Чтение 27–й страницы книги ~Санго из Чегема книга1~

Комиссар ничего не стал делать, а неожиданно подставил голову под эту
струйку, тем самым, как показалось дяде Сандро, намекая ему, что для красных
никаких неожиданностей не бывает и он, комиссар, эту безостановочную струйку
предвидел так же, как и деревянный броневик меньшевиков.

Дядя Сандро мог поклясться, что за мгновенье до удара по стерженьку
комиссар ничего такого не предвидел, но доказать это было невозможно.
Комиссар, сопя и потирая руками шею, держал голову под стругй. Дядя Сандро
ждал то ли конца струи, то ли когда комиссар, не дожидаясь конца, все-таки
подымет голову.

-- Он говорит, что они и так управятся, -- пояснил хозяин по-абхазски,
чтобы смягчить обстановку, и тихо прибавил: -- Не щелкай камчой... Эти этого
не любят...

Дядя Сандро был оскорблен приемом, но все-таки считал, что дело надо
довести до конца, тем более что он еще не изложил комиссару главного, а
именно как надо бороться с этой движущейся крепостью. Все же в знак обиды за
плохой прием он решил с комиссаром по-русски больше не говорить.

-- Скажи ему, -- обратился он к хозяину, все же, несмотря на опасность,
похлестывая камчой по голенищу, -- чтобы они пулеметы под самый мост
поставили.

Хозяин переводил и, делая страшные глаза, косился на щелкающую камчу,
но дядя Сандро предпочел не заметить намека.

В это время комиссар уже поднимал голову, а юный часовой, окунув руку в
бачок, шарил в нем, стараясь просунуть стерженек на место. Наконец стерженек
с лязгом затвора выщелкнулся в отверстие, а комиссар, подняв голову, стал
утираться полотенцем. Часовой опять отошел к крыльцу.

Комиссар, слушая перевод, все пристальней вглядывался в дядю Сандро.

-- Это почему же я должен огневые точки менять? -- спросил он, не
спуская глаз со щелкающей камчи.

-- Скажи ему, что в крепость нужно стрелять сбоку и снизу, потому что у
солдат ноги высовываются по щиколотку, -- сказал дядя Сандро и опять же
кончиком плети провел по сапогу, показывая, до какого места высовываются
ноги у меньшевистских солдат из-под деревянного броневика.

-- Да припрятал бы ты свою камчу подальше, -- успел проговорить хозяин
дома, но было уже поздно.

-- Марш отсюда! -- заревел комиссар страшным голосом, и дядя Сандро
услышал, как рука его зашуршала в поисках кобуры.

Кажется, дядя Сандро никогда так не пугался. Он почувствовал, что тело
его все туже стягивается кожей, словно сама плоть старалась уменьшить себя,
перепеленать, перетянуть, дожать себя до размеров кокона и притаиться в нем.

И в то же время он краем глаза видел, как рука комиссара продолжает
шарить на боку, он успел решить, что, как только она вытащит пистолет, надо
прыгать под дом (дом стоял на высоких сваях), пробежать под ним, перемахнуть
через изгородь и дальше рвать огородом. Краем глаза он успел заметить
огромное корыто для выжимки винограда, стоящее под домом, старую соху,
прислоненную к нему, подумал, как бы не споткнуться о нее, заметил собаку,
вернее, догадался, что серое бесформенное пятно, лежащее у корыта, это
собака и вдруг на долю секунды вспомнил, что в детстве вечно его чувяки из
сыромятной кожи таскала собака и вот так, забравшись под дом, грызла их там
часами. И вдруг это воспоминание как-то зацепило другую, более важную
догадку, что комиссар без пояса и, значит, без пистолета, и сколько ни шарь
он у себя на боку, все же в этот миг он выстрелить не сможет, а там видно
будет.

-- Товарищ комиссар, разрешите я его сниму, -- сказал красноармеец и
вскинул винтовку. Но тут очнулся хозяин и, бросившись вперед, загородил дядю
Сандро.

-- Нельзя, мальчик! Гость! Гость! -- крикнул он, глядя на бойца и
отчаянно махая перед лицом ладонью.

-- Ладно тебе, -- махнул комиссар своему часовому и обернулся на
хозяина, -- а своему гостю скажи, чтоб не вмешивался.

-- Хорошо, дорогой, -- сказал хозяин и потащил дядю Сандро на кухню.

-- Плеткой играют, -- вздохнул красноармеец, жалея, что не смог
выразить свое возмущение более решительным способом.

В кухне у очага уже пылал большой огонь, и дядю Сандро к нему
подсадили. Хозяин приказал достать водки, и через мгновенье жена его,
быстрая и бесшумная, как легчая мышь, принесла бутылку розовой чачи, две
рюмки и тарелку наломанных чурчхелин на закуску.

Только выпив подряд шесть-семь рюмок, дядя Сандро почувствовал, что к
нему возвращается жизнь. Хозяин предложил ему дождаться мамалыги и поесть
поплотней, но дядя Сандро встал.

Хозяин вывел его со двора и проводил до самого конца усадьбы. Дядя
Сандро опасливо перешел двор На веранде не было ни часового, ни комиссара,
но в одном из окон горел свет.

