Не-ет, Витька не совсем прав, не такой уж я дурак, мне только взяться, а
там уж я...
собрался для поднятия духа рассказать им, как умные люди обходят вставшие
у них на пути препятствия, возведенные тупостью и невежеством, - как вдруг
неожиданное решение нашей проблемы выскочило у меня откуда-то из мозжечка
и мгновенно завладело серым веществом. Несколько секунд я лихорадочно
искал практическое решение осенившей меня светлой идеи, не нашел его и, не
желая далее искать в одиночку, быстро и несвязно стал рассказывать, как я
обуздал Эдельвейса.
Мне сказали, чтобы я заткнулся и не мешал. Мне сказали, что я молодец,
ясная голова, и мне тут же сказали, что будет лучше, если я уйду и
перестану, как последний осел, путаться под ногами.
двадцать.
на двигатель второго рода...
спиритического кабинета...
Чингисхана...
нужно десять тысяч заявок, как минимум, а это значит - десять тысяч
авторитетных подписей, десять тысяч бланков, десять тысяч конвертов...
Далее, наша почта не справится, надо ей помочь...
причиндалами. Ты, Роман, старый филателист, ты займись почтой. Эдик, ты
самый эрудированный, садись и составляй список глупостей. Сашка... Черт,
вот ведь бездарь, ничего не умеет... Ладно, бланки я тоже возьму на себя.
А ты забирай палатки и катись в Тихую Заводь, потому что ночевать в этом
номере сегодня будет невозможно. И чтобы к десяти часам была уха, были
раки, костер и все прочее. Пшел!
дверь как раз в тот момент, когда в стол ударила первая молния. Я
шарахнулся. Голос Витьки рявкнул какое-то халдейское слово, и дверь
исчезла. Предо мной была глухая стена.
уходить", - направился в Колонию к Спиридону. В Спиридоновом павильоне
хранилось наше туристическое снаряжение. Я послал Говоруна и Федю за
хлебом и приправами, а сам принялся осматривать рыболовные снасти. Через
час все было готово, и мы тронулись в путь.
Федя толкал перед собой тачку со Спиридоном и нес одеяла. Клоп ничего не
нес - он шагал поодаль, засунув руки в карманы, и оскорбительно
разглагольствовал насчет так называемых разумных существ, которые,
несмотря на весь свой хваленый разум, шагу не могут ступить без продуктов
питания. "А я вот все мое ношу с собой", - хвастливо заявлял он. Спиридон
помалкивал под мокрой мешковиной и только вращал глазами.
прелестного местечка на берегу Китежи, где мы обычно ставили палатку,
разводили костер, варили уху и играли в бадминтон. До захода солнца
оставалось около двух часов, надо было поторапливаться, но мы задержались
в Колонии поболтать с пришельцем Константином.
вынужденную посадку около года назад. При посадке корабль испортился
окончательно, и защитное силовое поле, которое автоматически создалось в
момент приземления, убрать Константину не удалось. Поле это было устроено
так, что не пропускало ничего постороннего. Сам Константин со своей
одеждой и с деталями двигателя мог ходить через сиреневую пленку в обе
стороны совершенно беспрепятственно. Но семейство полевых мышей, случайно
оказавшееся на месте посадки, так там и осталось, и Константин вынужден
был скармливать ему небогатые свои запасы, так как земную пищу пронести
под защитный колпак не мог даже в своем желудке. Под колпаком оказались
также забытые кем-то на парковой аллее тапочки, и это было единственное из
земных благ, от которого Константину была хоть какая-то польза. Кроме
тапочек и мышей, в защитном поле были заключены: два куста волчьей ягоды,
часть чудовищной садовой скамейки, изрезанной всевозможными надписями, и
четверть акра сыроватой, никогда не просыхающей почвы.
Китежградском заводе не было, естественно, ни подходящих запчастей, ни
специального оборудования. Кое-что можно было бы достать в крупнейших
научных центрах мира, но требовалось ходатайство Тройки, и Константин с
нетерпением вот уже много месяцев ждал вызова. Он возлагал некоторые
надежды на помощь землян, он рассчитывал, что ему хотя бы удастся снять
проклятое защитное поле и провести, наконец, на корабль какого-нибудь
крупного ученого, но в общем-то он был настроен пессимистически, он был
готов к тому, что земная техника окажется в состоянии помочь ему только
лет через двести.
