на Византию, били печенегов и половцев. Почему теперь недостало сил - он
не знал сам. И отец его не знал, и не знали другие бояре, когда приезжали
к отцу и ненароком, после судов-пересудов о родичах, хлебе, скотине и
прочих хозяйственных делах, поминали татар, ордынский выход или подарки
баскакам. Не устояли! Половцы тоже были разгромлены татарами!
Почему платят дань? Кони лучше у татар - дак в лесах с конем не
развернешься! Луки дальше бьют - дак на что и города со стенами? Много их
было? Дак половцев, что бил Мономах, тоже было не мало! Поди, не меньше,
чем татар!
города! - ответил Венька без уверенности в голосе.
решать дядя Василий, старшие братья, бояре, митрополит, и все-таки? Как же
так?! И что делать теперь?
день за трапезой. Василий приехал почтить старого митрополита, ветхого и,
казалось, уже бессмертного, так как умирали князья и княгини, менялись
епископы и игумены монастырей, а он все жил, и хватало сил на долгие пути
отселе в Киев и по южным градам русским, хватало сил на долгие службы, и
труды церковные, и наставления. Принимали благословение у него даже с
некоторым страхом.
обнесло сединой. Он был бездетен - двое ребят, что принесла было жена,
умерли во младенчестве - и начинал уставать от власти. Старая обида на
брата Ярослава, что когда-то распоряжался у него на Костроме, как в своей
вотчине, угасла. Заботы вечные, как собрать и выплатить ордынский выход,
порядком измучили его. Князья только и глядели, как бы переложить
неминучую дань на плечи соседа. Постоянная вражда новгородских бояр,
запутанные дела владимирского княжения - все это утомляло. Он с великой
неохотою нынче внимал своему воеводе, Семену Тонильевичу, толкнувшему его
на борьбу за власть со старшим братом, а затем - с племянником Дмитрием.
И... не то что хотел бы отказаться от власти - слишком и он был Ярославич,
чтобы выпустить из рук великое княжение владимирское, - но неприметно все
более долила его пустота власти. Дома - жалобы больной жены, вечные
заботы, отхлынувшее куда-то веселье прежних беззаботных лет. Даже давнюю
мечту свою: получив великое княжение, облегчить княжую дань своим
костромичам - даже и того он не сумел сделать. Орда сосала Русь, и брать
приходилось со всех неукоснительно. Добро было и то, что костромские купцы
наживались на волжской торговле. Лодейные караваны ходили в Сарай,
опускались даже и до Хвалынского моря, добирались до гор Кавказских... А
все было как-то непрочно! И власть, и доходы, и милость хана...
недостанет запасу. Мало было хорошей рыбы. Мороженых судаков, клейменых
осетров и мешки воблы спешно везли из Костромы. Масло даже за княжою
трапезой попадалось кислое - перележало. Василий сам заходил в медовуши,
тряс за шивороты ключников, проверял, бранил. Гостей было по случаю
церковного съезда невпроворот, и он холодел при мысли, что его прием
окажется беднее Александровых и даже брата Ярослава. Тем паче что из Твери
прикатила целая куча гостей, и Святослав, сын покойного, недавний союзник
противу Новогорода, был среди них. Да, не так представлял он себе когда-то
великое княжение владимирское!
и Данил, младший Александров сын, что тогда казал его с крыльца внуку
Ивану, выросший, ясноглазый, тревожил его каждодневным присутствием за
столом. Впрочем, гостей было много. Миряне и иереи, ростовчане, тверичи, и
свои костромичи, и переяславцы, и владимирцы. Боярынь и княгинь кормили в
иной палате, отдельно от мужиков. И духовных ради, и того ради, что за
столом сидели татарские послы: великий баскак и с ним еще неколико татар
княжеских родов. Сидели хозяева, и чем выше было его место - нынче самое
высокое на Руси, - тем обиднее было, что хозяин все-таки не он, а эти: в
своих тюбетейках или меховых шапках, в пестроцветных халатах, важные,
красные, евшие досыта и пившие допьяна за его столом, как за своим
собственным, и их, упившихся, бережно вели под руки его, Васильевы, холопы
до опочивальни, и несли вино, и посылали дворовых баб стелить постели. И
ему, князю, и боярам его было обидно и стыдно: кто у кого в гостях?
кулачные бои, торговал и строил, ковал, шил, чеботарил, мастерил, божился
и плакал - стольный град Владимирской земли!
