read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



и в ушах все звучит точно какая-то мефистофелевская песнь, пропетая с
надзвездной высоты над нашею бедною землей. Мы расчленили ее на части и
вдумались в каждое ее слово; но вот они прозвучали все, и у нас остается
только воспоминание о целом, в котором мы еще не отдали себе отчета. Прежде
всего нас поражает необыкновенная сложность ее и разнообразие, соединенные
с величайшим единством. Самая горячая любовь к человеку в ней сливается с
совершенным к нему презрением, безбрежный скептицизм -- с пламенною верою,
сомнение в зыбких силах человека -- с твердою верою в достаточность своих
сил для всякого подвига; наконец, замысел величайшего преступления, какое
было совершено когда-либо в истории, с неизъяснимо высоким пониманием
праведного и святого. Все в ней необыкновенно, все чудно. Точно те зыбкие
струи добра и зла, которые льются и переливаются в истории, сплетая ее
многосложный узор, вдруг соединились, слились между собою; и, как в тот
первый момент, когда человек впервые научился различать их и начал свою
историю, мы снова видим их нераздельными -- и, так же, как он тогда,
поражены ужасом и недоумением. Где Бог, и истина, и путь? -- спрашиваем мы
себя, потому что вдруг, как никогда еще, чувствуем неудержимую свою гибель,
ощущаем приближение страшного и отвратительного существа, о котором нам так
много передавали в поэзии и прозе, что мы серьезно начали считать его
простой забавой фантазии, и вдруг теперь слышим его леденящее прикосновение
и звук его голоса. Один человек, который жил между нами, но, конечно, не
был похож ни на кого из нас, непостижимым и таинственным образом
почувствовал действительное отсутствие Бога и присутствие другого и перед
тем, как умереть, передал нам ужас своей души, своего одинокого сердца,
бессильно бьющегося любовью к Тому, Кого -- нет, бессильно убегающего от
того, кто -- есть. Всю жизнь он проповедывал Бога, и из тех, которые
слышали его, одни смеялись над его постоянством и негодовали на его
привязчивость, другие ей умилялись, на него указывали. Но он будто не
слышал ни этого негодования, ни этого умиления. Он все говорил одно, и
только удивительно было всем, почему он, с такою радостною, утешительною
идеею в сердце, сам так беспросветно сумрачен, так тосклив и тревожен. Он
говорил о радости в Боге, он указывал на религию, как на единоспасительную
для человека, и слова его звучали горячо и страстно, и самую природу, о
которой он никогда не упоминал обыкновенно, он как будто начинал любить в
это время, понимать ее трепет, красоту и жизнь [Сравни описание природы
(точнее, -- скудные слова о ней) в "Бедных людях", в "Записках из подполья"
и пр. со словами о ней старца Зосимы ("Братья Карамазовы") и Макара
Ивановича ("Подросток").]. Точно как и она увяла от дыхания какого-то
ледяного ощущения в душе его и оживала, когда он забывался от него хоть в
звуке своих слов. Были и признания в его словах, но они все были непоняты.
Он проговаривался, что человек, у которого действительно нет Бога в душе,
тем и страшен, что "приходит с именем Бога на устах" ["Подросток", стр. 363
(изд. 82 г.).]. Эти слова читали, но их смысла никто не уразумевал. И он
сошел в могилу, не узнанный, но тайну души своей не унес с собою; точно
толкаемый каким-то инстинктом, вовсе не чувствуя еще приближения смерти, он
оставил нам удивительный образ, взглянув на который мы наконец все
понимаем. "И ты с ним", эти слова, которые обращает горестно Алеша к своему
брату, когда выслушал его рассказ, мы неудержимо обращаем к самому автору,
который так ясно стоит за ним: "И ты с ним, с могучим и умным Духом,
предлагавшим искушающие советы в пустыне Тому, Кто пришел спасти мир, и
которые ты так хорошо понял и истолковал, как будто придумал их сам!"
Признание в частном письме, которое делает Достоевский задолго до написания
романа и которое мы указали выше, и слова, написанные им в своей записной
книжке незадолго до своей смерти: "моя осанна сквозь горнило испытаний
прошла", и ссылка при этом именно на "Легенду"; наконец, совершенная
отдельность легенды от романа и вместе центральное ее положение не только в
нем, но и во всем длинном ряде его произведений -- все это не оставляет в
нас более сомнений насчет истинного ее смысла. Душа автора, очевидно,
вплелась во все удивительные строки, которые мы выписали выше, лица
перемешиваются перед нами, сквозя одно из-за другого, мы забываем говорящее
лицо за Инквизитором, мы видим даже и не Инквизитора, перед нами стоит Злой
Дух, с колеблющимся и туманным образом, и, как две тысячи лет назад,
развивает свое искусительное слово, так кратко сказанное тогда. И в самом
деле, ему нужно говорить подробнее: его слушают теперь люди, и нельзя перед
ними в двух-трех словах замыкать всю историю.


