всего субъективного в человеке как прямого результата объективной
необходимости. То, что объективно мыслящий древний человек понимал как
объективную необходимость, было для него и актом его внутренней свободы.
Ведь он еще не знал всех капризов человеческой субъективности и всего
субъективного противоречия многому такому, что требовалось или по крайней
мере совершалось объективно. Если когда-либо в древнее время и возникало
понятие свободы как осознанной необходимости, то именно в античности, и
прежде всего в ее раннее рабовладельчески полисное время.
стоицизме. Но стоики требовали всячески воспитывать эту объективную
осмысленность субъективного переживания. Они употребляли небывалые усилия
для того, чтобы человек отказался от своих субъективных капризов и стал
прямым, простым, безответным и непосредственным орудием рока. Но в V в. до
н.э. в Греции, если и допускались подобного рода субъективные капризы, они
уже сами по себе трактовались как прямой результат велений рока и в то же
время как прямой результат чисто человеческих и глубочайших переживаний и
потребностей самого человека. Тут нечего и некого было воспитывать, а все
субъективное совершалось само по себе по своей природе именно так, как оно
было и вне субъекта.
и человек мифологического историзма никак не мог себе представить этого
дуализма субъекта и объекта. Субъект здесь вполне искренне и непосредственно
стремился только к объективной необходимости. Он даже и не понимал разницы
между объективной необходимостью и субъективной свободой.
было в раннеполисную эпоху, мы должны сказать, что это была часто совершенно
неосознанная, а иной раз даже и вполне осознанная картина безусловного
единства свободы и необходимости. И это было результатом построения слишком
абстрактно-всеобщих закономерностей и результатом слишком большой
интуитивности и преданности чувственным восприятиям; а что все это вытекало
в социально-историческом смысле из самой структуры классически
рабовладельческого полиса раннего периода, об этом мы уже достаточно
говорили, и повторять это ровно нет никакой необходимости. Только нужно
уметь применить эту древнюю диалектику свободы и необходимости к пониманию
древнеполисного времени и древнеполисного историзма. Только в этом случае
историческое время как система в пределах древнеполисного периода станет
совершенно ясной и очевидной. Вера в судьбу и необходимость была только
прямым и честным логическим выводом из скульптурно-материалистического
мировоззрения.
соответствующих представлений в период ранней и средней классики
раннеполисного и среднеполисного представления о времени, который обычно
оценивается слишком низко, но который для нас получает огромное значение.
Это обычно называется олицетворением времени, т.е. Времени, которое надо
писать с большой буквы. В смысле чисто художественном такая персонификация
действительно имеет не очень глубокое значение, как и вообще всякая
персонификация в сравнении с полноценными метафорами и поэтическими
символами.
философско-художественный результат древних представлений о времени. А в
этом отношении персонификация времени говорит об очень многом. Ведь во
всякой персонификации на первом плане - отвлеченное понятие, а это как раз и
важно для философского обобщения. Те же художественные элементы
персонификации, которые сопровождают известную концепцию времени, не играя
большой художественной роли, в значительной мере оживляют исходное общее
понятие и заметным образом его конкретизируют. Мы уже столкнулись с приемом
олицетворения времени у греческих трагиков. Здесь целесообразно привести эти
приемы в исчерпывающем и систематическом виде. Это и станет весьма
выразительным заключительным выводом из приведенных ранее художественных и
философских текстов.
Ночам ("Агамемнон", 894), еще сравнительно мало говорит об активных функциях
Времени. Но когда говорится, что "Время прошло" (имеется в виду греческий
глагол, обозначающий "шагание" или "хождение"), то в данном случае у Эсхила
имеется в виду уже целый рисунок тех событий, которые происходили у греков
перед их отплытием в Трою (там же, 985). Еще активнее выступает Время в том
месте у Эсхила ("Хоэфоры", 965), где "Всеисцеляющее Время" должно исцелить и
все ужасы в доме Агамемнона. Когда Орест произносит защитительные слова, он
утверждает что "Время очищает все одновременно с нашим старением"
("Эвмениды", 286). Не удивительно поэтому, что и справедливость трактуется у
Еврипида как "дитя Времени" (фрг. 223), т.е. торжествует только со временем.
Больше того, "Время научило Эдипа переносить свои страдания" (Софокл. "Эдип
в Колоне", 7).
говорится:
оно зависит от Мойры-Судьбы, но наоборот: Мойра есть дитя Времени.
"Всесовершительница Мойра и Век" (aiAn - вечность), "дитя Времени".
сверхбожественная сила времени, согласно мнению трагиков, представляет собою
нечто проворное, резвое, легкое, быстродействующее, пронырливое и
неуловимое. По крайней мере даже глубокомысленный Софокл нашел возможным
сказать: "Время - бог проворный (eymar?s)" ("Электра", 179).
того, как в ту эпоху представлялось время, включая также, конечно, и
историческое время. Мы видим, что время очень мало зависит от людей, совсем
не зависит от богов и даже выше самой судьбы. Это - какая-то страшная
стихия, охватывающая всю мировую жизнь с начала и до конца, дарующая для
всего как радость, так и печаль, страдания. Это - специфическая стихия,
совершенно не сводимая ни к чему другому. Это - рисунок самой жизни,
пребывающей во всегдашнем становлении и совершенно ни от чего не зависящей.
Это - не астрономическое время, но и не случайное протекание человеческих
событий. Это - не поэтическая метафора и не какой-нибудь художественный
образ чего-либо другого. Перед нами совершенно самостоятельная стихия, если
не прямо страшилище, в котором абстрактная всеобщность раннего и среднего
полиса совместилась с невероятной конкретностью жизненных проявлений, с
самым жутким интуитивизмом всего происходящего.
здесь они даны в одной формуле, о которой не знаешь, что и сказать:
абстрактное ли это понятие или страшное живое существо. Нельзя сказать также
ни того, что время слито с вечностью, ни того, что оно слито с обыкновенной
людской жизнью или с протеканием обыкновенных земных событий. Это нечто
вполне самостоятельное, отдельно существующее и от вечности, и от времени в
обычном смысле слова.
чрезвычайно гибкий и капризный, чрезвычайно проворный и резвый, чрезвычайно
легкий, легковесный и вместе с тем непреодолимо тяжелый, неотвратимый. Это
Время уже давно отошло от вечности, поскольку вечность для него слишком
закономерна и целесообразна. Но оно также ничего не имеет общего и с тем,
что происходит с конечными существами и вещами в мире, потому что эти
последние для него слишком мелки, и оно для них - слишком неотвратимое
страшилище. Беглость, всепроникаемость, легкая подвижность, неожиданность и
небывалая изворотливость Времени превращали его для древних греков в нечто
ужасающее и несговорчивое, так что даже с богами и судьбой легче было иметь
дело, чем с этим Временем.
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Скальци Джон
Никитин Юрий