призмам подобную тонкость и чувствительность - это культура, цивилизация, с
ее главным инструментом - языком. Оценка действительности, произ водимая
сквозь такую призму, приобретение которой есть общая цель для всех
представителей человеческого рода, стало быть. наиболее точна, возможно
даже, наиболее справедлива. (Вопли "Нечестно!" и "Элитаризм!", коими
вышесказанное может быть встречено, и прежде всего в наших университетах, не
следует принимать во внимание, ибо культура элитарна по определению, и
применение демократических принципов к сфере познания чревато знаком
равенства между мудростью и невежеством.)
полученной от лучшей русской поэзии двадцатого века, - вот что делает
суждения Н. Я. Мандельштам относительно увиденной ею действительности
неоспоримыми. Это гнусная ложь, что великому искусству необходимо страдание.
Страдание ослепляет, оглушает, разрушает, зачастую оно убивает. Осип
Мандельштам был великим поэтом уже до революции. Так же, как Анна Ахматова,
также, как Марина Цветаева. Они бы стали тем, чем они стали, даж е если бы
Россия не пережила известных исторических событий текущего столетия: ибо они
были одарены. Талант, в принципе, в истории не нуждается.
все остальное? Возможно, нет, так как она встретилась со своим будущим мужем
в 1919 году. Вопрос однако сам по себе некорректен: он заводит нас в
туманные области теории веро ятности и исторического детерминизма. В конце
концов она стала тем, чем она стала, не благодаря тому, что произошло в
России в текущем столетии, а скорее вопреки тому. Указующий перст казуиста
непременно ткнет в то, что с точки зрения исторического детер минизма
"вопреки" синонимично "потому что". Ну и бог с ним тогда, с историческим
детерминизмом, ежели он проявляет такое беспокойство по поводу значения
обыкновенного человеческого "вопреки".
женщина оказывается способной замедлить, если не предотвратить в конечном
счете культурный распад нации. Ее воспоминания суть нечто большее, чем
свидетельство о ее эпохе: эт о взгляд на историю в свете совести и культуры.
История в этом свете съеживается, а индивидуализм осознает свой выбор -
между поисками источника света или совершением антропологического
преступления против самого себя.
стремилась она свести счеты с системой. Для нее это было частным делом,
делом ее характера, ее личности и того, что сформировало ее личность. А
личность ее была сформирована культу рой и лучшим, что культура произвела:
стихами ее мужа. Это их, стихи, а не память о муже, она спасала. Их, а не
его вдовой была она в течение сорока двух лет. Конечно, она его любила, но
ведь и любовь сама по себе есть самая элитарная из страстей. Только
требует больше места в сознании, чем в постели. Взятая вне этого контекста,
любовь сводится к обыкновенному трению *(2). Она была вдовой культуры, и я
думаю, что к концу своей жизни люби ла своего мужа больше, чем в начале
брака. Вот, наверное, почему эти книги так врезаются в сознание читателей. И
еще, вероятно, потому, что отношения современного мира с цивилизацией также
могут быть охарактеризованы как вдовство.
была совсем не похожа на своих двух поэтов. Но при них было их искусство, и
само качество их достижений приносило им достаточное удовлетворение, чтобы
быть или казаться смире нными. Она была чрезвычайно предвзятой,
категоричной, придирчивой, непримиримой, нетерпимой; нередко ее идеи были
недоработанными или основывались на слухах. Короче говоря, характера у нее
хватало, что и неудивительно, если принять во внимание, с какими фигурами
она сводила счеты в реальной жизни, а позднее в воображении. В конце концов
ее нетерпимость оттолкнула многих. Что воспринималось ею как норма,
поскольку она устала от поклонения, от восторгов людей вроде Роберта
Макнамары или Вилли Фишера (подл инное имя полковника Рудольфа Абеля).
Единственное, чего она хотела, это умереть в своей постели, в некотором роде
ей даже хотелось умереть, потому что "там я опять буду с Осипом". - "Нет, -
как-то сказала ей на это Ахматова, - на этот раз с ним буду я".
русского человека ее поколения. Несомненно, кто-то будет причитать, что
она-де не поняла свою эпоху, отстала от поезда, мчащегося в будущее. Что ж,
как все русские ее поколени я, она слишком хорошо знала, что мчащиеся в
будущее поезда останавливаются в концлагерях или у газовых камер. Ей
повезло, как, впрочем, и нам повезло узнать о станции его назначения.
Было под вечер; она сидела и курила в глубокой тени, отбрасываемой на стену
буфетом. Тень была так глубока, что можно было различить в ней только тление
сигареты и два светя щихся глаза. Остальное - крошечное усохшее тело под
шалью, руки, овал пепельного лица, седые пепельные волосы - все было
поглощено тьмой. Она выглядела, как остаток большого огня, как тлеющий
уголек, который обожжет, если дотронешься.
