Иначе все бы погибли до единого человека. Актеры его
обожают!
напротив, какая-то мрачная тень легла на его лицо.
обедал, и отказался в категорической форме и от нарзана и
клюквы.
весь мир своими пирожными!..
Бомбардов, со слов присутствующих, изображал меня, говоря: "Ну и
голос, говорят, у вас был!" - "А что?" - "Хриплый, злобный, тонкий...")
отказался и от пирожных.
необыкновенно изящно одетый и причесанный блондин,
сидящий рядом с Иваном Васильевичем, - помнится, как-то мы
собрались у
Пручевина. И приезжает сюрпризом великий князь Максимилиан
Петрович... Мы обхохотались... Вы Пручевина ведь знаете, Иван
Васильевич? Я вам потом расскажу этот комический
случай.
жулик. Он родную сестру донага раздел... Ну-с.
галерею, - именно Мишу Панина. "Да, он застрелил..." - подумал я, глядя
на лицо Миши.
Васильевич, простирая руки вошедшему. - Милости просим! Пожалуйте в
кресло. Позвольте вас познакомить, - отнесся Иван Васильевич ко
мне, - это наш драгоценный Михаил Алексеевич, исполняющий у нас
важнейшие функции. А это...
Княжевич.
от этого знакомства, мы с Мишей просто пожали руки друг
другу.
уставились на меня, отчего меня передернуло. - Кто желает высказаться?
Ипполит Павлович!
человек с кудрями вороного крыла вдел в глаз монокль и устремил на
меня свой взор. Потом налил себе нарзану, выпил стакан, вытер рот
шелковым платком, поколебался - выпить ли еще, выпил второй стакан и
тогда заговорил.
прямо доходящий до сердца.
очень, очень хорош... В нем... э... как бы выразиться, - тут оратор
покосился на большой стол, где стояли нарзанные бутылки, и тотчас
Ермолай Иванович просеменил к нему и подал ему свежую
бутылку, - исполнен психологической глубины, необыкновенно верно
очерчены персонажи... Э... Что же касается описания природы, то в них
вы достигли, я бы сказал, почти тургеневской высоты! - Тут нарзан
вскипел в стакане, и оратор выпил третий стакан и одним движением
брови выбросил монокль из глаза.
- Эти, - продолжал
он, - описания южной природы... э... звездные ночи, украинские...
потом шумящий Днепр... э... как выразился Гоголь... э... Чуден Днепр,
как вы помните... а запахи акации... Все это сделано у вас
мастерски...
кресле, и глаза его были страшны.
сребристых тополей листы... вы помните?
когда мы ездили в поездку! - сказала контральто дама в
соболях.
Васильевичем и посмеялся: - препикантный случай вышел тогда с
генерал-губернатором Дукасовым. Вы помните его, Иван
Васильевич?
продолжайте.
романа сказать нельзя, но... вы меня простите... сцена имеет свои
законы!
Ипполита Павловича.
юга, этих знойных ночей. Роли оказались психологически
недочерченными, что в особенности сказалось на роли Бахтина... - Тут
оратор почему-то очень обиделся, даже попыхтел губами: - П... п... и
я... э... не знаю, - оратор похлопал ребрышком монокля по тетрадке, и
я узнал в ней мою пьесу, - ее играть нельзя... простите, - уж совсем
обиженно закончил он, - простите!
полагаю, злобу и изумление.
сребристых тополей, ни шумящего Днепра, ни... словом, ничего этого не
было.
голове, - а между тем позволяет себе говорить о нем? Он плетет что-то
про украинские ночи... Зачем они меня сюда
позвали?!"
Иван Васильевич.
Только из угла донесся голос:
Я повернул голову и увидел в углу полного пожилого человека в
темной блузе. Его лицо мне смутно припомнилось на портрете... Глаза
его глядели мягко, лицо вообще выражало скуку, давнюю скуку. Когда я
глянул, он отвел глаза.
Васильевич.
Иван Васильевич.
это понимаю, голосом я сказал так:
мне ее.
мне наклонился из-за спины кто-то и сказал:
окружающих.
говорим, что играть вашу пьесу - это значит причинить вам ужасный
вред! Ужасающий вред. В особенности если за нее примется Фома Стриж.
Вы сами жизни будете не рады и нас
проклянете...
злобу.
из-за спины врача показалось лицо Гавриила
Степановича.
она?
высокий тенорок сказал:
наиграют? Ну, будут ходить по сцене бойкие офицерики. Кому это
нужно?
нельзя давать в театр Шлиппе, у нас договорчик! - сказал Гавриил
Степанович и вышел из-за спины врача.
удушье вдруг ощутил в первый раз в жизни.
- Простите, - глухо сказал я, - я не понимаю. Вы играть ее не
хотите, а между тем говорите, что в другой театр я ее отдать не могу.
Как же быть?
обменялась оскорбленным взором с басом на диване. Но страшнее всех
было лицо Ивана Васильевича. Улыбка слетела с него, в упор на меня
смотрели злые огненные глаза.