дети. В том числе и дети покойников. Впредь ни когда не позволяйте ей
носить черные очки, дю Барнстокр. Глаза - это зеркало души.
а сам спустился в холл.
арифмометра.
стопроцентное алиби. Но не воображайте, что это дает вам право опять
забивать мне голову зомбизмом-момбизмом... Не перебивайте меня. Сейчас вы
останетесь здесь и будете сидеть, пока я не разрешу вам встать. Имейте в
виду, что с этим одноруким парнем первым должен говорить я.
бедняга проснется и позовет кого-нибудь, даже маму, немедленно пошлите за
мной.
остается прежним?
Алек, когда, по-вашему, можно ожидать здесь кого-нибудь из Мюра?
завтра. Я помню примеры такой оперативности... Но в то же время они
прекрасно знают, что нам здесь ничего не грозит... Возможно, дня через два
прилетит на вертолете Цвирик, наш горный инспектор... если у него в других
местах все благополучно. Вся беда в том, что им сначала нужно узнать
откуда-то про сам факт обвала... Короче говоря, на завтрашней день я бы не
рассчитывал...
Алек. Предположим, вам понадобилось спрятаться в этом доме. Надолго, на
несколько суток. Где бы вы спрятались?
доме есть посторонний человек?
негде спрятаться. Двенадцать номеров, из них только два пустуют, но Кайса
убирает их каждый день, она бы заметила. Человек всегда оставляет после
себя всякий мусор, а у нее бзик - чистота... Подвал - он у меня закрыт
снаружи на висячий замок... Чердака нет, в пространство между крышей и
потолком едва руку просунешь... Служебные помещения тоже все закрываются
снаружи, и, кроме того, мы там целый день крутимся, то я, то Кайса. Вот,
собственно, и все.
заглядывали. И еще, может быть, стоит заглянуть в генераторную - туда я
тоже нечасто наведываюсь. Посмотрите, Петер, поищите...
обследовал гараж, котельную, генераторную, влез даже в подземный склад
солярки - я нигде ничего не обнаружил. Естественно, я и не ожидал ничего
обнаружить, это было бы слишком просто, но проклятая чиновничья
добросовестность не позволила мне оставлять в тылу белые пятна. Двадцать
лет беспорочной службы - это двадцать лет беспорочной службы: в глазах
начальства, да и в глазах подчиненных тоже, всегда лучше выглядеть
добросовестным болваном, чем блестящим, но хватающим вершки талантом. И я
шарил, ползал, пачкался, дышал пылью и дрянью, жалел себя и ругал дурацкую
судьбу.
рассветало. Луна побледнела и склонилась к западу. Серые громады скал
подернулись сиреневой дымкой. И какой же свежий, сладкий, морозный воздух
наполнял долину! Пропади оно все пропадом!..
хозяин.
бедняга проснулся и зовет маму.
Андварафорса.
придвинул стул к кровати, неторопливо уселся и только тогда посмотрел на
незнакомца. Был большой соблазн ответить утвердительно и посмотреть, что
из этого выйдет. Но я не контрразведчик и не сыщик. Я честный полицейский
чиновник. Поэтому я ответил:
Глебски.
Олаф Андварафорс?
порозовело, кончик длинного носа, такой белый вчера, теперь был красен. Он
сидел на кровати, закрываясь до пояса одеялом, ночная рубашка Алека была
ему явно велика, ворот висел хомутом и обнажал острые ключицы и бледную
безволосую кожу на груди. И на лице его не было растительности - только
несколько волосков на месте бровей да редкие белесые ресницы. Он сидел,
наклонившись вперед, и рассеянно наматывал на левую руку пустой рукав
правой.
несколько вопросов.
странное выражение - до того странное, что я не сразу понял, в чем дело. А
дело было в том, что одним глазом он уставился на меня, а другой глаз
закатил под лоб, так что его почти не стало видно. Некоторое время мы
молчали.
такой и как вас зовут.
разговаривая с сильно косоглазыми людьми.
Луарвик. Луарвик Л. Луарвик.
удивляло больше всего. Впрочем, я не врач.
вид человека, припертого к стене.
на отлете, стоял Мозес.
обратил никакого внимания. Я вскочил и пошел на него грудью.