вместе с рукой, большой белый уродливый комок, такой белый и сияющий,
будто каждому фонарю на улице про него все известно: зачем он здесь и
почему. Мне он стал противен.
представить, чтобы так поступил человек в здравом уме? Говорю вам, он
потерял рассудок, сэр.
крабов убивал?
проверить ему голову. Тут я сорвал бинт, швырнул его в канаву и вообще
отказался о нем думать.
целых полквартала. Я же быстрее идти не мог. Я плелся медленно и убеждал
себя немного поспешить, но мысль о полицейском патруле начала меня
притормаживать. В порту полиция - из центрального участка Лос-Анжелеса;
очень крутые они менты, на очень крутом маршруте - сначала арестуют
человека, а потом скажут, за что, к тому же всегда возникают из ниоткуда,
но пешком - никогда, только на бесшумных быстрых "бьюиках".
Тебя арестуют как дегенерата!
хочется?
свободной стране, Богом клянусь. Что я могу сделать, если она движется со
мной в одном направлении? Если ей это не нравится, пускай перейдет на
другую сторону, Офицер.
мой дядя, Офицер. Он подтвердит, что я всегда хожу гулять по этой улице
перед тем, как отойти ко сну. В конце концов, это свободная страна, Офицер.
Потом зажгла сигарету. Дымок повис в мертвом воздухе, будто кривые
воздушные шарики. Я привстал на цыпочки и заторопился вперед. Добежав до
неподвижных клубов, я весь подобрался и втянул их в себя. Дым от ее
сигареты! Ага.
Вот она лежит, у меня на ладони. Необыкновеннейшая спичка. Никакого
ощутимого различия с прочими, однако спичка необыкновенная. Она наполовину
сгорела, эта сосновая спичка со сладостным ароматом, прекрасная, словно
самородок редкого золота. Я поцеловал ее.
люблю тебя душой и телом.
горько-сладкая сосновая древесина, хрупкая и сочная. Вкусно, восхитительно
вкусно. Та самая спичка, которую она держала в пальцах. Генриетта.
Прекраснейшая спичка, которую мне только доводилось жевать, мадам.
Позвольте мне вас поздравить.
упивался ими. Ага. Бедра у нее перекатывались, как клубок змей. Я
чувствовал его грудью и кончиками пальцев.
воздух тренькал людскими голосами и дальними щелчками бильярдных шаров.
Перед "Экме"
стук женских каблуков по тротуару поскольку выскочили внезапно, а теперь
стояли перед входом, ждали.
поворачивая шеи, пятеро мужиков, скучковавшихся в дверях. Я отставал футов
на пятьдесят. Я презирал их. Один, монстр с прицепленным к карману
рыболовным крючком, извлек изо рта сигару и тихонько присвистнул.
Ухмыльнулся остальным, прочистил горло и харкнул серебристой ленточкой на
мостовую. Я презирал этого мужлана. Знает ли он, что существует городское
распоряжение, запрещающее извергать слюну на тротуары? Он что, не знаком с
законами приличного общества?
харкать, харкать и харкать чисто из своей животной природы,
отвратительного порочного позыва тела, заставляющего его изрыгать мерзкую
слизь, когда хочется? Знать бы хоть, как его зовут! Я бы сдал его в отдел
здравоохранения и подал бы на него в суд.
бездельники, лишь бы на что-нибудь позексать. Женщина уже шла по тому
кварталу, где все здания были черны и пусты - сплошной огромный ряд
черных голых провалов. На миг она остановилась перед одним из этих окон.
Затем двинулась дальше. Что-то в окне привлекло ее внимание и задержало.
заселенной лавчонки в квартале. Магазин подержанных вещей, ломбард.
Рабочий день уже давно окончился, и магазин был закрыт, а витрине навалены
горой украшения, инструменты, пишущие машинки, чемоданы и фотокамеры.
Объявление в витрине гласило: Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото.
