"Л[cedilla]вчик, жми сюда!" Кого-то ты, не глядя, как вещь, отодвигаешь
в сторону, а кто-то, не глядя, как вещь, отодвигает тебя. Взъерошенно
оглядываешься - восьмиклассник, ему можно. А это кто? Шестой бэ? Подож-
дешь. И что, что на год старше и застиранная гимнастерка обтягивает ши-
рокую грудь - все равно за эту ступеньку еще можно побороться. Взаимная
примерка - и брешь проделывается в более слабом месте.
положенным.
подписания акта о приемке пахнущего известкой и краской здания начали
сваливать изношенные гимнастические маты, что специально запрещено про-
тивопожарными инструкциями, авторам которых прекрасно известна неистре-
бимая людская страсть загромождать хламом все дополнительные выходы,
увеличивающие человеческую свободу и усложняющие человеческую жизнь.
запасной вход-выход в (из) подвал(а) - там мастерская, пахнущая станка-
ми, напильниками и самодельными шайбами, причудливыми не хуже фасоли.
Запах, как все в Эдеме, прежде всего родной. На этой же черной лестнице
богатырь Фоменко дубасил сразу двух ингушей - Ису и Мусу. Пока один под-
нимался, Фоменко тяжким ударом валил другого. Оценив картину в единый
взгляд, я дернул подальше: эти орлы не оставили бы в живых свидетеля их
позора.
ненков из Копая, - все началось как по маслу: пока поднимался один, я
сшибал с ног другого, но выяснилось, что процедура не имеет естественно-
го конца: эти звереныши поднимались и шли под все новые и новые удары,
пока я не почувствовал страх: не могу же я с ними драться и завтра, и
послезавтра, и... Я начал поддаваться, чтобы они тоже мне поднавешали и,
когда нас начнут растаскивать, уже не чувствовали себя посрамленными.
ко: по части чести не нашим шпаненкам было тягаться с ингушами, и если
они даже не пытались прирезать его, то единственно потому, что признава-
ли за ним какое-то исключительное право. "Фоменко сам может финариком
пощекотать", - увлеченно растолковывал мне Гришка (любого другого он на-
верняка называл бы Фомой), но я и тогда сомневался: чтобы ингуш, не-
вольник чести, да смандражировал перед такой ерундой, как финарик...
ти: Хасан, Халит, Хаит, Хамит, Хомберт (пишу, как слышал) - застрелил
свою сестру, чтоб другой раз думала, когда выходит за болгарина (так у
нас звали балкарцев, тоже ссыльных): друзья начали над ним смеяться, он
взял двустволку, ночью вломился к новобрачным и застрелил сначала его, а
потом ее (детали эдемского канона: попутно он раскидал человек двад-
цать-тридцать: состояние аффекта у нас очень почиталось). Из заслуженно-
го червонца он оттянул восьмеру, был сактирован в завершающем градусе
чахотки, а еще через два-три месяца отбыл к горским праотцам, честно
заплатив за право называться мужчиной.
только тем, чем ты бьешь, но и тем, чем ты готов платить. И ингуши уга-
дывали, что Фоменко тоже не постоит за ценой.
последнего кирпичного дома, оштукатуренного, с квадратными выступами по
углам для еще пущей красы (по ним, как по лестнице, можно - и нужно -
было вскарабкаться под самую крышу), - в этих домах жила знать (пианино,
золотая медаль, столичный вуз) - Фоменко же ждали шахта или автобаза.
Злые, а может, и добрые (смотря к кому), языки говорили, что она нарочно
кружила ему, знаменитому человеку, голову, не имея, разумеется, серьез-
ных намерений. И однажды, чуть ли не в ночь выпуска - окончательного
размежевания - он прямо на слоеном каменном пироге перед поликлиникой
убил ее - просадил, говорят, финкой насквозь: у нас в Эдеме это счита-
лось хорошим тоном, только мало кто способен был его поддержать. Прон-
зенная грудь - я тоже видел в этом некую суровую поэзию (даже сердился
на папу, что он в убийстве видит только убийство), пока не обнаружилось,
что романтика завершается самыми обычными похоронами, с гробом и оркест-
ром.
Вовка Казачков сбегал посмотреть и после с бедовостью во взоре поведал,
что у убитой девушки сквозь юбку проступали спущенные трусы - у нас в
Эдеме ничему не удивлялись: отчего и не положить в гроб в спущенных тру-
сах.
ляйте!" - полмилиции сбежалось его держать, растолковывая, что тут не
ресторан, здесь приговоры не заказывают. Когда объявили десять лет, мать
убитой (все это, впрочем, мне только рассказывали, а ведь наши рассказы
служили прежде всего Единству) вскричала: "Живи, Толя!" - и упала без
чувств. Когда я уже оканчивал университет, до меня через третьи руки
дошло, что Фоменко, русский медведь, сдюжил всю десятку и вернулся в
Эдем (нам целый мир - чужбина), но больше он уже не атлет и не герой, а
черт его знает кто - я понял только, что он почернел, хотя прежде был
белобрыс.