* 1. Часть формулы, произносимой при бракосочетании в странах английского языка.
* 2. Намек на известную грубоватую шутку одного из друзей Мандельштама "Она думает, что талант передается посредством трения".
___
"Новогоднее" - стихотворение, являющееся во многих отношениях итоговым не
только в ее творчестве, но и для русской поэзии в целом. По своему жанру
стихотворение это принадлежит к разряду элегий, т. е. к жанру наиболее в
поэзии разработанному; и как элегию его и следовало бы рассматривать, если
бы не некоторые привходящие обстоятельства. Одним из обстоятельств является
тот факт, что элегия эта - на смерть поэта.
только средством выразить свои ощущения в связи с утратой, но и поводом для
рассуждений более общего порядка о феномене смерти как таковом. Оплакивая
потерю (любимого существа, национального героя, друга или властителя дум),
автор зачастую оплакивает - прямым, косвенным, иногда бессознательным
образом - самого себя, ибо трагедийная интонация всегда автобиографична.
Иными словами, в любом стихотворении "На смерть" есть элемент автопортрета.
Элемент этот тем более неизбежен, если оплакиваемым предметом является
собрат по перу, с которым автора связывали чересчур прочные - подлинные или
воображаемые - узы, чтобы автор был в состоянии избежать искушения
отождествить себя с предметом стихотворения. В борьбе с данным искушением
автору мешают ощущение профессиональной цеховой принадлежности, самый
несколько возвышенный характер темы смерти и, наконец, сугубо личное,
частное переживание потери: нечто отнято у тебя - стало быть, ты имеешь к
этому отношение. Возможно, единственным недостатком этих во всех отношениях
естественных и уважения достойных чувств является тот факт, что мы узнаем
больше об авторе и его отношении к возможной собственной смерти, нежели о
том, что действительно произошло с другим лицом. С другой стороны,
стихотворение - не репортаж, и зачастую сама трагическая музыка
стихотворения сообщает нам о происходящем более подробно, чем детальное
описание. Тем не менее, трудно, подчас просто неловко, бороться с ощущением,
что пишущий находится по отношению к своему объекту в положении зрителя к
сцене и что для него больше значения имеет его собственная реакция (слезы,
не аплодисменты), нежели ужас происходящего; что, в лучшем случае, он просто
находится в первом ряду партера.
свидетельствует об их неизбежности. Исключение составляет, пожалуй, один
только Вяземский с его "На память" 1837 года. Вероятно, неизбежность этих
издержек, этого, в конечном счете, самооплакивания, граничащего порой с
самолюбованием, может - и даже должна быть объяснена тем, что адресатами
были всегда именно собратья по перу, тем, что трагедия имела место в
отечественной литературе, и жалость к себе была оборотной стороной
фамильярности и следствием возрастающего с уходом всякого поэта и без того
свойственного литератору ощущения одиночества. Ежели же речь шла о
властителе дум, принадлежащем к другой культуре (например, о смерти Байрона
или Гете), то сама "иностранность" такого объекта как бы дополнительно
располагала к рассуждениям самого общего, абстрактного порядка, как то: о
роли "певца" в жизни общества, об искусстве вообще, о - говоря словами
Ахматовой - "веках и народах". Эмоциональная необязательность в этих случаях
порождала дидактическую расплывчатость, и такого Байрона или Гете бывало
затруднительно отличить от Наполеона или от итальянских карбонариев. Элемент
автопортрета в таких случаях естественным образом исчезал, ибо - как это ни
парадоксально, смерть, при всех своих свойствах общего знаменателя, не
сокращала дистанцию между автором и оплакиваемым "певцом", но, наоборот,
увеличивала оную, как будто невежество пишущего относительно обстоятельств
жизни данного "байрона" распространялось и на сущность этого "байрона"
смерти. Иными словами, смерть, в свою очередь, воспринималась как нечто
иностранное, заграничное - что вполне могло быть оправдано как косвенное
свидетельство ее - смерти - непостижимости. Тем более, что непостижимость
явления или, по крайней мере, ощущение приблизительности результатов
познания и составляет основной пафос периода Романтизма, в котором берет
свое начало (и поэтикой которого окрашена по сей день) традиция
стихотворений "На смерть поэта".
этой поэтикой, чем самый герой этого стихотворения - Райнер Мария Рильке.
Возможно, единственной связующей Цветаеву в этом стихотворении с романтизмом
нитью следует признать то, что для Цветаевой "русского родней немецкий", т.
Василенко Иван
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Буркатовский Сергей
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей