был прав. Уйма вопросов возникает после его ухода зa кулисы!
дождиком, а к ночи грозно налилось свинцом. Поднялся ветер - не тот,
знакомый, побережный, что прядает по-заячьи, а могучий, как поток, не
знающий преград на тысячи миль в любом направлении. В таком ветре,
непривычном для меня, чувствовалось что-то таинственное, а потому не менее
таинственны были и отклики, которые он во мне рождал. Рассуждая здраво,
ветер был как ветер, и я сам приписывал ему некую странность. Но ведь то же
самое можно сказать и о других, казалось бы, необъяснимых явлениях, с
которыми нам приходится сталкиваться в жизни. Мне доподлинно известно, что
люди утаивают многое из своего жизненного опыта, боясь, как бы их не подняли
на смех. Мало ли кому случалось видеть, слышать или ощущать нечто настолько
из ряда вон выходящее, что память мгновенно отбрасывала это прочь, подобно
тому как заметают мусор под ковер - лишь бы с глаз долой.
необъяснимого, хотя в наше время, когда все всего боятся, это нелегко.
Сейчас, находясь в Северной Дакоте, я вдруг не пожелал трогаться с места, и
мое нежелание почти граничило со страхом. А Чарли, напротив, стремился в
путь и такое вытворял, что его пришлось урезонивать.
веление свыше. Если я не посчитаюсь с ними и мы поедем и нас занесет снегом,
тогда вывод ясен: не внял предостережению. Если же мы останемся и начнется
снежная буря, тогда я уверую, что у меня пророчества на прямом проводе.
дальше. Предположим, мы поехали и ночью вот на этом самом месте, где мы
стоим, рухнет дерево. Значит, не я, а ты пользуешься благоволением богов. А
такое вполне возможно. Могу рассказать тебе много всяких историй о преданных
животных, которые спасали своих хозяев. Но я сильно подозреваю, что ты
просто здесь соскучился, и потакать тебе не собираюсь.
романтик и не мистик.
рухнет, пли заночуем, а снежная буря не разыграется, - что тогда? Тогда вот
что: весь этот эпизод будет предан забвению и ничей пророческий дар не
пострадает. Я голосую за то, чтобы остаться. Ты - за отъезд. Но поскольку я
ближе к вершинам творения, а также считаюсь начальником этой экспедиции,
решающее слово остается за мной.
так что спор наш был забыт, и если мистические ощущения снова нахлынут на
нас, их ждет открытый путь. А ранним утром, ясным, без единого облачка и
прозрачным до телескопических высот, мы прогулялись по звонко
похрустывающему под ногами толстому ковру белого инея и вскоре пустились в
путь. В прицепном храме искусств было темно, но, когда Росинант проезжал
мимо него к шоссе, собака залаяла.
Северной Дакоте, или я где-то читал о них. Так или иначе, внимание мое на
этом не задержалось. И я был поражен тем, что увидел. Вот где должен бы
проходить продольный сгиб карты Соединенных Штатов. Вот где Восток вплотную
примыкает к Западу. На левом берегу, у Бисмарка, пейзаж, трава, запахи - все
как в восточных штатах. А через реку, у Мэндана, самый настоящий Запад -
бурая трава, небольшие обнажения породы в береговых подмывах. Право- и
левобережье вполне могли бы отстоять на тысячу миль одно от другого. Такой
же неожиданностью, как берега Миссури у Бисмарка, были для меня и Плохие
земли. Они заслуживают свое название. Здесь будто набедокурил озорной
ребенок. Только падшие ангелы могли бы создать назло небесам такую пустыню
сухую, колючую и полную опасностей, а на мой взгляд, и дурных
предзнаменований. От нее так и веяло неприязнью к человеку и нежеланием
пускать его в свои пределы. Но человек есть человек, и, будучи тоже
человеческой породы, я свернул с шоссе и, робея и чувствуя себя здесь
незваным гостем, повел Росинанта между высокими плоскими холмами.
Сланцеватая глина терзала покрышки Росинанта и то и дело исторгала крики
ужаса у его страдающих от перегрузки рессор. Какое чудное было бы здесь
обиталище для троглодитов, а еще того лучше - для троллей. И ведь вот что
любопытно: я чувствовал себя нежеланным в этих местах, и сейчас у меня у
самого кет желания писать о них.
