что испеченный, из свежей, недавно смолотой муки, духовитый и пышный, с
легкою кислинкой и неведомою внутреннею сладостью, хлеб этот и на деле
насыщал досыта. Тем паче, Варфоломей ел не спеша, тщательно пережевывая,
дожидаясь, пока рот весь наполнится слюной и скулы начнет сводить от
терпкого вкуса ржи, и тогда лишь проглатывал.
тружеников. Только лишь еда должна быть всегда свежею и не проглоченной
кое-как, походя, не разбираючи ни вкуса, ни толка. Все ж таки и постясь, и
зачастую на хлебе едином, а вырос же Варфоломей, напомним себе еще раз, с
двух мужиков силою!
Глава 24
ордынский выход. Хозяйство продолжало падать, люди разбегались, пустели
Кирилловы волости. Дани кое-где были забраны уже на три года вперед, и
крестьяне наотрез отказывались теперь давать кормы боярину, и даже повозное
дело сполняли с натугою, ссылаясь на нехватку коней. Земля оскудевала
серебром, и цены на сельский товар и снедный припас в торгу падали. За воск,
мед, портна, пшеницу и скору давали теперь едва ли половину того серебра,
что можно было выручить переже московского насилованья...
другом, судили и рядили, посылали ходоков семо и овамо, словно стая птиц,
готовая улететь в иные края. Женки заранее плакали, прощаясь с родимою
стороною. Про каждого, кто успел перебраться в Галич ли, Кострому, Устюг на
Шексну или Вятку, жадно вызнавали: как оно там? Как наши? Как местные? Как
принял новый князь, каковы земли, дадены или куплены, и почем? И каковы
дани, и какова легота, и дают ли ослабу и помочь на обзаведенье?
надежды не было ни у кого, даже у самого Кирилла...
пределах той же Руси, а все одно: тут каждый пригорок, речка, березовый
колок, каждая пашня, каждый боровой остров - свои и знакомы до слез. Там вон
мальцом малым ловил язей, там собирали грибы, и знаешь, в каком колке
боровой гриб, где рыжики, где иное что. Каждая тропка изведана, каждый овраг
полон преданий и сказов. В том вон бору нечистый пять ден водил старуху
Секлетею и отпустил едва живую, когда она, опомнясь, прочла вслух трижды
"Отче наш". На этом взлобке по веснам девки водят хороводы, а на том вон
высоком холме когда-то кудесили волхвы, и поныне жгут костры в Иванов день.
В том вон заовражке побили купцов новгородских; кто побил, неизвестно, но
твердо помнят, что купцы были из самого Великого Нова-города и везли с собою
сокровища бесценные. А тот вон камень по-за огородами ничем не знаменит,
кроме того, что сызмладу с мальчишками играли у камня того и прятались за
камень от выдуманного врага, и собирали полянику, что густо росла в траве
округ того камня... И как оставить, как проститься и с камнем тем, и с
дорогими воспоминаниями юных лет? Все это сердца боль и от души неотрывно.
Да, многие силы нужны и многое мужество, чтобы так вот, наново, заново,
подняться в иные края!
***
помолодевший. Крепко обнял Кирилла, подмигнул, шуткуя, склонился к плечу,
словно великую тайну повещая, громким нарочитым шепотом повестил:
въедался в уху, обсасывал головы крупных окуней, отвычно подзуживал хозяина:
незнакомое слово: "Радонеж". Сказанное не раз и не два, и с восклицаниями
бодрого восторга, и с сомнением, и с раздумчивой неуверенностью, и снова со
значением и силою: "Радонеж!"
радость об усопших родичах, с коими в этот день обрядово пировали русичи,
приходя на могилы родных и близких с пирогами и яйцами, пили пиво, кормили
птиц, в коих и поднесь многие видели души предков, усопших на отчем погосте.
Веселились, чтобы весело было и покойникам: родителю-батюшке с матушкою и
дедам-прадедам в ихних истлевших домовищах, чтобы узрели они оттуда, что
живет, не погиб, не затмился, не угас в горести их родовой корень на этой
земле. Радуница, Радонеж, радостный или памятный? - город.
