им запрещал! -- гаркнул Якун.

-- Нет, я!

-- Я!

Кучуг раскрыл рот для ответа порезче, но взгляд зацепился за усталые морщины на лице старого викинга, скользнул к твердой складке в уголке рта, что говорила и о горечи на душе старого отца... и неожиданно для себя Кучуг сказал:

-- Якун... Ты сильный воин... и я сильный воин. Мы еще найдем из-за чего подраться, из-за чего померяться силой, а то и скрестить мечи. Но наши дети... Как я понял, ты тоже прослышал о зловещем предзнаменовании?

Якун помедлил, а когда заговорил, в голосе было горечи больше, чем в стоге полыни:

-- А с чего бы я разрешил единственной дочери... с этим... с твоим? Я знаю, правильнее было бы выбрать гордую смерть, чем родство с презренным степняком. Но я слишком люблю свою дочь. Пусть живет. А когда у них все порушится, я приму ее обратно с любовью и нежностью.

Кучуг кивнул:

-- А когда мой сын будет опозорен, что от него уйдет жена... я ни словом не упрекну моего мальчика. Он начнет жизнь сначала...

-- Сначала?

-- Пошлю в такие края, где не будут знать о его позоре, -- объяснил Кучуг. -- А когда откроется его позорное прошлое, он уже будет в чести и славе по самые ноздри.

Якун хмыкнул, изучающе оглядел печенежского хана, вдруг хлопнул его по плечу:

-- Не будем загадывать, хан. Пойдем лучше выпьем за согласие. Пусть даже такое. А дети... Я варяг из гордого древнего рода, ты -- печенег, но оба служим киевскому князю. Ты -- печенег, я -- мурман, но дети наши... им жить а этой земле, они будут просто русскими.

-- Пойдем выпьем, -- согласился Кучуг.

Он знал, что должен чувствовать свое поражение, но, странное дело, словно бы гора свалилась с плеч. Дышать стало легче, он впервые за последние недели вдохнул воздух полной грудью. Украдкой взглянул на Якуна, лицо старого викинга посветлело, даже стало вроде бы моложе. Но в глазах еще оставалось озадаченное выражение. Викинг туговат на подъем, тоже явно не может понять почему вместо стыда и горечи чувствует облегчение.

В палате стоял стук ножей по блюдам, крики гуляк, многоголосый шум, веселые вопли, песни. Через палату плыли густые запахи жареного в подливке из ягод мяса, из челядной шипело и шкварчало, пахло горячей ухой.

Усаживаясь за стол, Якун сказал с неловкой усмешкой:

-- Сегодня же я скажу им...

Кучуг опустился на лавку, на лбу собрались морщинки. Поерзал, сказал нерешительно:

-- Когда еще вернемся?.. Вон из княжьих подвалов вино тащат, которого еще не пробовали... Я пошлю отрока сейчас.

-- Верно сказано, -- громыхнул Якун. -- Хоть и печенег, а иногда соображаешь. И я пошлю тралла. Это с печальной вестью не спешат, а с такой... пусть узнают раньше.

От стола для почетных гостей на них посматривали с удивлением. Владимир вопросительно покосился на волхва. Тот загадочно улыбался. Старый викинг и печенежский воитель сели рядышком за стол для простых воинов, чем-то неуловимо похожие, мирно беседуют. Трудно найти более разных людей, но все же в чем-то главном похожих.

Якун и Кучуг опорожнили уже третий кувшин, даже за столом не удержались от состязания: на этот раз, кто кого перепьет, оба не сразу поняли, что перед глазами возникла тоненькая фигурка мальчишки:

-- Доблестный хан, -- вскрикнул он, запыхавшись, -- твоего сына нет в его комнате!

Якун довольно хохотнул, его добродетельная дочь сидит у окошка, как положено дочери ярла, рядом Кучуг проворчал:

-- Моя кровь в жилах сына... Не выносит тесных стен из бревен! Ему нужна юрта, чтобы из раскрытого полога видеть бескрайнюю степь...

Мальчишка выкрикнул:

-- Там тоже... Фу-у... Прости, хан, но я схватил твоего самого быстрого коня и слетал в стойбище.

-- Молодец, -- одобрил Кучуг. Мальчишка мог бы со спокойной совестью вернуться, он выполнил наказ хана. -- Так и делай впредь!

-- Но... мудрый хан...

-- И что там? -- спросил Кучуг.

-- Там его не видели уж неделю!

Якун хохотнул снова, кувшин в его могучей руке завис над кубком Кучуга. Красное вино наполнило до краев и полилось на белую скатерть.

-- Пей! -- сказал он добродушно. -- И что же, говоришь, когда вы ударили запасным полком на хазар...

Кучуг отмахнулся:

-- Это было потом, а сперва берендеи и торки заманили их к яру... Ты иди, мальчик, иди. Если увидишь сына раньше, чем я, скажи ему, что я его люблю... и не запрещаю отныне выбирать себе жену по сердцу там, где найдет...

Он умолк, всматриваясь в бегущего между столами человека с клеймом на лбу. Длинные грязные волосы падали на спину, на шее блестел железный ошейник.

-- Ты чего? -- спросил Якун.

Кучуг кивнул, Якун повернул голову. Перед расплывающимся взором маячила коренастая фигура тралла.

-- Что тебе? -- буркнул он раздраженно.

-- Хозяин, ты посылал меня к дочери...

-- А... верно, посылал. Ты сказал ей?

-- Нет, хозяин.

Якун грозно рыкнул:

-- Почему?

-- Ее не оказалось дома, хозяин. Я обыскал весь дом, заглянул к соседям. Видно, что ушла из дому как раз перед тем, как пришел я...

Якун уязвлено нахмурился, а Кучуг даже не хохотнул, хотя самое время позлорадничать, сочувствующе хлопнул его по плечу:

-- Где бы ни ходила, спать вернется в родное гнездо. Пей, а то мне подливаешь, а сам...

Они смеялись, наперебой хвастались боевыми походами, подвигами, добычей, знатностью родов, снова пили и хвастались, а когда в палату вбежал молодой мужик в одежде волхва, ни тот ни другой не обратили внимания: хоть сто волхвов, они ж не воины, а значит и не люди вовсе. По крайней мере, не мужчины... Только все замечающий князь проследил взглядом, как тот подбежал к Белояну, зашептал на ухо. Звериная морда верховного волхва словно бы потемнела. Он бросил короткий взор в сторону пирующих ярла викингов и печенежского хана, быстро подошел к Владимиру.

-- Что? -- спросил Владимир негромко. -- Говори.