блюдца торчали ноги Константина, обутые в скороходовские тапочки сорок
четвертого размера. Ноги отлягивались от семейства мышей, настойчиво
требовавших ужина. Федя постучал в защитное поле, и Константин, увидев
нас, выбрался из-под блюдца. Он прикрикнул на мышей и вышел к нам.
Знаменитые тапочки, конечно, остались внутри, и мыши тотчас устроили в них
временное обиталище.
кажется, начало получаться, и перечислил два десятка незнакомых нам
приборов, которые были ему совершенно необходимы. Мы сказали ему, что
вредно так много работать, и пригласили с собой - отдохнуть, развлечься,
поесть ухи. Минут десять мы объясняли ему, что такое уха, после чего он
признался, что это ему совсем неинтересно и что он лучше пойдет
поработает. Кроме того, близилось время кормить мышей. Он пожал нам руки и
снова полез под свое блюдце. Мы двинулись дальше.
теплой пылью, неразбитая, гладкая. Справа тянулись огороды городского
питомника, слева под небольшим обрывчиком текла темная прохладная река,
очень приятная на вид здесь, вдали от стоков Китежградского завода. Мы шли
быстро. Меня прошибал пот, Федя тоже очень старался, и разговаривать нам
было некогда: мы берегли дыхание. А Спиридон с Говоруном затеяли разговор
на темы морали. Слушать их было очень поучительно, поскольку ни тот, ни
другой представления не имели ни о гуманизме, ни о любви к ближнему.
обозначения внутренних переживаний человека, делающего не то, что ему
делать надлежит. "Да, - соглашался Клоп, - муки совести - это последствия
сделанных ошибок. У этих теплокровных людишек масса возможностей совершать
ошибки, не то что у нас, клопов. У нас сохраняются только те, кто ошибок
не делает и, следовательно, мучений совести не испытывает. Потому-то у
клопов и нет совести". Это была истинная правда: будь у данного клопа хоть
капля совести, он мог бы, по крайней мере, тащить пакет с луком.
быстро с ними расправились, согласившись, что находятся по ту сторону как
того, так и другого. Затем последовали: вопрос о так называемой подлости,
вопрос о праве на убийство и вопрос о любви. Подлость они объявили
понятием, производным от совести, и потому несущественным. Во взглядах на
право убивать они разошлись решительно. Спиридон исходил из принципа:
живу, потому что убиваю и не могу иначе. Клоп же проповедовал в этом
вопросе христианство: соси, но знай меру. Они разгорячились и опять чуть
не подрались, потому что Клоп обозвал Спиридона фашистом. Мы с Федей их
разняли. Федя пригрозил Спиридону, что вывалит его на дорогу, а я пообещал
Клопу, что сведу его в дезинсекцию.
платонической. Говорун же - чувственной. Спиридон вздыхал, закатывал глаза
и мерзким голосом пел баллады - в переводе на русский - о коралловом
цветке его нежности, плывущем по бурному океану навстречу предмету любви,
каковой предмет он, несчастный влюбленный, никогда не видел и никогда не
увидит. Он стонал и цитировал Блока: "Я послал тебе черную розу в бокале
золотого как небо Аи?.. Как тонко! - вздыхал он. - Как верно! Очень
по-нашему, очень..." Говорун вначале только хихикал и расправлял усы
тыльной стороной ладони, однако потом и его разобрало. Он принялся читать
нам стихи собственного сочинения, предпослав им в виде эпиграфа знаменитые
строки "Хочу быть дерзким, хочу быть смелым...", каковые он считал
вершиной человеческой поэзии. Однако мы с Федей нашли его сочинения
непристойными и велели ему замолчать. Особенно негодовал Федя. Он заявил,
что такого не слыхивал даже от обезьян в зоопарке, где отсидел по
недоразумению несколько месяцев.
тачку к самой воде и с удовольствием вывалил Спиридона в темный, поросший
кувшинками омут. Каждый занялся своим делом. Спиридон исчез под волнами и,
через минуту появившись, сообщил нам, что сегодня здесь полно раков, есть
окуни и два больших леща. Я велел ему ловить раков, но ни в коем случае не
отпугивать и, упаси бог, не трогать будущую уху. Федя принялся разбивать
палатку, а я стал разжигать костер. Говорун, как всегда, отлынивал.
Сославшись на внезапный приступ хандры и на слабые мышцы, он скрылся в