этаким петушком, играя посошком (скажу, не требуя похвал, уже я меньше
горевал), я вижу вдруг - бежит мне навстречу белокурый человечек, бежит
и плачет; это был Робине, он же Бине, мой ученичок. Мальчуган, тринадца-
ти лет, который за работой обращал больше внимания на мух, чем на урок,
и время проводил не столько в доме, сколько во дворе, кидая камешки в
воду или заглядываясь на девичьи икры. Я потчевал его подзатыльниками
раз двадцать в день. Но ловок он был, как обезьяна, хитер; пальцы у него
были шустрые, как он сам, отличные работники; и мне нравились, несмотря
ни на что, его вечно разинутый рот, его зубы, как у маленького грызуна,
его худые щеки, его острые глаза и вздернутый носик. И он это знал,
шельмец! Я мог сколько угодно поднимать кулак и метать грозу; он
чувствовал улыбку в Юпитеровом глазу. И когда я, бывало, дам ему подза-
тыльник, он встряхнется невозмутимо, как ослик, и опять за свое. Это был
сущий бездельник.
тритона, заливающимся крупными слезами, которые, как спелые груши, пада-
ли у него из глаз и из носу. И вдруг он кидается ко мне и обхватывает
меня поперек живота, орошая мне пах слезами и мыча. Я ничего не понимаю,
я говорю ему:
возьми, сперва высморкаться, а потом уже целоваться.
ет вдоль моих ног, как с дерева, наземь и ревет еще пуще. Я начинаю бес-
покоиться:
рука обмотана и сквозь тряпки сочится кровь, одежда в клочьях и брови
опалены. Я говорю (я уже и забыл про свои дела):
Говорю:
кое горе - из-за меня, из-за пожара; и не могу сказать, как мне стало
отрадно.
кой-нибудь час, что мне трубят об этом в уши. Что же делать? Это несчас-
тие.
как бы из нее выскочить? Знаешь, - говорю, - я подозреваю, что и ты, жу-
лик, плясал со всеми вокруг костра.
было сделать, чтобы остановить огонь, хозяин, мы все сделали: но нас бы-
ло только двое. И Каньа, совсем больной (это другой мой подмастерье),
вскочил с постели, хотя его и трясла лихорадка, и стал перед дверью в
дом. Но попробуйте-ка остановить стадо свиней! Нас сбили, повалили, смя-
ли, затоптали. Мы дрались и лягались, как ошалелые; но они прокатились
над нами, словно река, когда спустят шлюзы. Каньа встал, побежал им
вслед, они его чуть не убили. А я, пока они боролись, прокрался в горев-
шую мастерскую... Боже ты мой, что за огонь. Все занялось разом; это был
как бы факел с вьющимся языком, белым, красным и свистящим, плюющим вам
в лицо искрами и дымом. Я плакал, кашлял, меня начало подпекать, я гово-
рил себе: "Смотри, Бине, изжаришься, как колбаса!.." Что ж делать, пос-
мотрим. Гоп-ля! Я разбегаюсь, прыгаю, как в Иванову ночь, штаны на мне
вспыхивают, и кожа у меня подгорает. Я падаю в кучу стреляющих стружек.
Я тоже стрельнул, вскочил опять, споткнулся и растянулся, ударившись го-
ловой о верстак. Меня оглушило. Но ненадолго. Я слышал, как вокруг гудит
огонь и как эти звери за стеной пляшут себе да пляшут. Я пытаюсь встать,
падаю снова; я, оказывается, расшибся; я становлюсь на четвереньки и ви-
жу в десяти шагах вашу маленькую святую Магдалину и что ее голое тельце,
окутанное волосами, пухленькое, миленькое, уже лижет огонь. Я крикнул:
"Стой!" Я подбежал, схватил ее, загасил ладонями ее пылавшие чудесные
ноги, обнял ее; я уж и сам не знаю, сам не знаю, что я делал; я целовал
ее, плакал, я говорил: "Сокровище мое, ты со мной, ты со мной, не бойся,
ты моя, ты не сгоришь, даю тебе слово! И ты тоже мне помоги! Магдалинуш-
ка, мы спасемся..." Времени нельзя было терять... бум!.. обрушился пото-
лок! Вернуться тем же путем невозможно. Мы были совсем близко от кругло-
го окошка, выходящего на реку; я высаживаю стекло кулаком, мы выскакива-
ем наружу, как сквозь обруч, как раз хватало места для нас двоих. Я лечу
кубарем, шлепаюсь на самое дно Беврона. Хорошо, что дно недалеко от по-
верхности; и так как оно было жирное и вязкое, то Магдалина, падая, не
насадила себе шишки. Мне не так повезло; я не выпускал ее из рук и ба-
рахтался, увязнув рылом в горшке; напился я и наелся через силу. Нако-
нец, я выбрался, и вот без дальних слов, мы тут! Хозяин, простите меня,
что я так мало сделал.
Магдалинку, которая, улыбаясь невинными и кокетливыми глазками, показы-
вала свои обгорелые ножки. И я был так взволнован, что случилось то, к
чему меня не привели ни смерть моей старухи, ни болезнь моей Глоди, ни
мое разорение и разгром моих работ, - я заплакал.
сказал небесам, указывая на него:
мут. Сожгите все дотла! Душа цела.
две-три недели, что меня там не было, но коротко и ясно, без болтовни,
ибо история вчерашнего дня уже древняя история, а важно знать, как обс-
тоят дела сейчас. Я узнал, что в Кламси царят чума и страх, и больше
страх, чем чума: ибо она как будто отправилась уже на дальнейшие поиски,
уступая место всяким бродягам, которые, почуяв запах, стекались со всех
сторон, чтобы вырвать у нее добычу из рук. Они-то и владели полем.
Сплавщики, изголодавшиеся и ошалевшие от страха перед поветрием, не ме-
шали им или же следовали их примеру. Что до законов, то они бездейство-
вали. Те, кто был призван их блюсти, разъехались стеречь свои поля. Из
четырех наших старшин один умер, двое бежали; а прокурор дал стрекача.
Капитан замка, старик храбрый, но с подагрой, однорукий, пухлоногий и с
телячьими мозгами, дал себя изрубить на куски. Остался один старшина,
Ракен, который, очутившись лицом к лицу с этими сорвавшимися с цепи зве-
рями, по трусости, по слабости, из лукавства, вместо того чтобы дать им
отпор, счел более благоразумным смириться и уступить огню его долю. За-
одно, сам себе не признаваясь в этом (я его знаю, я догадываюсь), он да-
вал удовлетворение своей злопамятной душе, натравливая стаю поджигателей
на тех, чья удача его огорчала или кому он хотел отомстить. Теперь мне
понятно, почему выбрали мой дом!.. Но я сказал:
мам и ждут, когда их придут резать. У них больше нет ни пастуха, ни со-
бак.
За дело, дружок!
черта!
ход вперед, ход вперед.
тянулся. Я напустил на себя строгий вид.
крутиться, держась за ветку хвостом! Вставай! И будем серьезны! Теперь
надо слушать.
минуту.
нашего старшину, человека осторожного, у которого душа хороша, но еще
лучше ноги, и который себя любит больше, чем своих сограждан, а еще
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Елманов Валерий
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Василенко Иван