Чтение 27–й страницы книги ~Стажеры~

- Что вы тут разорались? - сумрачно спросила она. - Упреждение
получили, а что лопать нечего - вы знаете? Танкер только завтра
приковыляет.

Некоторое время все смотрели на бороду. Потом человек с мускулистым
затылком сказал задумчиво:

- Узнаю космогониста по изящным словесам.

- Ребята, а ведь он голоден.

- Еще бы! Космогонисты всегда голодны!

- А не послать ли его за консервами?

- Павел, друг мой, - сказал Костя, - сейчас ты пойдешь за консервами.
Пойди надень вакуум-скафандр.

Бородатый парень подозрительно на него посмотрел.

- Юра, - сказал Юрковский, - проводи товарища на "Тахмасиб". Впрочем,
ладно, я сам схожу.

- Здравствуйте, Владимир Сергеевич, - сказал бородатый, расплываясь в
улыбке. - Как это вы к нам?

Он отступил от люка, давая Юрковскому дорогу. Они вышли.

- Хороший человек Юрковский. Добрый человек.

- А зачем нас инспектировать?

- Он приехал не инспектировать. Я понял так, что ему просто
любопытно.

- Тогда пусть.

- А нельзя, чтоб он похлопотал насчет расширения программы?

- Расширение программы - ладно. А вот не сократил бы он штаты. Пойду
уберу свою постель из лифта.

- Да, инспекторы не любят, чтобы жили в лифтах.

- Ученые, не пугайтесь. Я ему уже все рассказал. Он не такой. Это же
Юрковский!

- Ребята, пойдемте искать столовую. В библиотеку, что ли?

- В библиотеке космогонисты все заставили.

Все по очереди стали вылезать через люк. Тогда человек с мускулистым
затылком подошел к Косте и сказал тихо:

- Дай-ка мне еще одну пилюлю, Костя. Мутит меня что-то.

Эйномия осталась далеко позади. "Тахмасиб" держал курс на астероид
Бамбергу - в царство таинственной "Спэйс Перл Лимитэд". Юра проснулся
глубоко ночью - болел и чесался укол под лопаткой, ужасно хотелось пить.
Юра услышал тяжелые неровные шаги в коридоре. Ему показалось даже, что он
слышит сдавленный стон. "Привидения, - подумал он с досадой. - Только
этого еще и не хватало". Не слезая с койки, он приоткрыл дверь и выглянул.
В коридоре, странно скособочившись, стоял Юрковский в своем великолепном
халате. Лицо у него обрюзгло, глаза были закрыты. Он тяжело и часто дышал
искривленным ртом.

- Владимир Сергеевич! - испуганно позвал Юра. - Что с вами?

Юрковский быстро открыл глаза и попробовал выпрямиться, но его снова
согнуло.

- Ти-хо! - сказал он угрожающе и торопливо, весь искривившись, пошел
к Юре. Юра отодвинулся и пропустил его в каюту. Юрковский плотно притворил
за собой дверь и осторожно сел рядом с Юрой.

- Ты чего не спишь? - сказал он шепотом.

- Что с вами, Владимир Сергеевич? - пробормотал Юра. - Вам плохо?...

- Ерунда, печень. - Юра с ужасом смотрел на его судорожно прижатые к
бокам словно оцепеневшие, руки. - Всегда она, подлая, после лучевого
удара... А все-таки не зря мы побывали на Эйномии. Вот они, люди, Юра!
Настоящие люди! Работники. Чистые. И никакие кое-какеры им не помешают, -
он осторожно откинулся спиной к стене, и Юра торопливо подсунул ему
подушку. - Смешное слово "кое-какеры" - правда, Юра? А вот скоро мы увидим
других людей... Совсем других... Гнилушки, дрянь... Хуже марсианских
пиявок... Ты то их, конечно, не увидишь, а вот мне придется... - Он закрыл
глаза. - Юра... ты прости... я, может быть, тут засну... Я принял...
лекарство... Если засну... иди... спать ко мне...

9. БАМБЕРГА. НИЩИЕ ДУХОМ

Бэла Барабаш перешагнул через комингс и плотно прикрыл за собой
дверь. На двери красовалась черная пластмассовая табличка: "The chief
manager of Bamberga mines. Spase Pearl Limited" <Главный управляющий
копями Бамберги. Спэйс Перл Лимитэд>. Табличка была расколота. Еще вчера
она была цела. Пуля попала в левый нижний уголок таблички, и трещина
проходила через заглавную букву "В". Подлый слизняк, подумал Бэла. "Уверяю
вас, на копях нет никакого оружия. Только у вас, мистер Барабаш, да у
полицейских. Даже у меня нет". Мерзавец.

Коридор был пуст. Прямо перед дверью висел жизнерадостный плакат:
"Помни, ты - пайщик. Интересы компании - твои интересы". Бэла взялся за
голову, закрыл глаза и некоторое время постоял так, слегка покачиваясь.
Боже мой, подумал он. Когда же все это кончится? Когда меня отсюда уберут?
Ну, какой я комиссар? Ведь я же ничего не могу. У меня сил больше нет. Вы
понимаете? У меня больше нет сил. Заберите меня отсюда, пожалуйста. Да,
мне очень стыдно и все такое. Но больше я не могу...