переселенцам московский князь. Принимал и жаловал людей всякого чина и
звания, давал леготу от даней, баяли даже, и до десяти летов. Пахали бы
землю, строились, заводили жило. И места были не столь далекие, почитай, еще
и свои места, - не полтораста ли поприщ всего от Ростова?
Протасий, сам созывает охочих насельников из Ростовской земли.
хочу! - Но после, поглядев внимательней в отчаянные глаза Марии, под дружный
хор голосов всей застольной братии, - почему-то и Яков с Даньшею тотчас и
сразу поддержали Онисима, - сник, потишел, начал угрюмо внимать, покачивая
головою.
ворочался, не по-раз вставал испить квасу. Мария шепотом окликала супруга,
уговаривала соснуть, не маяться.
месте не выстать! Тебя, детей...
долили думы, не отпускала обида, прежняя, стыдная, - никак было не уснуть!
дотолковывал вышедшему его проводить Кириллу:
Ивану, а тамо - свои, чуешь? Гляди, в московскую Думу попадем с тобой!
Ударив Кирилла по плечу, полез на коня.
летов даней-кормов, хоть не давать поганого выхода ордынского, не видеть
безобразного грабежа в дому своем!.. В самом деле, на землях московских и
мы, почитай, станем для московитов свои...
роднею-природой. А уже и то было ясно, что ехать надо. Не минуешь, не
усидишь, не отдышишь за князем своим, что и сам целиком повязан Москвой...
решенном:
незнакомое слово. Стефан подумал, кивнул как-то лихорадочно-сумрачно,
повторил опять нетерпеливо:
маленького братишки. Как там будет, что и кая труднота ожидает их, не важно!
В жизни, в коей поднесь все только рушило, исшаивало и меркло, появилась
цель, словно слепительный просвет в тяжких тучах, обложивших окоем, -
предвестие ясных, радостных дней. На Москву!
подгнившую ступень, спустился в сырь просыхающего сада.
пробудиться ото сна. Небо мглисто. Снег уже весь сошел, и лишь кое-где
мелькнет в частолесье ослепительно-белый на желто-сером ковре измокших,
омертвелых трав случайный обросок зимы. Набухшие почками ветки еще ждут, еще
не овеяло зеленью паутину берез. И если бы не легчающий воздух, сквозисто и
незнакомо, печалью далеких дорог наполняющий грудь, то и не понять - весна
или осень на дворе?
вдруг впервые увидел, понял, почуял незримо подступившее к нему одиночество
брошенных хором, опустелых хлевов, дичающего сада, огородов, покрытых
бурьяном, поваленных плетней, за которыми во всю ширь окоема идут и идут по
небу серые холодные облака...
себя, так обострили и обнажили все чувства? Или шевельнулось то, смутное,
что уже погнало в рост все его члены, стало вытягивать руки и ноги, острить
по-новому кости лица, - то смутное, что называют юностью?
означило край пушистого, нежного, мягкого и ясного, зовущегося детством.
вступить в свои права. Еще не скоро! Еще не подошла сумятица чувств, и
глухие порывы, с первыми проблесками мужественности, - хоть и рано взрослели
дети в те века, - но уже в обостренной отстраненности взора, коим обводил он
родное и уже как бы смазанное, как бы полурастворившееся в тумане, жило,
предчуялась близкая юность, пора замыслов, страстей и надежд.
и все уехали туда, в неведомый и далекий Радонеж. Он стоял, подрагивая от
холода, как вышел, в одной посконной рубахе, и не думал, а просто глядел,
ощущал. Что-то ворочалось, возникало, укладывалось в нем, невестимо для
самого себя, о чем-то шептали безотчетно губы. Грубые московиты, что жрали,
пили и требовали серебра у них в дому, - это было одно, а князь Иван,
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Андреев Николай
Панов Вадим
Контровский Владимир
Контровский Владимир