Когда дядя Сандро сел на лошадь, он почувствовал, что хозяин как-то
неловко замешкался.

-- Сдается, хочешь что-то сказать? -- спросил он у него.

-- Ты не ошибся, -- согласился хозяин и прибавил: -- Сам видишь, что за
время. Боюсь, что завтра здесь окажутся меньшевики... Как бы семья не
пострадала за то, что у меня комиссар остановился...

Говоря это, хозяин так настойчиво заглядывал ему в глаза, что дядя
Сандро понял, что тот имел в виду. А имел он в виду вот что: замолви у
меньшевиков за меня словечко, а я, в свою очередь, прикушу язык, что ты сюда
приезжал с военной тайной.

-- С богом, -- сказал хозяин и отпустил поводья лошади, которую он
придерживал, пока разговаривал с гостем.

Дядя Сандро вскинул камчу и заспешил на левый берег. Луны уже не было
видно, серел рассвет. Дядя Сандро шел очень быстрой рысью, потому что на
этот раз не хотел рисковать переходить Кодор вброд, а решил подняться вверх
по течению до парома.

Впоследствии дядя Сандро, вспоминая об этой встрече с комиссаром и не
скрывая, что здорово струхнул, находил для своего состояния такое
объяснение: раньше, по его словам, между гневом властей и хватанием за
пистолет гораздо больше времени проходило и всегда можно было что-нибудь
сообразить.

-- А большевики, оказывается, с места в галоп берут, -- говорил дядя
Сандро, -- а я тогда этого не знал и растерялся...

Следующий день выдался таким же ясным и погожим С утра по всему селу
перекликались коровы и телята, буйволицы и буйволята, овцы и ягнята, козы и
козлята. И только ослы кричали сами по себе, и голос их был одинок, как
голос пророка.

Многие очевидцы этого утра теперь утверждают, что скот села Анхара
предчувствовал начало боя, хотя с достоверностью этого утверждения трудно
согласиться, потому что он, то есть скот, по приказу командования и по
собственному желанию крестьян, держался взаперти.

Если б его, как обычно, выпустили на выгон, может быть, он и не кричал
бы. Но так как голодный скот, находясь взаперти, всегда дает о себе знать,
теперь трудно установить, в самом деле он предчувствовал кровопролитие или
нет. Тем более кровопролитие не своих собратьев, а именно людей, то есть
тех, кто перерезает им глотки, сушит их шкуры на распялках и варит их мясо в
огромных котлах. Так что, с какой стати он, то есть скот, должен
предчувствовать человеческое кровопролитие и тревожиться по этому поводу,
непонятно.

Ссылка на то, что скот перестал кричать, как только началась
перестрелка, тоже ни о чем не говорит. Во-первых, после такого шумового
воздействия, как перестрелка двух армий, что ни говори, скотина могла
испугаться и замолкнуть. А с другой стороны, не исключено, что скотина и не
замолкла, но просто ее перестали слышать за грохотом битвы. В конце концов,
скотина могла замолкнуть из здравого смысла, то есть поняв, что пока люди
что-то говорят друг другу своими хлопушками и трещотками, им, пожалуй, лучше
помолчать, потому что все равно их никто не услышит.

По всему этому я думаю, что утверждения некоторых очевидцев, что скот
села Анхара, проявляя массовое ясновиденье, предсказывал бой, не имеет под
собой серьезной научной почвы.

Итак, ровно в восемь часов утра меньшевики открыли сильный пулеметный и
ружейный огонь по позициям красных. Наши отвечали им тем же, хотя, по
скорбному наблюдению очевидцев, на этот раз их огневая мощь уступала
противнику.

Через полчаса на глазах всего села Анхара из сарая выползло деревянное
чудище и направилось в сторону моста. Сначала, проходя по селу, оно шло
равномерно и грозно, но потом, на спуске возле моста, оно чересчур
разогналось, ударилось о боковое перило и, выломав его, чуть не вывалилось в
реку.

Внутри чудища, пока оно, потеряв управление, неслось на перила,
говорят, раздавались вопли людей. Так что, возможно оно, еще не успев
поразить красных, покалечило кое-кого из меньшевистского отряда.

Когда чудище вышло к реке, стрельба с обеих сторон прекратилась.
По-видимому, на красных произвели сильное впечатление размеры этого
сооружения. Если красные перестали стрелять, изумившись этому первому и,
может быть, последнему в мире деревянному танку, то меньшевики перестали
стрелять, вероятно, для того, чтобы дать красным спокойно ужаснуться своему
положению. Психологически это было верным шагом, во всяком случае, так
находят знатоки военной тактики.

Но потом, когда танк (или чудище? или броневик? или крепость? дядя
Сандро его все время называет по-разному), так вот, когда он раскатился и,
проломив перила моста, чуть ли не на треть высунулся над рекой, а главное,
когда послышались крики придавленных им своих же солдат, красные очнулись, и
с того берега раздались довольно обидные для меньшевиков смех и улюлюканье.
Для меньшевиков это было особенно обидно, потому что и то и другое было
хорошо слышно жителям села Анхара.

Однако через некоторое время (переменчиво военное счастье) выяснилось,
что смех и улюлюканье оказались преждевременными. Дело в том, что солдаты,