корчится. Наконец я не выдерживаю и делаю вид, что просыпаюсь.
недели в лагере. В одно из воскресений я, может быть, еще наведаюсь к
вам.
Женщины там дурные.
голову на колени и поплакать? Почему я всегда должен быть сильнее и
сдержаннее, - ведь и мне порой хочется поплакать и услышать слово утеше-
ния, ведь я и в самом деле еще почти совсем ребенок, в шкафу еще висят
мои короткие штанишки. Это было еще так недавно, почему же все это ушло?
бой. Какие мы все-таки несчастные людишки!
годы, в прошлое, пока с нас не свалятся все эти беды, - в прошлое, к са-
мим себе!
ется на мою руку, - у нее начались боли. Я веду ее в спальню. Там я ос-
таюсь с ней еще некоторое время.
самим пригодится.
на свете. Когда я собираюсь уходить, она торопливо говорит:
Тебе в них будет тепло. Смотри не забудь уложить их.
тебе пришлось бегать, и клянчить, и стоять в очередях! Ах, мама, мама,
как это непостижимо, что я должен с тобой расстаться, - кто же, кроме
тебя, имеет на меня право? Я еще сижу здесь, а ты лежишь там, нам надо
так много сказать друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.
окном гуляет ветер. Каштаны шумят.
так как завтра мне надо выехать очень рано.
было сюда приезжать. На фронте мне все было безразлично, нередко я терял
всякую надежду, а теперь я никогда уже больше не смогу быть таким равно-
душным. Я был солдатом, теперь же все во мне - сплошная боль, боль от
жалости к себе, к матери, от сознания того, что все так беспросветно и
конца не видно.
Тьядена. Из людей же я почти никого не знаю: как и всегда, здесь все пе-
ременилось. Лишь несколько человек мне доводилось мельком видеть еще и в
тот раз.
датском клубе; на столах разложены журналы, но читать мне не хочется,
зато там есть рояль, на котором я с удовольствием играю. Нас обслуживают
две девушки, одна из них совсем молоденькая.
чером из клуба, мы должны предъявлять пропуск. Те, кто умеет столко-
ваться с часовым, могут, конечно, проскочить и без пропуска.
среди березовых рощиц и зарослей можжевельника. Когда от нас не требуют
ничего другого, это вполне терпимо. Ты бежишь вперед, падаешь на землю,
и венчики цветов и былинок колышутся от твоего дыхания. Светлый песок
оказывается, когда видишь его так близко, чистым, как в лаборатории, он
весь состоит из мельчайших зернышек кремния. Так и хочется запустить в
него руку.
минутно меняют свои краски. Только что стволы сияли самой яркой белиз-
ной, осененные воздушной, легкой как шелк, словно нарисованной пастелью,
зеленью листвы; проходит еще мгновение, и все окрашивается в голубова-
то-опаловый цвет, который надвигается, отливая серебром, со стороны
опушки и гасит зелень, а в одном месте он тут же сгущается почти до чер-
ного, - это на солнце набежала тучка. Ее тень скользит, как призрак,
между разом поблекшими стволами, все дальше и дальше по просторам степи,
к самому горизонту, а тем временем березы уже снова стоят, как празднич-
ные знамена с белыми древками, и листва их пылает багрянцем и золотом.
тенков света, что даже не слышу слов команды; когда человек одинок, он
начинает присматриваться к природе и любить ее. А я здесь ни с кем не
сошелся поближе, да и не стремлюсь к этому, довольствуясь обычным обще-
нием с окружающими. Мы слишком мало знакомы, чтобы видеть друг в друге
нечто большее, чем просто человека, с которым можно почесать язык или
сыграть в "двадцать одно".
ных. Он отделен от нас оградой из проволочной сетки, но тем не менее
пленные все же умудряются пробираться к нам. Они ведут себя очень робко
и боязливо; большинство из них - люди рослые, почти все носят бороды; в
общем, каждый из них напоминает присмиревшего после побоев сенбернара.
Они обходят украдкой наши бараки, заглядывая в бочки с отбросами. Трудно
представить себе, что они там находят. Нас и самих-то держат впроголодь,
а главное - кормят всякой дрянью: брюквой (каждая брюквина режется на
шесть долек и варится в воде), сырой, не очищенной от грязи морковкой;
подгнившая картошка считается лакомством, а самое изысканное блюдо - это
жидкий рисовый суп, в котором плавают мелко нарезанные говяжьи жилы; мо-
жет, их туда и кладут, но нарезаны они так мелко, что их уже не найдешь.
самом деле живет так богато, что может не подъедать всего дочиста, то
рядом с ним всегда стоит добрый десяток желающих, которые с удовольстви-
ем возьмут у него остатки. Мы выливаем в бочки только то, чего нельзя
достать черпаком. Кроме того, мы иногда бросаем туда кожуру от брюквы,
заплесневевшие корки и разную дрянь.
жадно вычерпывают его из вонючих бочек и уносят, пряча под своими гим-
настерками.
лица, начинаешь задумываться. У них добрые крестьянские лица, большие
лбы, большие носы, большие губы, большие руки, мягкие волосы. Их следо-
вало бы использовать в деревне - на пахоте, на косьбе, во время сбора
яблок. Вид у них еще более добродушный, чем у наших фрисландских
крестьян.
чивают чего-нибудь поесть. Все они довольно заметно ослабли, - они полу-
чают ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Ведь нас и самих-то давно
уже не кормят досыта. Они болеют кровавым поносом; боязливо оглядываясь,
некоторые из них украдкой показывают испачканные кровью подолы рубах.
Сгорбившись, понурив голову, согнув ноги в коленях, искоса поглядывая на
нас снизу вверх, они протягивают руку и просят, употребляя те немногие
слова, что они знают, - просят своими мягкими, тихими басами, которые
вызывают представления о теплой печке и домашнем уюте.
немного. Большинство из нас их не трогает, просто не обращает на них
внимания. Впрочем, иной раз у них бывает такой жалкий вид, что тут не-
вольно обозлишься и пнешь их ногой. Если бы только они не глядели на те-
бя этим взглядом! Сколько все-таки горя и тоски умещается в двух таких
маленьких пятнышках, которые можно прикрыть одним пальцем, - в человече-
ских глазах.
них есть, они меняют на хлеб. Иногда это им удается, так как у них очень
хорошие сапоги, а наши сапоги плохи. Кожа на их голенищах удивительно
мягкая, как юфть. Наши солдаты из крестьянских семей, которые получают
из дому посылки с жирами, могут себе позволить роскошь обзавестись таки-
ми сапогами. За них у нас дают две-три армейские буханки хлеба или же
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Свержин Владимир
Самойлова Елена
Корнев Павел
Фазиль Искандер