Эдеме вечно зеленеет одно Настоящее. Только оно и существует, когда из
класса, где ты переживал вполне приемлемую, оттого что положенную, скуку
(настоящей скуки в Эдеме не бывает, ибо там ты непрестанно с кем-то об-
щаешься, хотя бы и молча: производишь впечатление и подвергаешься оно-
му), так вылетаешь, значит, в коридор, взлетаешь на обструганный брус
перил, крашенный краской половой, но отнюдь не эротической (наоборот,
она, слой за слоем, старается утопить глубоко вошедший в дерево и все
пытающийся родиться заново афоризм: "х..., п... - с одного гнезда"), и
мчишься вниз так, что штаны дымятся, и глубокий афоризм оказывается еще
на микрон ближе к свету. Перед тормозной колодкой, набитой на перила, в
стотысячный раз пытаешься подпрыгнуть сидя - ну что, кажется, стоит:
скрючиться и резко выпрямиться, и - но опять не оторвался, и, потирая
заново зашибленный синяк на бедре, прихрамывая, поспешаешь мимо статуи
Отца народа в два физруковых роста.
безо всяких проволочных растяжек возносится выше коленчатой железной
трубы за школьной кочегаркой. "Фоменко", - сами собой восторженно шепчут
губы, а рядом с божеством другие полубоги: Парамон, Чуня, Хазар - сейчас
влепит щелбан. Готово, влепил - "У, Хазарина!.." - бормочешь зло, но без
негодования: Хазару так и положено быть гадом. А что такое боль без не-
годования!
сказочного леса, которым были некогда обросши наши сопки - потом вода
ушла в шахты, сосны пересохли и пошли на крепи), над просторнейшей ямой
ты сразу же находишь свое место в ряду друзей, охваченных хорошей спор-
тивной злостью: кто выше достанет струей на стену - Эдем предпочитал вы-
соту глубине. Забыты даже терпеливые устьица в соседнее отделение,
сквозь которые просачивалась наша страсть (мужчины, как известно, любят
глазами, а женщины ушами). Обрезанным гяурам здесь делать нечего: вершин
(стропил) достигнет лишь тот, кто стиснет крепче, чем злейшая из прище-
пок, самый краешек своей крайней плоти, покуда нежная кожица не раздует-
ся, как те детские соски, в которые мы закачивали воду, превращая их в
литровые светящиеся дыньки. И только когда шкурка - единственное, чего
нет у евреев - вот-вот готова лопнуть, надо приоткрыть рвущейся на волю
струе наивозможнейше узенькое - тоже устьице, - и гиперболоид инженера
Гарина успеет вычертить на стропилах арабскую загогулину.
ваться с места и лупить со всех ног под слоеную горку - оттого что все с
чего-то лупят в ту же сторону. В безумном галопе смекаешь, что неразум-
ный Хазар запустил в небеса перемигивающийся с солнцем диск туго сверну-
той телеграфной ленты, и вот она понеслась, понеслась, понеслась, разво-
рачивая за собой длинный вьющийся локон - хвост фортуны. Я только теперь
понимаю, почему, домчавшись первым, я лишь лапнул вожделенный приз и тут
же выпустил, сделав вид, что промахнулся (его тут же накрыл десяток рас-
топыренных пятерней): я не хотел владеть удачей в одиночку - пусть лучше
видят, что я был в одном шаге от победы.
делают. Свой среди своих, из своих свой, дома я изменял товариществу с
книгами, скрывался в них, как отъявленнейший из чужаков. И мне открыва-
лось, что миленький мой маленький Эдемчик выдан мне не навеки - где-то
есть мир неизмеримо больше, выше, шире, восхитительней...
находилось два-три-четыре потенциальных отщепенца, которых пленяли мои
россказни о чем-то нездешнем (и, следовательно, подлежащем немедленному
уничтожению или хотя бы осмеянию). Они даже ссорились, кому со мной си-
деть, а я, бывало, великодушно предлагал им бросить жребий. Те, кто тя-
нулся к моим отравленным песням Сирены, могли быть умными ребятами или
лоботрясами из балбесов, но они находились всегда и всюду. И всегда в
них было что-то неординарное. Верней, не что-то, а интерес к какому-то
иному миру за пределами, очерченными Единством. В эту-то крохотную рас-
щелинку я и вгонял свой змеиный язык, отколупывая от монолита новых от-
щепенцев.
смысла, я попрыгивал на своих четырех, как козлик, постукивая костылика-
ми и взмахивая ими, словно еще не оперившимися каркасиками будущих
крыльев. Ногу, которую полагалось "беречь", я носил перед собой, соеди-
няя жульническое еврейское послушание с честной русской бесшабашностью.
Ясно, что по мокрому полу лучше не скакать, но - чего страшиться тому,
кто растворен в других: одним больше, одним меньше... Копытца юркнули
Каменистый Артем
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Сапковский Анджей
Акунин Борис
Соломатина Татьяна