цветов убранный пихтовыми ветками, и Иероним отвел туда Гиртеаду.
сказал он, вернувшись. - Пусть она сама искупается в священной воде и
приготовится к свадьбе.
просто и ясно. Даже Тиридат возгласом выразил восхищение, когда Гиртеада,
одетая в длинное - до пят - сирийское платье из ярко-красной ткани,
появилась у алтаря. Она была юной, платье - взрослым и изысканным. Калхас
видел перед собой уже не девушку с красивым и странным лицом, а прекрасную
молодую женщину, смущенную силой, которую она открыла в себе. Историк,
перекопавший в поисках подходящего одеяния половину скарба Эвмена,
довольно улыбался и, поминутно дергал за рукав пастуха, пытавшегося
подойти к зардевшейся девушке и расцеловать ее.
Гестии, Артемиде, отрезал прядь волос со лба Гиртеады и бросил в огонь на
алтаре. После этого он подозвал к себе жениха и, воздев руки горе,
заговорил торжественно и чинно.
- Гестии, к Гере и Артемиде. Благословите меня в этот священный час... А
теперь вы, друзья наши, - опустил он вниз свои длани. - Будьте свидетелями
ты, Антиген, и ты, Иероним, и ты, Тиридат. Я отдаю эту девушку, Гиртеаду,
мою дочь, в жены этому человеку, Калхасу. Отныне она не будет приносить
жертвы предкам в своей семье. - Он повернулся к пастуху: - Бери ее. Считай
мои слова отцовским благословением.
спокойный. Даже Антиген соизволил остаться у стратега до утренней стражи.
Гиртеада, измученная массой событий, произошедших в последние дни, быстро
уснула, и Калхас просидел свою брачную ночь вместе с пирующими. Над ним
подтрунивали, а он и не думал отвечать на шутки: полусонный, клюющий
носом, но счастливый тем, что находится среди людей, близко к сердцу
принявших его горе и его радость, аркадянин терпел до последней здравицы.
хозяйство. В палатке, которую отныне разбивали для них по вечерам, она
устанавливала посуду, ухаживала за платьем мужа, брала на кухне Эвмена
продукты и готовила что-либо по-своему. Калхас признавал, что София дала
воспитанницам немало. Аркадянин понимал: девушка делала это не для
демонстрации искусства бывшей воспитательницы, а ради самоутверждения.
Гиртеада боялась превратиться в праздную и пустую игрушку, подобно многим
женщинам, сопровождавшим армию. Калхас приветствовал это, принимая все - и
удачи, и неудачи в их хозяйстве легко, с веселым интересом. Он нисколько
не удивлялся ладу их жизни - все существо его верило, что иначе быть не
могло.
Любопытная это была вещь: в небольшой армии, которую Эвмен вел из Тарса,
днем все были друг у друга на виду. Однако по вечерам Калхас с самым
серьезным видом приглашал Иеронима, или Дотима, чьи потрепанные отряды
догнали стратега на четвертый день после начала похода, и Гиртеада
хлопотала, чтобы успеть приготовить им ужин. Калхас тоже оказывался втянут
в хлопоты. Он приносил воды, выбрасывал какие-то очистки, а встретив на
пороге гостя, озабоченно просил его обождать - еще чуть-чуть, ну совсем
немного - дабы войти к окончательно готовому столу.
лагеря. Он готов был принять саму эту войну за доброе божество, которое
помогает ему. Вначале она привела его в Тарс, а потом позволила бежать
оттуда, сжимая в объятьях прекрасное и родное существо. Теперь она вела их
на Восток, через Киликийскую равнину и через горы, что отделяют область
Тарса от Месопотамии. Путь был красив, зима даже здесь, в горах, не пугала
снежными зарядами - Калхасу эта война все больше казалась счастливым
свадебным путешествием.
разрушить эту иллюзию. В его победных рассказах все обстояло легко и
весело.
