перепонка закрыла глаза. Бока раздувались, правда, уже медленно, без
прежней натуги. Из огромных вывернутых ноздрей струйки пара увлажнили
гладкий валун перед мордой, из-под него тут же выбрались сороконожки,
жадно припали к этим каплям.
гнусные намеки, умостился среди шипов гребня. Калика похлопал по длинной
чешуйчатой шее:
пронеслись страшные мгновения, мелькнула ужасная стена.-- Да-да, он
умело...
чуть, от нас самих бы одни лепешки... Сочные такие, отбитые. От нас со
Змеем. А от тебя -- лепешка в жестянке.
попросил:
создан для полета, как птица для счастья. А я когда-то ох, как боялся...
хруст, будто между жерновами перемалывались мелкие камешки. Змей вскинул
голову, оглянулся с упреком, калика похлопал успокаивающе:
бегу, звучно хлопнуло, а когда по бокам все слилось в сплошные полосы,
Томаса подбросило, земля ушла вниз. Крылья хлопали по воздуху как
порванные паруса в бурю, стены опускались, внезапно ушли вниз, и с обоих
сторон возникло страшное пугающее небо, пустое и безграничное.
вершины гор. Сесть бы чуть дальше, подумал он тоскливо. Крыло бы не давало
смотреть вниз, а то кровь стынет, когда толстая подошва его сапога
распарывает воздух, вместо того, чтобы упираться в надежное железное
стремя. Такое приснится -- за ночь охрипнешь от вопля, а если вдруг в
самом деле сорвется -- долго ли? -- то можно еще ухватиться за крыло.
Правда, Змей размахивает крыльями, как пьяный рус в драке...
в ужасе хватается за кожаное крыло, Змей продолжает молотить по воздуху,
он в отчаянии пытается удержаться, пальцы вцепились в самый край, а под
ногами проплывают далекие-далекие горы...
нему крупной стаей бегут мурашки размером с откормленных в закромах
епископа мышей, а кровь превратилась в лед. В груди все замерзло, вместо
сердца болтается непрочная ледышка. А калика все покрикивает, понуждая
Змея лететь шибче. Ему что, язычник. Ему привычно в жутком мире страшилищ
и чудовищ. А ему, рыцарю Христова воинства, предначертано очистить мир от
скверны этих Летающих Змеев, великанов, львов и тигров, колдунов и
ведьм... но сколько же впереди странствий, жертв, пожаров и казней во
славу Христа!
дворце... если доживет, что будет куда большим чудом, чем непорочное
зачатие, и как испуганная Яра будет дуть ему в лицо, отгоняя дурной сон.
Яра, ты даже представить не можешь, но мы идем... нет, ломимся всем чертям
назло, к тебе!
пространство. Не сразу понял, что там твердь обрывается, а дальше тянется
нескончаемое море. Они летели над сушей, море удалялось, спокойное и
угрюмое, волны катили медленными, ровными холмиками, без барашков и пены.
услышал.-- Правда, сейчас Алконост как раз опускает яйца в море. Потому
успокаивается... Правда, всего на шесть дней, но этого даже нам бы
хватило.
побелели даже железные суставы рыцарской перчатки.
Опускает яйца в море и поет, поет!
Вещая... Или сладкоголосая. Я сам определить не смогу, мне медведь на ухо
наступил, я даже песни одного друга не выносил, но птица поет, это как
пить дать. Все говорят, что поет, хотя я сказал бы, что чирикает громко и
противно. А яйца опускает в воду птичьи, понимаешь?
какой легкостью язычник ухитряется отрывать руку от Змея.
научился для заклятий подбирать точные слова, такого наколдовывал... гм...
хихикнул, скривился, как от дикой зубной боли, замычал, снова хрюкнул от
удовольствия. Похоже, подумал Томас со смешанным чувством злорадства и
зависти, прежде чем научиться заклятиям, дров наломал, наломал...
мизерикордии. У Томаса заломило зубы, словно после бешеной скачки жадно
припал к горному ручью. Он часто закрывал глаза, ибо ветер пытался
вывернуть веки, вымораживал глазные яблоки.
ли язычник к нему или к Змею. Голос калики не меняется, словно и рыцарь, и
поганая ящерица с крыльями для него на одной доске.
летящего крокодила. Не смерть страшна, рыцарь готов к гибели -- правда,
красивой,-- но калика скажет с сожалением, что переоценил англа, жидковат
в коленках железнобокий, кто ж спит в походе...
согрел, собравшись в комок меньше кролика, осторожно открыл глаза... и
ахнул.
неба, синего и без единого облачка, а встречный ветер был не то, что
теплый, а горячий, будто здесь начинается то самое преддверие ада.
карканье,-- где мы?
уносил в далекую туманную Британию, страну болот и туманов.
льда, а голос от возмущения окреп:
королевства?
выражение, словно отшельник хотел предположить какую-нибудь нелепость
вроде того, что Сарациния даже больше всей Британии, но проглотил
оскорбление, когда увидел пышущее благородным гневом лицо мужественного
рыцаря.
квест. Потому я предпочитаю другие игры.
объяснять, все испортит, как-нибудь в другой раз, если доживут до того
времени. Ветер трепал его рыжие волосы, все равно грязные, подумал Томас
недоброжелательно, пытался содрать безрукавку из волчьей шкуры. Калика
сидит ровно, как вбитый в лавку гвоздь, за его спиной ошалевший воздух
скручивается в жгуты, Томас ясно видел полупрозрачные воронки, жуткие
водовороты из плотного вихря. На кратчайший миг мелькнуло страшное
искаженное лицо с сумасшедшими глазами. Томас охнул, потянулся к мечу, но
в воронке лишь со страшной скоростью метался по кругу горячий ветер, будто
ошалевший пес, что ловит свой хвост.
а выныривали из-за горизонта, быстро вырастали и уносились под брюхо Змея,
где исчезали где-то под хвостом настолько одинаковые, словно их из года в
год надувал один и тот же отупевший ветер. Далеко слева проплыло
светлозеленое пятно, но Томас не был уверен, оазис ли, или же демоны
пустыни пытаются сбить их с пути нечестивым миражем.
стал вроде бы крупнее, осанистее, а когда кровь пошла по всему телу,
согрела даже ногти на ногах, ощутил, что встречный ветер не просто сухой и
теплый, а горячий, накаленный, без капли привычной влаги. Во рту начало
пересыхать, и Томас снова опустил забрало. Что за человека создал Господь,