Поскольку я знал, что она прочла эту бумажку, я перечитывал ее вновь и
вновь. Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото. Платим Самые Высокие
Цены За Старое Золото. Теперь мы оба ее прочли, она и я - Артуро Бандини
и его женщина. Чудесно! И разве она не вгляделась тщательно в глубину
лавки? Бандини так же поступит, поскольку как женщина Бандини, так и сам
Бандини. В глубине горела маленькая лампочка над небольшим приземистым
сейфом. Комната была просто набита старьем. В одном углу стояла
проволочная клетка, за которой приткнулась конторка. Глаза моей женщины
видели все это, и я не забуду.
тротуара в тот момент, когда светофор вспыхнул зеленым: ИДИТЕ. Я
подскочил, стремясь перейти улицу тоже, но свет изменился на красный:
СТОЙТЕ. К черту светофоры.
И я перешел через дорогу. Она оказалась всего лишь в двадцати футах, и
округлая тайна ее форм уже переполняла меня. Вскоре я обрушусь на нее. Вот
это мне в голову как-то не приходило.
Разумеется, знаю! Я заговорю с нею сладкими словами. Я скажу: приветствую,
возлюбленная моя!
немного пройдусь с тобою? Я знаю немного утонченной поэзии, вроде Песни
Песней и еще этой, длинной, из Ницше... ну, про сладострастие - что ты
предпочитаешь? А тебе известно, что я писатель? Да, в самом деле! Я пишу
для Вечности. Давай пройдемся до самой линии прибоя, и я расскажу тебе о
своей работе, о прозе для Вечности.
сказать:
не мог сделать. Даже взглянуть на нее не мог, поскольку голова
отказывалась поворачиваться на шее. Решимость моя испарилась. Мне
показалось, что сейчас я грохнусь в обморок. Я падаю, сказал я себе; я в
состоянии коллапса. А потом произошло самое странное: я побежал. Я
подбрасывал ноги, закидывал голову и несся, как последний дурак. Работая
локтями, ноздрями ловя соленый воздух, я делал ноги, словно олимпиец,
словно спринтер на последнем отрезке к победе.
немного, если мне так хочется, не правда ли?
окна проносились мимо удивительнейшим образом. Я никогда раньше и
вообразить себе не мог, что способен развивать такую скорость. Стремглав
проскочив Зал Докеров, я плавно свернул на Франт-стрит. Длинные склады
отбрасывали на дорогу черные тени, и среди них разносилось поспешное эхо
моих шагов. Я уже был возле доков, через дорогу от меня, за линией складов
- - море.
анналов спортивной славы Америки. Гуч, могучий голландский чемпион,
Сильвестр Гуч, демон скорости из страны ветряных мельниц и деревянных
башмаков, опережал меня на пятьдесят футов - могучий голландец устроил
мне забег всей моей карьеры.
собравшиеся на трибунах, - в особенности женщины, поскольку среди
спортивных писак я в шутку был известен как "женский бегун" в силу того,
что среди спортивных болельщиц был неимоверно популярен. Теперь же трибуны
ревели от неистовства.
Бандини!
волновались, хотя беспокоиться было не о чем. Ситуация находилась под
надежным контролем, и я это знал. Сильвестр Гуч уставал; он не мог
выдержать такого темпа. Я же приберегал себя для этих последних пятидесяти
ярдов. Я знал, что смогу разгромить его. Не бойтесь, мои дамы, все, кто
любит меня, не страшитесь! Честь Америки зависит от моей победы, я это
знаю, и когда Америка нуждается во мне, вы найдете меня на месте, в самой
гуще борьбы, готовым пролить свою кровь. Гордыми, прекрасными скачками я
миновал пятидесятиярдовую отметку. Господи, посмотрите только, как этот
человек бежит! Визг радости изо ртов тысяч женщин. В десяти футах от
финишной ленточки я рванулся вперед, прорвав ее за четверть секунды до