Где-то с лязгом захлопнулся люк. Бэла опустил руки и побрел по
коридору. Мимо осточертевших рекламных проспектов на стенах. Мимо запертых
кают инженеров. Мимо высоких узких дверей полицейского отделения.
Интересно, в кого могли стрелять на этаже администрации? Конечно, мне не
скажут, кто стрелял. Но, может быть, удастся узнать в кого стреляли? Бэла
вошел в полицию. За столом, подперев рукой щеку, дремал сержант Хиггинс,
начальник полиции, один из трех полицейских шахты Бамберги. На столе перед
Хиггинсом стоял микрофон, справа - рация, слева лежал журнал в пестрой
обложке.

- Здравствуйте, Хиггинс, - сказал Бэла.

Хиггинс открыл глаза.

- Добрый день, мистер Барабаш.

Голос у него был мужественный, но немножко сиплый.

- Что нового, Хиггинс?

- Пришла "Гея", - сказал Хиггинс. - Привезли почту. Жена пишет, что
очень скучает. Как будто я не скучаю. Вам тоже есть четыре пакета. Я
сказал, чтобы вам занесли. Я думал, что вы у себя.

- Спасибо, Хиггинс. Вы не знаете, кто сегодня стрелял на этом этаже?

Хиггинс подумал.

- Что-то я не помню, чтобы сегодня стреляли, - сказал он.

- А вчера вечером? Или ночью?

Хиггинс сказал неохотно:

- Ночью кто-то стрелял в инженера Мейера.

- Это сам Мейер вам сказал? - спросил Барабаш.

- Меня не было. Я дежурил в салуне.

- Видите ли, Хиггинс, - сказал Барабаш. - Я сейчас был у
управляющего. Управляющий в десятый раз заверил меня, что оружие здесь
имеется только у вас, у полицейских.

- Очень может быть.

- Значит, в Мейера стрелял кто-нибудь из ваших подчиненных?

- Не думаю, - сказал Хиггинс. - Том был со мной в салуне, а Конрад...
Зачем Конраду стрелять в инженера?

- Значит, оружие есть у кого-нибудь еще?

- Я его не видел, мистер Барабаш, этого оружия. Если бы видел -
отобрал бы. Потому что оружие запрещено. Но я его не видел.

Бэле вдруг стало все совершенно безразлично.

- Ладно, - вяло сказал он. - В конце концов следить за законностью -
дело ваше, а не мое. Мое дело - информировать МУКС о том, как вы
справляетесь со своими обязанностями.

Он повернулся и вышел. Он спустился в лифте на второй этаж и пошел
через салун. В салуне никого не было. Вдоль стен мигали желтыми огоньками
продавцы-автоматы. Напиться, что ли, подумал Бэла. Нализаться, как свинья,
лечь в постель и проспать двое суток. А потом встать и опять напиться. Он
прошел салун и пошел по длинному широкому коридору. Коридор назывался
"бродвеем" и тянулся от салуна до уборных. Здесь тоже висели плакаты,
напоминавшие о том, что "интересы компании - твои интересы", висели
программы кино на ближайшую декаду, биржевые бюллетени, лотерейные
таблицы, висели таблицы бейсбольных и баскетбольных соревнований,
проводившихся на Земле, и таблицы соревнований по боксу и по вольной
борьбе, проводившихся здесь, на Бамберге. На "бродвей" выходили двери
обоих кинозалов и дверь библиотеки. Спортзал и церковь находились этажом
ниже. По вечерам на "бродвее" было не протолкнуться, и глаза слепили
разноцветные огни бессмысленных реклам. Впрочем, не так уж и бессмысленных
- они ежевечерне напоминали рабочему, что ждет его на Земле, когда он
вернется к родным пенатам с набитым кошельком.

Сейчас на "бродвее" было пусто и полутемно. Бэла свернул в один из
коридоров. Справа и слева потянулись одинаковые двери. Здесь располагались
общежития. Из дверей тянуло запахом табака и одеколона. В одной из комнат
Бэла увидел лежащего на койке человека и вошел. Лицо лежавшего было
облеплено пластырем. Одинокий глаз грустно смотрел в потолок.

- Что с тобой, Джошуа? - спросил Бэла, подходя.

Печальный глаз Джошуа обратился на него.

- Лежу, - сказал Джошуа. - Мне следует быть в шахте, а я лежу. И
каждый час теряю уйму денег. Я даже боюсь подсчитать, сколько я теряю.

- Кто тебя побил?

- Почем я знаю? - ответил Джошуа. - Напился вчера так, что ничего не
помню. Черт меня дернул... Целый месяц крепился. А теперь вот пропил
дневной заработок, лежу и еще буду лежать. Он снова печально уставился в