Чтение 27–й страницы книги ~Игра в классики~

невыразимо, Лусиа, возможно, потому, что оно представляет собой
наисовершеннейший момент покрова Майи.

Мага растерянно посмотрела на него. Грегоровиус вздохнул.

-- Покрова Майи, -- повторил он. -- Однако не будем все сваливать в
одну кучу. Вы, разумеется, замечали, что беда, скажем так, более осязаема,
потому что в беде как бы рождается размежевание между объектом и субъектом.
Поэтому она и запечатлевается в памяти, поэтому так легко рассказывать о
бедствиях.

-- Дело в том, -- сказала Мага, помешивая разогревающееся в кастрюльке
молоко, -- что счастье -- для одного, а беда, наоборот, вроде бы для всех.

-- Справедливейший вывод, -- сказал Грегоровиус. -- Впрочем, заметьте,
я не любитель задавать вопросы. Но в тот раз, в Клубе... Действительно, у
Рональда такая водка, язык прямо-таки развязывает. Не сочтите меня за
хромого беса, я просто хотел бы лучше понимать своих друзей. У вас с
Орасио... Ну, конечно, есть что-то необъяснимое, какая-то великая тайна --
тайна из тайн. Рональд и Бэпс говорят, что вы -- совершенная пара, что вы
дополняете друг друга. Лично мне не кажется, что вы так уж друг друга
дополняете.

-- А почему вас это волнует?

-- Не волнует, но вы сказали, что Орасио ушел.

-- Это ни при чем, -- сказала Мага. -- Я не умею говорить о счастье, но
это не значит, что у меня его не было. Хотите, могу рассказать вам, почему
ушел Орасио и почему бы я и сама могла уйти, если бы не Рокамадур. -- Она с
сомнением обвела взглядом разбросанные по комнате вещи, ворох бумаг и
конвертов из-под пластинок. -- Это все надо где-то держать, надо еще найти,
куда уходить... Не хочу тут оставаться, слишком грустно,

-- Этьен может договориться для вас о хорошей, светлой комнате. Как
только отвезете Рокамадура обратно в деревню. Тысяч за семь в месяц. А я бы,
если sbi не против, перебрался сюда. Эта комната мне нравится, в ней что-то
есть. Тут и думается хорошо, одним словом, прекрасно.

-- Не скажите, -- возразила Мага. -- Часов в семь Девушка с нижнего
этажа начинает петь "Les Amants du Havre"101. Песенка-то славная, но если
все время одно и то же...

Puisque la terre est ronde,

Mon amour t'en fais pas,

Mon amour t'en fais pas.

-- Очень славная, -- сказал Грегоровиус равнодушно.

-- И с большим смыслом, как сказал бы Ледесма. Нет, вы его не знаете.
Он был еще до Орасио, в Уругвае.

-- Тот негр?

-- Нет, негра звали Иренео.

-- Значит, история с негром -- правда?

Мага поглядела на него с удивлением. В самом деле, Грегоровиус туп.
Если не считать Орасио (ну, иногда...), все мужчины, желавшие ее, вели себя,
как полные кретины. Помешивая молоко, она подошла к кровати и попыталась
заставить Рокамадура пить с ложечки. Рокамадур вопил и не хотел есть, молоко
текло по шейке. "Топи-топи-топи, -- гипнотизировала его Мага обещающим
тоном, каким объявляют номера выигравших билетов. -- Топи-топи-топи". Она
старалась попасть ложкой в рот Рокамадура, а тот, пунцово-красный, не желал
пить молоко, но потом вдруг почему-то сдался и, отодвинувшись в глубь
кроватки, принялся глотать ложку за ложкой к величайшему довольству
Грегоровиуса, который сидел, набивая трубку и чувствовал себя немного отцом.

-- Чок-чок, -- сказала Мага, ставя кастрюльку рядом с кроваткой и
укутывая Рокамадура, который засыпал прямо на глазах. -- А жар не спадает,
тридцать девять и пять, не меньше.

-- Вы не ставите ему термометр?

-- Это очень трудно, он потом минут двадцать плачет, Орасио не выносит
его плача. Я ему лобик потрогала -- и знаю сколько. Тридцать девять, не
меньше, не понимаю, почему не снижается.

-- Боюсь, вы чересчур доверяетесь ощущениям, -- сказал Грегоровиус. --
А молоко при температуре не вредно?

-- Для ребенка эта температура не очень высокая, -- сказала Мага,
закуривая сигарету. -- Хорошо бы свет погасить, он сразу заснет. Вот там, у
двери.

От печки шел жар, и стало еще жарче, когда они сели друг против друга и
молча закурили. Грегоровиус смотрел, как сигарета Маги то опускалась, то
поднималась к лицу, и тогда ее лицо, удивительно бледное, загоралось жаром,
точно угли в печи, и в глазах, глядевших на него, появлялся блеск, а потом
снова все погружалось в полутьму, только слышались возня и всхлипывание
Рокамадура, все тише и тише, вот он тихонько икнул и затих, снова икнул, еще
раз и еще. Часы пробили одиннадцать.

