красоту, пусть в этих глазах отразится Красная Святая, и вы увидите...
вы вспомните мои слова. Он молчалив, он тонок, он художник. Пусть
другие вопят: "Натиск! Принуждение! Насилие!" - но Эмиль носит в
кармане розовую жемчужину, приворотное зелье, не знающее равных.
сидела в воде почти по самые борта, столько набилось в нее вольных
братьев. Французы в полосатых колпаках и широчайших панталонах -
французы, которые некогда покинули Сон - Мало или Кале, а теперь не
имели родины, куда могли бы вернуться. Несколько барак переполняли
уроженцы лондонских трущоб, чумазые, почти все с гнилыми зубами, со
шныряющими глазками мелких воришек. Угрюмые, молчаливые мореходы из
Голландии груано горбились на своих скамьях и обводили берега Чагреса
тупыми взглядами обжор.
мараны - радостно - свирепые люди, которые так беззаветно любили войну,
что добровольно гнули гладкие коричневые спины, раз в награду за их
труд им посулили кровь. Плыли в этой пиратской процессии и негры,
недавно бежавшие из испанского рабства. На обнаженной груди каждого,
точно две раны, пересекались две алые перевязи. Вожак, дюжий верзила с
лицом, как морда черного лося, облекся только в широкий желтый пояс, а
голову его прикрывала широкополая шляпа из тех, какие носили английские
дворяне, сражавшиеся за короля против круглоголовых. Пышное перо вяло
свисало вниз, загибаясь у него под подбородком.
Англичане хриплыми голосами выкрикивали слова песен, раскачиваясь,
чтобы не выбиться из ритма; французы тихонько мурлыкали о недолгой
веселой любви, которая выпадала, а может быть, и не выпадала им на
долю; мароны и недавние рабы бормотали свои бесконечные ни к кому не
обращенные монологи.
петли. Желтая вода, точно пораженная проказой боязливая женщина, робко
поглаживала плоские днища. Весь день можно было без отдыха толкать и
толкать шестом свою лодку, а вечером разбить лагерь всего лишь в
полумиле по прямой от места прошлого ночлега - таков был Чагрес,
ленивая, застойная река, вся в отмелях и косах, сверкающих на солнце
желтым песком. Чагрес был жалким дилетантом в извечном искусстве рек,
чья общепризнанная цель - добраться до океана с наименьшей затратой
усилий и хлопот. Чагрес сонно кружил и кружил по перешейку, будто не
желая проститься со своей ленивой личностью в беспокойном океане.
заросли и изогнулись над ней, как две замерзшие зеленые волны. Между
деревьями пробирались пятнистые тигры, с печальным любопытством следя
за людьми. Порой огромная змея соскальзывала в воду с теплого бревна,
на котором дремала под солнечными лучами и плыла, высоко подняв голову,
чтобы лучше рассмотреть вереницу невиданных чудищ. По лианам метались
стаи возбужденных обезьян, притворно рассерженных таким вторжением. Они
негодующе вопили и швыряли в лодки листья и сучки. Тысяча четыреста
невиданных существ вторглись в священные пределы Зеленой Матери всего
сущего - и ведь даже самая облезлая обезьяна в мире имеет право
выражать свой протест.
дурманящая. Песни замерли в хрипе, словно на головы поющих набросили
горячие одеяла. Флибустьеры апатично поникли на скамьях, но индейцы
продолжали отталкиваться шестами, плавно раскачиваясь. Мышцы их красиво
вылепленных рук вились, словно встревоженные змеи, спиралями вздувались
на плечах. Их хмурый мозг предвкушал бойню, вынашивал восхитительно
кровавые грезы. "Вперед! - требовал их мозг. - Вперед! Ак! Битва ближе
на два толчка! Вперед! Вперед! Ак! Панама, залитая кровью равнина,
ближе еще на два толчка!" Длинная вереница плоскодонок извивалась по
реке, как чудовищная многочленистая змея.
не заметили ни единого человека. А это было очень серьезно: в
плоскодонки не погрузили никаких съестных припасов. Для них не хватило
места. Люди и оружие занимали все свободное пространство до последнего
дюйма. И так уже волны накатывались на почти погруженные в воду настилы
с пушками и ядрами. Однако, как было хорошо известно, на реку выходило
много плантаций, где могла подкрепиться голодная армия, и потому пираты
ринулись через перешеек к Панаме, не обременяя себя провиантом. Весь
день они высматривали эти плантации, но не видели ничего, кроме зеленых
непроходимых зарослей.