юношеским упоением живописал наемник. - Дорога там вначале поднимается
вверх, проходит между двумя большущими скалами, а затем резко поворачивает
направо - и вниз, в долину, в Киликию. Вот перед этим перевалом они
впервые сбили нас с дороги. А что удивляться - варвары есть варвары! Пока
мы вылавливали пленных или пускали издалека стрелы, варвары, которых
добавил к моим аркадянам стратег, строили из себя героев. Как только
пришлось сражаться по-настоящему, сирийцы, каппадокийцы, киликийцы - все
подались назад, побежали! Одно им оправдание - Антигон бросил против нас
фессалийскую и тарентинскую конницу, а еще - пельтастов. Варвары раньше
таких солдат не видели и, конечно, перепугались, словно столкнулись с
македонской фалангой. Те и вправду похожи на фалангу: огромные щиты,
длинные копья, только шлемы и доспехи кожаные, легкие, а бегают пельтасты
почти как наши пастухи. Хорошие воины. Менон, говорят, набирал многие
тысячи таких среди ионийцев. Куда там моим варварам устоять против них!
Те, что были конные, успели проскочить через перевал, а остальных
отбросили в сторону от дороги, в горы. Пришлось мне самому с аркадянами
раскрутить пращи - но проку все равно было мало. Пока мы отбивались от
легковооруженных, по дороге мимо нас прошла конница, а следом за ней,
бегом, еще один отряд пельтастов. Антигон знал, что за перевалом дорога
поворачивает направо, он хотел окружить нас и поймать! - Дотим
торжествующе смотрел на Калхаса и Гиртеаду. - Он думал, наверное, так:
"Что мне этот глупый полуварварский сброд! Все, что они умеют - это бегать
по горам и склоняться перед сильным!" Эйя! - Дотим давно приметил перевал!
Дотим хорошенько подумал, прежде чем пошел навстречу Антигону! На скалах
были груды камней, а также люди, ждавшие удобного момента. Когда конница
Фригийца вошла в проход, они выбили клинья - и бум! трах! крак! - грохот
стоял такой, словно началось землетрясение!
придавило, вместе с лошадьми. Зато лошади испугались, остальные повернули
обратно и едва не потоптали пельтастов. Замечательно! Мы безо всякой
спешки одолели подъем и убрались из мешка!
Перед ним был удачливый Воин, чей дух почти превращал изувеченное лицо в
лицо Героя.
жену Калхаса бестолковую, но обильную лесть.
придумывала комплименты по поводу внешности наемника. Их соревнование
переходило в дружескую пикировку - Калхас иногда хохотал, слушая их, до
колик в животе.
историка было ей приятно, она чувствовала, что имеет над ним власть и -
Калхас видел это - ощущение власти придавало Гиртеаде чисто женской
уверенности в себе. Аркадянин без всякой ревности смотрел на знаки
внимания со стороны Иеронима, ибо уверенность эта не превращалась в
кокетство. Девушка вдыхала ее почти бессознательно и взрослела прямо на
глазах.
Обычно Иероним неторопливо рассказывал им об Александре, почти всегда
подчеркивая роль, которую играл при Царе Эвмен. Однажды Калхас прямо
спросил у рассказчика:
вашей любви ты не беспокоил меня странными словами.
предсказатель. - Сейчас мне хочется сказать еще одну непонятную вещь:
сегодня исполнился год со дня рождения человека, при дворе которого ты
проведешь старость.
ее боковых ветвях, в прошлом году не рождался, по-моему, никто... А что
касается преданности - да, она была испытана. Когда Эвмен укрывался в
Норе, он решил попытаться связаться с Антипатром, тогдашним регентом. Мне
удалось выбраться из крепости. Тайно побывал в Македонии. Но на обратном
пути люди Антигона захватили меня. И... и не скажу, что те дни, которые я
провел у него в лагере, были злыми. Он могущественный человек - и воин, и
правитель. Очень властный, но всегда держит себя в руках. Очень умный,
прозорливый, помнит все и всех. Видишь, даже сейчас я хвалю этого
человека. Подчиниться, исполнить его волю казалось таким же естественным
делом, как выпить заздравную чашу на пиру. - Иероним задумчиво потер лоб.
- По-моему, я испугался именно этого. Из моей головы не изгладилась еще
память об Александре - и я не могу при жизни его наследников склониться
перед новоявленным царьком. Говорят, в жилах Антигона течет кровь вождей
какого-то из македонских племен. Великий Филипп превратил его род в слуг,
теперь же старая кровь пытается взять свое. Да, к счастью я помнил
Александра, подлинного повелителя, и Эвмена, моего друга. По-моему,
Антигон понял, что служить ему я не смогу. Он и отпустил меня в Нору...
Интересно, но ощущение окончательно преодоленного искушения появилось
только перед воротами крепости.
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Андреев Николай
Суворов Виктор