песка, падающего на гладкую поверхность. Да и может ли быть
иное: математика, трущиеся абстракции.
хмыканье его было больше восклицательных знаков, нежели
вопросительных. Наконец он удовлетворенно выпрямился на стуле.
Мягко упрекнул Андрея Николаевича в недостаточности информации.
Тот с достоинством ответил, что именно поэтому применил
регрессивный анализ.
бутылку водки. Смотрел на Шумилина прямо, жестко, немигающе. Не
попросил, а потребовал рекомендацию.
вашим услугам, коллега!
обыкновенные, какими писали в школе, окуная в них перьевую
ручку. Но именно такими пользовались при написании
рекомендаций, о чем Шумилин доверительно сообщил Андрею
Николаевичу. Обескураженный Сургеев напомнил о химическом
карандаше: если стержень его растворить в воде, то... Но и
такого карандаша не нашлось, хотя огрызок его валялся, уверял
Шумилин, на столе еще позавчера. Исходя из горького опыта своей
холостяцкой жизни, Андрей Николаевич предположил, не в мусорном
ли ведре огрызок, и, засучив рукава, полчаса копался в ведре,
пока Шумилин тут же, на кухне, пил водку из грязной чашки.
химико-идеологическими свойствами, он немедленно позвонит
Сургееву.
наконец, где сейчас коммунист Игорь Васильевич Дор, и погнал
"Волгу" в Институт машиноведения. Вместе они переводили
курьезную книгу одного взбалмошного бунтаря и шарлатана,
активного борца за мир и профессора Эдинбургского университета,
отвергавшего не только классическую механику, но и все
традиционные способы изложения, для чего ему уже не хватало
греческого алфавита и для чего он ввел знаки из древнееврейской
письменности, разбавленные, как казалось Андрею Николаевичу,
шумеро-вавилонскими загогулинами. Соавтора по переводу он нашел
в конференц-зале, попал на диспут под видом семинара, шло
обсуждение головотяпского доклада, на экране мелькали картинки,
полученные несомненно электронным микроскопом, из разных концов
конференц-зала лентами серпантина швырялись выражения,
изобилующие узорами типа "эффект Джозефсона", "киральная
симметрия", "сверхтонкая структура", "асимптотическая свобода",
и весь этот декорум сразу не понравился Андрею Николаевичу,
убежденному давно уже, что настоящий ученый -- не туземец с
островов Фиджи и не пристало современному мыслителю таскать на
шее бусы, а в носу -- кольцо. Громосверкающие словеса летели
между тем в докладчика, похожего на медведя; неуклюжий и
кудлатый, он тыкал указкой в картинку на экране, уворачиваясь
при этом от летящих в него стрел. Игорь Васильевич восседал не
за столом президиума, а по-хозяйски расположился в центре зала,
особнячком, никого не подпуская к себе, внутри круга,
образованного пустыми креслами. В этом институте он возглавлял
отдел, давно уже был доктором, оброс титулованными учениками,
за что выпестованные им кадры созидательно трудились над
членкорством Игоря Васильевича, славили научные заслуги
коллектива, руководимого им, пустили в обращение и долгожданное
словосочетание: школа, школа Дора.
Николаевич примостился рядом, спросил, разобрался ли тот с
вавилонской шушерой, не типографская опечатка ли. Дор ответил
полушепотом: да, опечатка, значок же, условно именуемый
"кутой", в том же начертании приведен в рукописи, он звонил
туда, в Эдинбург, так что -- полный порядок, седьмая глава
переведена? Он сунул Андрею Николаевичу перевод шестой главы
для стыкования и восьмой для ознакомления, попросил девятую
дать не позднее следующей недели (Сургеев переводил нечетные
главы, Дор -- четные; Андрею Николаевичу нравилось так вот
работать, через чужой язык постигая вечно неизвестную науку,
консультируясь попутно с ведущим специалистом). Внимательно
читая седьмую главу, Игорь Васильевич не терял контакта с залом
и после какой-то запальчивой реплики оборонявшегося докладчика
предостерегающе поднял указательный палец левой руки. Тут же
кто-то из школы набросился на какую-то формулу, лаял умеренно,
ему и отвечали без свирепости. Андрей Николаевич всмотрелся в
картинку, в формулы на пяти досках, и смутное беспокойство
овладело им. Повытягивав шею и поерзав, он неуверенно спросил:
оттопыриванием мизинца бросая в бой более крикливого ученика,
яростно вцепившегося в шкуру докладчика-медведя.
Николаевич.
переворачивая страницу. -- Ровно на порядок больше, на грязном
германии и не то получиться может.
глаза на бессмысленные формулы. Получалось так, будто в
загаженной предыдущими опытами колбе смешали два реактива,
изучили осадок и по нему пытаются откорректировать теорию
химического взаимодействия.
конца и согласившись с переводом. -- Пусть шебуршатся,
гомонятся и гоношатся.
-- Пусть. Но -- с девицами на пикничке, за столом с выпивкой. А
здесь наука.
Васильевича заскрипела досада. -- Да жаль мне людей. Жалость у
меня к ним. Я, Андрюша, людей стал жалеть на старости лет.
Понимаешь?
процессам...
сражение свежие силы -- мужика с рогатиной. Потом развернулся к
Сургееву:
кандидаты наук, то есть прилежные регистраторы явлений.
Диссертации -- все сплошь дерьмо собачье, защита их --
потворство проходимцам и усидчивым дурачкам. И ведь, мерзавцы,
все прекрасно понимают, хотя и не признаются, вернее, боятся
признаться, их ни в коем случае нельзя наедине с собою
оставлять, они до такого додумаются, что... Нет уж, лучше не
надо, пусть уж на овощной базе вкалывают, а то, не ровен час,
мерзость потечет из них.
председательствующий ляпнул ни с того ни с сего: "Перерыв!.."
Амфитеатром выпученные ряды вмиг опустели.
ли вина? Им с детства подбрасывали авансы, сулили, давали
обещания и заверения. Всем в наш стремительный век хочется
стремительно жить. Сегодня ты в Дубне, завтра в Брюсселе на
симпозиуме, дел всего-то -- чуть больше копулятивного органа
комара, а движений, перемещений, рева, шума... Но не могу я
всех обеспечить симпозиумами. А надо бы. Потому что вместо
мерзости из них другое может выдавиться -- талант
неподконтрольный, дерзость, ум непредвиденный, душа
всечеловеческая. А это уже опасно. Наука, как и власть, живет
пожиранием строптивцев. Все наши научные споры -- не поиски
истины, а попытки доказать, что такая-то теория противоречит
чему-то или кому-то...
злость к недоумкам сквозила в его исповедальной речи, и жалость
к ним, и смирение перед странными коллизиями бытия. То ли в
семье у него творилось что-то неладное, то ли грязный германий
подействовал.
слушателя и рекомендателя. Он четко изложил свою просьбу --
рекомендация в партию!
ученых может предотвратить гибель советской науки, я решил
стать членом партии и прошу вас дать мне рекомендацию!
Он продолжал сидеть как ни в чем не бывало, на него не глядя,
показывая свой профиль, который вдруг стал хищным: нос выгнулся
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Корнев Павел
Панов Вадим
Лукин Евгений