к изгороди из двух рядов колючей проволоки, укрепленной не на столбиках, а в
развилке из кривых веток, воткнутых в землю. Он был в темной шляпе, в
долгополой куртке и джинсах, бледно-голубых от многократной стирки и совсем
уже выцветших на коленях. Губы у него были в чешуйках, точно змеиная кожа,
светлые глаза, казалось, остекленели от слепящего солнца. У к огороди, рядом
с ним, торчала винтовка, а на земле виднеясь небольшая кучка меха и перьев -
подстреленные кролики и мелкая птица. Я остановился поговорить с этим
человеком, увидел, как его глаза мотнулись по моему Росинанту, сразу все в
нем подметили и снова ушли в глазницы. И я вдруг запнулся, не зная, с чего
начать разговор. Такие зачины, как "Зима, видно, будет ранняя" или "Есть
здесь хорошие места для рыбной ловли?" - казались неуместными. И мы с ним
просто хмуро глядели друг на Друга.
скажет, и можно будет продолжить разговор. Но он молчал. И поскольку
молчание затягивалось, найти подходящую тему становилось все труднее. Тем не
менее я решился еще на одну попытку.
заднего вида, что-то не заметил, чтобы он смотрел мне вслед. Может быть, это
не типичный обитатель Плохих земель, но я ведь и видел-то всего двоих-троих.
казарменного барака, из тех, что отдельными секциями распродавались после
войны. Он был выкрашен в белую краску с желтой каемочкой, и при нем имелся
умирающий садик - несколько жалких кустиков прихваченной морозом герани и
хризантем, похожих на желтые и красновато-коричневые пуговицы. Я шел по
дорожке, чувствуя, что за мной наблюдают из-за белой занавески. На мой стук
в дверях появилась старушка. Я попросил напиться, она вынесла мне воды и
заговорила меня насмерть. Ей, видно, неистово, неудержимо хотелось говорить,
и она начала рассказывать мне о своей родне, о знакомых и о том, что никак
не приживется на новом месте. Она была нездешняя, и все ей тут казалось
чужим. У нее на родине - молочные реки и кисельные берега, словом, тоже не
без золота и слоновой кости, обезьян и павлинов. Голос ее не умолкал ни на
минуту, точно она страшилась тишины, которая наступит после моего ухода. Я
слушал, слушал и вдруг подумал, что ей просто боязно здесь, да не ей одной,
а и мне тоже. И я меньше всего хотел, чтобы меня застала ночь в этих местах.
пейзаж. Но наступил вечер и изменил все. В пологих лучах солнца страшные,
точно обугленные холмы, овраги, лощины, сухие речные русла, гранитная лепка
скал вдруг расцветились желтыми и тепло-коричневыми тонами и сотней оттенков
красного и серебристо-серого с угольной чернотой прожилок. Это было так
красиво, что я остановил машину возле зарослей можжевельника и покореженных
ветром карликовых кедров и, остановившись, увяз, утонул взглядом в богатстве
красок, в сияющей чистоте воздуха. Ломаная линия гор четко темнела на
закатном небе, а там, где лучам заходящего солнца ничто не мешало стлаться
вкось, к востоку, краски прямо-таки бушевали в этом странном пейзаже. И ночь
пришла не только не страшная, но полная такой прелести, что не передать
словами, ибо звезды были совсем близко и небо даже без луны все серебрилось
от их сияния. Ночной воздух острым холодком обжигал ноздри. Я собрал сухих
веток и разжег небольшой костер, единственно ради удовольствия вдохнуть
запах горящего кедра и послушать, как сучья будут яростно трещать на огне.
Костер возвел надо мной желтый купол света, а где-то неподалеку охотилась
сова и слышалось тявканье койотов - не вой, а тявканье, похожее на
отрывистое похохатывание. Это было одно из немногих известных мне мест, где
ночь добрее к человеку, чем день. И я вполне понимаю, что людей может тянуть
назад на эти Плохие земли.
следах Чарлиных лап. От того места, где мы сделали остановку, было недалеко
до Бича, там кончалась Северная Дакота. А дальше начинался штат Монтана, где
я никогда не бывал. Ночью так похолодало, что мне пришлось надеть вместо
пижамы термоизоляционное белье, а когда Чарли сделал все свои дела, и
получил свои галеты, и выпил свою обычную порцию воды - целый галлон, - и
наконец свернулся клубком на своем месте у меня под кроватью, я откопал в
шкафчике запасное одеяло и накрыл его с головой - только самый кончик носа
оставил снаружи, и он вздохнул, дрыгнул ногами и протяжно застонал от
полноты чувств. А я подумал, что очередной мой якобы бесспорный вывод
перечеркнуло новое умозаключение. Ночью Плохие земли превратились в земли
Добрые. Вот так-то. А чем это объяснить - я и сам не знаю.
в Монтану. Другие штаты я уважаю, восхищаюсь ими, признаю их достоинства и
Адамов Григорий
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Посняков Андрей