Над высокой шпалерой аккуратно посаженных деревьев лениво курчавилась
струйка дыма. С радостными воплями флибустьеры попрыгали в воду и вброд
выбрались на берег. Проклятия и отчаяние: здания были сожжены и
покинуты. Дым поднимался от почерневшей кучи, которая еще недавно была
хлебным амбаром, но в ней не уцелело ни единого зернышка. В сырых
зарослях темнели провалы - очевидно, тут гнали скот, но следы были
двухдневной давности.
можно и поголодать. Голод - обычный спутник военных походов, и его
положено переносить без жалоб. Но уж завтра они, конечно, увидят дома,
где в погребах их ждет восхитительно холодное вино. И загоны, где
жирные коровы глупо поматывают головами в ожидании мясницкого ножа.
Флибустьер - истинный флибустьер - заплатит жизнью за чашу кислого вина
и веселый разговор со смуглой полуиспанкой. В этом радость бытия, и
справедливо, если человека заколют, прежде чем он осушит чашу до дна
или закончит разговор. Но голод... Ну да ладно, завтра они наедятся
досыта.
все выписывала сумасшедшие петли, по берегам встречались только
брошенные пепелища, а еды не было никакой. Весть об их высадке
опередила их и пронеслась по речным берегам, как жуткая весть о чуме. И
на берегах не осталось ни единого человека, чтобы приветствовать
флибустьеров, ни единого домашнего животного.
и начали отбивать их камнями, чтобы легче было разжевать толстую кожу.
Некоторые съели свои пояса. В догорающем хлебном амбаре они нашли кучу
испекшихся кукурузных зерен, и некоторые так объелись, что умерли в
страшных судорогах. Они пытались охотиться в зарослях, выискивая хоть
что - нибудь съедобное. Но даже пятнистые кошки и обезьяны словно
стакнулись с Испанией. Заросли были теперь безмолвны и безжизненны. И в
воздухе реяли только насекомые. Кое - кому удавалось поймать змею, и он
поджаривал ее на костре, ревниво оберегая свой ужин. В руки пиратов
попадались мыши, их пожирали сразу, чтобы добыча не попала в руки
воров.
оставить. Пушки вытянули на берег и потащили по узкой тропе.
Флибустьеры брели нестройной колонной, а впереди них индейцы,
подкрепляясь кровавой мечтой, тяжелыми ножами прорубали проход в
зарослях. Иногда вдали удавалось заметить небольшие группы испанских
беглецов, а порой из чащи, словно вспугнутые рябчики, выскакивали
покорные испанцам индейцы, но никто не останавливался, не возвращался,
чтобы дать им бой. Потом идущие впереди обнаружили место засады:
земляной вал, множество кострищ и - никого. Высланных сражаться с ними
солдат объял ужас, и они сбежали.
грядущую победу, а проклинали своего вождя за то, что он не позаботился
взять провиант. Но вперед они тащились все - таки потому, что на них
еще действовал пример капитана Моргана.
своего измученного войска. Генри Морган не мог решить, так ли уж ему
хочется дойти до Панамы. Он пытался вспомнить силу, которая толкнула
его на этот путь, - магнит неведомой красоты. Санта Роха стерлась в его
воображении: слишком сильно терзал его голод. Он уже толком не помнил
владевшего им желания. Но пусть желание даже совсем угаснет, идти
вперед он должен. Один - единственный промах, один - единственный миг
колебаний, и былой успех упорхнет от него, как вспугнутый голубь.
измученный Кер-де-Гри, которого еле держали ноги. Капитан Морган
поглядывал на своего лейтенанта с жалостью и гордостью. Он видел глаза,
подобные потускневшим кристаллам, и видел в них огонек разгорающегося
безумия. Капитан Морган чувствовал себя не таким одиноким, потому что
рядом с ним был этот юноша. Он понял, что Кер-де-Гри стал частью его
самого.
землю, а потом медленно вновь поднимался вверх, обремененный сыростью и
тошнотворным смрадом гниющих листьев и корней. Жар свалил Кер-де-Гри на
колени, но он тут же поднялся и побрел дальше. Генри Морган посмотрел,
как он пошатывается, и с сомнением взглянул на тропу впереди.
мы остановимся здесь, им будет только труднее встать потом и брести
дальше.
замысел? Ты рвешься вперед, когда я начинаю сомневаться в себе. Что
надеешься ты найти в Панаме, Кер - де - Гри?
Афанасьев Роман
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Перумов Ник
Орловский Гай Юлий