-- Не вернется, -- сказала Мага. -- За вещами-то он все-таки придет, но
это дела не меняет. Все кончено, Kaputt102.

-- Вот я задаю себе вопрос, -- осторожно начал Грегоровиус. -- Орасио
-- человек тонко чувствующий, и ему так трудно в Париже. Ему кажется, он
делает то, что хочет, что он здесь свободен, а в действительности он все
время натыкается на стены. Достаточно посмотреть, как он ходит по улицам, я
один раз некоторое время следил за ним издали.

-- Шпионили, -- сказала Мага почти вежливо.

-- Скажем лучше так: наблюдал.

-- На самом деле вы следили за мной, даже если меня рядом с ним не
было.

-- Может быть, хотя в тот момент мне это в голову не приходило. Мне
всегда страшно интересно, как мои знакомые ходят по улицам, увлекательное
занятие, ни с какими шахматами не сравнишь. Так я открыл, что Вонг
занимается онанизмом, а Бэпс предается благотворительности в духе
янсенистов: поворачивается лицом к стене, на ладони -- кусок хлеба, а в нем
-- еще что-то. Было время, я даже родную мать изучал. Давным-давно, в
Герцеговине. Я был без ума от Адголь, она носила белокурый парик, но я-то
знал, что у нее черные волосы. Никто в замке не знал этого, мы поселились
там после смерти графа Росслера. Когда я начинал спрашивать (мне было всего
десять лет, счастливая пора), мать смеялась и заставляла меня поклясться,
что я не открою правды. А мне не давала покою эта правда, которую
приходилось скрывать и которая была проще и красивее, чем белокурый парик.
Парик был истинным произведением искусства, мать могла совершенно спокойно
причесываться в присутствии горничной, и та не замечала, что это парик. Мне
страшно хотелось, сам не знаю почему, оказаться под диваном или за
фиолетовыми шторами, когда мать оставалась в комнате одна. Я решил проделать
дырку в стене, которая отделяла библиотеку от туалетной комнаты матери, и
трудился по ночам, когда все считали, что я сплю. И вот однажды через дырку
я увидел, как Адголь сняла белокурый парик, распустила черные волосы и стала
совершенно другой, невообразимо красивой, а потом сняла этот парик и
оказалась совсем гладкой, как бильярдный шар, такой омерзительной, что в ту
ночь меня вырвало прямо на подушку.

-- Ваше детство немного похоже на узника Зенды, -- задумчиво сказала
Мага.

-- Это был мир париков, -- сказал Грегоровиус. -- Интересно, что бы
делал Орасио на моем месте. Мы же начали говорить об Орасио, и вы хотели мне
что-то сказать.

-- Как он странно икает, -- сказала Мага, глядя на кроватку Рокамадура.
-- Первый раз с ним такое.

-- Что-то с желудком, наверное.

-- Почему они так настаивают, чтобы я положила его в больницу? И
сегодня -- опять, этот врач с муравьиным лицом. А я не хочу, ему не нравится
в больнице. Я и дома сделаю все, что следует делать. Утром была Бэпс, она
сказала, с ним ничего страшного. И Орасио тоже считал, что ничего
серьезного.

-- Орасио не вернется?

-- Нет. Орасио должен прийти за вещами.

-- Не плачьте, Лусиа.

-- Это я сморкаюсь. Перестал икать.

-- Ну, расскажите, Лусиа, что-нибудь, если хотите.

-- Я уже ничего не помню, ну и пусть. Нет, помню. А зачем? Какое
странное имя -- Адголь.

-- Да, только неизвестно, настоящее ли. Мне говорили...

-- Как светлый парик и черный парик, -- сказала Мага.

-- Как все, -- сказал Грегоровиус. -- Правда, перестал икать. Теперь он
будет спать до утра. Когда вы познакомились с Орасио?

(-134)

25

Лучше бы уж Грегоровиус молчал или говорил только об Адголь, а ей дал
бы спокойно покурить в темноте и забыть ненадолго о развале в комнате, о
пластинках и книгах, которые надо уложить, чтобы Орасио унес их, как только
найдет квартиру. Но нет, он замолкал на минутку, ожидая, что она скажет, и
задавал новый вопрос, вечно все что-то у нее спрашивают, как будто им
мешает, что ей хочется напевать "Mon p'tit voyou", или рисовать горелыми
спичками, или гладить самых драных кошек на улице Соммерар, или кормить
Рокамадура.

-- "Alors, mon p'tit voyou, -- напевала Мага, -- la vie, qu'est-ce
qu'on s'en fout..."103

-- Я тоже ужасно любил аквариумы, -- сказал Грегоровиус, пускаясь в
воспоминания. -- И вся любовь прошла, когда начал заниматься свойственными
моему полу делами. Это было в Дубровнике, в публичном доме, меня отвел туда
матрос-датчанин, тогдашний любовник моей матери, той, что из Одессы. В ногах
постели стоял чудесный аквариум, и сама постель с небесно-голубым в разводах
покрывалом тоже напоминала аквариум, рыжая толстуха аккуратно откинула
покрывало, прежде чем схватить меня, как кролика, за уши. Вы не