приезде, к вечеру. Кирилл, ветхий и весь как бы светящийся, долго смотрел
на юного князя, младшего сына Александрова, на расползшуюся, поседевшую
вдову, что когда-то ратовала за этого княжича, тогда еще младенца суща, и
отмечал про себя течение времени, безостановочный бег, уносящий годы и
людей и рождающий новые жизни, что, в свою очередь, отцветут и угаснут для
новых и новых поколений. Вот уже нет Андрея и нет Ярослава. И из братьев
князя Александра ныне остался лишь самый младший... Что единое, как не
вера, не заветы отцов и прадедов, возможет связать нерасторжимою нитью эти
проходящие жизни? Он перебирал свои дела и труды, давно уже загодя подводя
итог жизни и готовясь отойти к престолу Господа.
церковь от грабежа, насилья и ордынской дани. Он рукополагал епископов,
утвердил епископию в Сарае, а ныне упрочивал православие на Западе, где
католики грозили вторгнуться с мечом и крестом на русские земли.
уговорил знаменитого киевского проповедника Серапиона перейти во Владимир.
Здесь, в лесной и северной Ростовской молодой земле, еще не утвердился
крепко свет веры, еще меря и мордва, да и русичи иные держались языческих
треб, и учительное слово мудрого мужа было паки и паки необходимо.
правила - то, что пройдет в века, что не будет поколеблено ни войнами, ни
мором, ни гладом, ни лихолетьем, ни раздорами князей. Таинства причащения
и ясные символы веры, правила ведения службы, ограждающие православную
церковь от лести католиков, суды церковные, <Номоканон> и те дополнения к
нему, коих он неукоснительно добивался и добился: о рабах и рабынях, и о
прещении инокам имети холопов в услужении своем, и о том, что господин за
обиду должен отпустить рабу свою на волю, - чего не было в византийских
правилах утвержденных и что разыскал он в Древних книгах, и даже едва ли
не сам измыслил, ибо то, чего жаждешь найти - и в злом и в добром, -
находится для тебя всегда...
колокольчик. Вошел служка. Еда и прочие телесные блага мало занимали места
в жизни престарелого митрополита. Его трапеза и в обычные дни почти не
отличалась от постов. Красота облачений, драгие потиры и митры, груз
злата, сребра и камней на священных реликвиях - тоже уже не воспринимались
им и были несомы привычно, как крест жизни, как вериги, к коим за долгие
годы привыкает тело. Впрочем, престарелый митрополит не истязал себя ни
веригами, ни власяницею.
меда, - хлеба на ночь митрополит давно уже не вкушал, - и помолясь, он
приказал разоблачить себя. Служка поставил ночную посудину с крышкой,
помог омыть руки и лицо. Наконец, оставшись в нижнем тонком льняном
облачении, Кирилл улегся на прохладную и скользкую, набитую свежей соломою
постель, откинул голову в ночной скуфейке на взбитое пуховое взголовье,
подтянул легкое, тоже пуховое одеяло и сделал разрешающий знак служке. Тот
вопрошающе глянул на митрополита, имевшего обыкновение читать перед сном,
но митрополит едва повел глазами. Он слишком устал за сегодняшний день, и
следовало беречь силы для завтрашнего долгого и трудного прения с
иерархами. Ему было уже известно о многих и многих нестроениях, кои
надлежало исправить властно, без пагубной жалости к немощи и лукавству
человеческому, и после уже, соборно, полагать правила на будущие, скрытые
завесою неведомого времена.
Владимирской, ставшей уже почти родною, земле. Быть может, ей, а не
старинному, ныне зело умалившемуся Киеву и суждено величие в веках; и свет
православия, быть может, именно здесь, в пределах лесных и северных,
воссияет ярче всего?
чуть освещая гладко тесанные янтарные стены покоя. Печи топили внизу, и
изложницу митрополита обогревали через отдушину теплым воздухом, так что
ни дыма, ни копоти не было на стенах и на тесаном невысоком потолке. Было
тепло, хорошо, покойно. Надлежало собраться с силами к завтрашнему
трудному дню. Он уснул, не задергивая полога, и спал легко, не шевелясь и
едва заметно дыша. И мир и покой были на его отененном краем полога
сухо-прозрачном, со смеженными веждами лице.
и по-за клетями вывел к собору. Успели. По улицам, от многолюдства, уже
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Андреев Николай
Ильин Андрей
Корнев Павел
Майер Стефани