19

XVIII
Тонкая, искусительная и могучая диалектика его так и начинается, как она
должна была начаться. Он называется "клеветником", -- с клеветы на человека
и начинается его речь. Человеческая природа -- есть ли она в основе своей
добрая и только искажена привнесенным злом? или она от начала злая и только
бессильно стремится подняться к чему-то лучшему? -- вот затруднение, решив
которое в одну сторону, он основал на нем всю свою мысль. Человек
померкающая ли искра, или он -- холодный пепел, который можно только зажечь
со стороны; что такое он в сокровенной своей сущности -- вот на что мы
должны ответить, прежде чем решимся бороться с ней далее. Только раз
дрогнула его речь, только однажды он оговорился: это когда заметил, что за
тем, кто поманит человека истиной, он побежит, "бросив даже и хлебы". -- "В
этом Ты был прав", -- оговорился он. В мимолетном смущении этом не
раскрылась ли, чтобы вновь закрыться, настоящая истина? И если -- да, то
существуют ли какие-нибудь способы вывести ее к свету нашего ясного
сознания? Искусительно развивается его диалектика: он берет самое важное --
отношение человека к Богу и этим отношением измеряет низость и постоянство
его падения. Стоя перед ликом Бога, между Ним и человечеством в его
тысячелетних судьбах, он указывает на Его святой образ и, показав, что даже
и над Ним сумел надругаться человек, спрашивает о мере его истинного
достоинства. Кажется, что защищать себя -- значит здесь не чувствовать
святости образа, уже одною попыткою к оправданию -- лишаться всякого на
него права; как, подобным же образом, ранее одна попытка не отказаться от
правосудия Божия казалась ужасающим оскорблением для безвинно страдающих в
роде людском. Чудная, в самом деле, речь перед нами: Божество и соединенный
с Ним человек непреодолимо разъединяются, и всякое усилие помешать этому
кажется восстанием именно против Божества или против самого человека. Но
фактами временного отпадения человека от Бога нельзя разрешить вопроса о
добре и зле, заложенном как основа в его природу. Разве не столько же есть
фактов неудержимого влечения человека к Богу? Разве те мученики, которых
накануне своего монолога сжег Инквизитор, не горели за то самое, что не
преклонились перед его бесовскою мыслью и до конца сохранили верность
истине? Разве рыдания, которые раздались в народе, когда ему почудилось,
что "Он, Он Сам сошел к ним увидеть их горести и страдания", ничего не
говорят нам о человеческом сердце? Разве пятнадцать веков неколеблющегося
ожидания ничего не значат? Кто смеет, взяв минуты человеческого падения,
даже если бы они тянулись века, -- скажем яснее, прямо отвечая на скрытый
вопрос автора: кто может, видя падение и низость своего века и негодование
возводя в право, сказать клевету на всю человеческую историю и отвергнуть,
что в целом своем она есть чудное и высокое проявление если не человеческой
мудрости (в чем можно сомневаться), то бескорыстного стремления к истине и
бессильного желания осуществить какую-то правду? Но и фактами высоты
человеческого духа, как бы много их ни было набрано, можно только
поколебать доказывающее значение обратных фактов, но вовсе нельзя разрешить
вопроса, какова именно природа человека, к которой, как к узлу своему,
восходят эти ряды столь противоположных, взаимно отрицающих друг друга,
явлений. Есть иной и твердый способ, могущий пролить самый отчетливый свет
на это затруднение, от решения которого в ту или другую сторону зависит так
много наших надежд и верований. Устраняя смешанные и противоречивые факты
истории, как бы снимая нарост их с человека, можно взять его природу в ее
первозданной чистоте и определить ее необходимое соотношение с вечными
идеалами, стремление к которым никогда не может быть заподозрено: с
истиною, с добром и свободою. В сознании человека что предшествовало одно
другому -- ложь правде или правда лжи? Вот простой вопрос, ответ на который
кладет начало непреодолимому разрешению и общего вопроса о всей
человеческой природе. Мы не можем здесь колебаться: ложь сама по себе есть
нечто вторичное, она есть нарушенная правда, и ясно, что прежде, нежели
нарушиться, правда уже должна была существовать. Она есть, таким образом,
первозданное, от начала родившееся; ложь же есть прившедшее, появившееся
потом. Ее происхождение все в истории; происхождение же правды в самом
человеке. Она исходит от него, и вечно исходила бы одна, если бы на пути
своем он не встречал препятствий, отклоняющих его от нее. Но это показывает
только, что причина всякой лжи лежит вне его. Первое движение человека
всегда есть движение к истине, и мы не можем представить себе иного, если
он свободен, т. е. если чист от всяких привходящих влияний, действует в
силу одного устройства своих способностей. Можем ли мы представить себе,
чтобы первый человек, взглянув на мир, окружающий его, и почувствовав
первый восторг в себе, сказал ложь об этом мире: притворился, что он не
видит его, или, подавив в себе чувство благоговения, сказал, что он ощущает
гадливость. И так же всякий раз, когда человек не боится, не достигает,
когда никакое стороннее желание не отвлекает его от простого созерцания, --
не произносит ли он об этом созерцаемом одной истины? И когда под влиянием
страха или повинуясь какому-нибудь влечению, он произносит ложь, разве он
не ощущает всякий раз некоторого страдания, некоторой внутренней боли,
происходящей оттого, что его мысль на пути к своему внешнему выражению
подверглась некоторому искажающему влиянию? Разве, чтобы произвести его в
себе, чтобы нечто подавить в истине или прибавить к ней, не требуется
всякий раз некоторое усилие; и откуда было бы оно, если бы уже от начала
человеческая природа была безразлично наклонна как ко лжи, так и к истине?
Итак, между разумом человека, с одной стороны, и между истиною как вечно
достигаемым объектом -- с другой, существует не простое отношение, но



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 [ 27 ] 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.