Кто-то пробовал возразить: "Да ладно тебе... слыхали мы..."
"А чего, правду говорит мужик".
"Ура!" - воскликнул Аркаша.
"Ура, ура!" Все засвистели и затопали.
персональному пенсионеру".
старик, украшенный орденом, но потерял нить мыслей и некоторое время
беспомощно озирал столы, за которыми уже, не дожидаясь, вовсю пили и ели,
смеялись, подливали друг другу, целовались и тискали женщин.
председатель.
"В котором?"
"В двадцатом,- сказал старик.- Мы не так жили. Мы воевали. Жрать было
нечего. Не то что теперь".
Другой голос сказал удивленно:
"Етить твою, никак Петрович?"
"А ты его знаешь?"
"Как не знать! Я думал, он давно помер".
"Ехали казаки от дому до дому, подманули Галю, увезли с собой".
"Разрешите мне! - надрывался, стуча вилкой, Василий Степанович.-
Предоставить слово!.."
"Мы кровь проливали. А теперь? - продолжал старик.- Кабы знали, мы бы... Эх,
да чего там...- Он взмахнул сухой ладошкой и возгласил: - За здрявие царя,
уря-а!"
Свист, хлопки и крики восторга.
Шум стих, потом чей-то голос спросил, словно спросонья:
"Чего? Кому?.."
Путешественник нехотя поднялся, и все головы повернулись к нему. Некоторое
время он молчал, как бы собирался с мыслями. Затем взглянул на Василия
Степановича, на жену, на Мавру Глебовну, обвел грустным взором пирующих.
"Хер его знает".
"Товарищи, попрошу соблюдать тишину,- вмешался председатель.- Кто не желает
слушать, тех не задерживаем".
хозяйства! Новыми успехами ознаменуем! Все как один..."
Раздались слабые хлопки, приезжий провел рукой по лбу и продолжал:
"Я, собственно, что хочу сказать... Вот черт! Понимаете, хотел сказать и
забыл. Забыл, что хотел сказать!"
"Ну и хер с тобой!" - крикнул кто-то радостно.
отображаем... Но, товарищи! Парадокс литературы заключается в том, что чем
больше мы стараемся приблизиться к жизни, тем глубже вязнем в тенетах
письма. В этом состоит коварство повествовательного процесса".
ниткой, лысый, с жидкой бородой, по всему судя - тот самый, кто навестил
приезжего в одну из первых ночей.
Нет такого закона, чтоб чужую квартеру занимать".
объяснял..."
"Нечего мне объяснять! Ты вот ответь".
"Да гони ты его в шею, чего с ним толковать?"
"Кого?" - спросил другой.
Еще кто-то вынес решение:
"Живет - и пущай живет".
"Что я хочу сказать? Литература служит народу. Так нас учили. Но, товарищи,
чем мы ближе к народу, тем мы от него дальше. Таков парадокс... А! - И он
махнул рукой.- Ребятки, может, станцуем, а?"
"Вот это будет лучше",- заметил кто-то.
повскакали из-за столов.
нечто одновременно напоминавшее плясовую, "Марш энтузиастов" и танго "В
бананово-лимонном Сингапуре".
чувствуя ее ноги, мягкий живот и грудь. Жену путешественника вел, описывая
сложные па, Василий Степанович. Его сменил, галантно раскланявшись перед
таинственной улыбавшейся Ксенией Абрамовной, ночной лейтенант в новеньких
золотых погонах. Помощник лейтенанта сидел среди стаканов и тарелок с
недоеденной едой, подливал кому-то, с кем-то чокался и объяснял значение
органов: "Мы, брат, ни дня ни ночи не знаем... Такая работа... Вот это
видал? - И он скосил глаза на свою нашивку, меч на рукаве.- Это тебе не
польку-бабочку плясать... Я вот тебе так скажу. Мы на любого можем дело
завести. Вон на энтого..." - Он указал пальцем на танцующего писателя.
руками он показал, какой толщины дело. "Да ну!" - удивился собеседник.
Между столами и на лугу откалывали коленца поселяне, бабы, согнув руку
кренделем, трясли платочками, пожилой мужик в железных очках, позабыв о
своем вопросе, хлопал себя по животу, выделывал кругаля. Оркестр гремел,
дудел: "В бананово-лимонном Сингапуре, в бурю! Когда ревет и плачет океан".
руки, созерцая бледно-голубое далекое небо.
В это время вдали клубилась легкая пыль, солнце играло в подслеповатых
оконцах, через всю деревню, мимо покосившихся изб, мимо печных остовов, мимо
повисших плетней пронеслись один за другим в развевающихся одеждах верховые.
шапках, в плащах поверх кольчуг, в дорогих портах и сапожках из юфти молча
приблизились к почетному столу. Мавра Глебовна поднесла хлеб-соль. Мальчик,
умытый и причесанный, нес два кубка.
краю стола.
Борис Борисович дорогой. К нам приехал наш родимый Глеб Глебович дорогой!
Пей до дна, пей до дна..." На них зашикали.
наклонили головы.
кузове грузовика.
стоял наготове, с бокалом в руке.
народ!" - изящно поклонившись направо и налево, растроганным голосом сказал
Петр Францевич.
кончиками пальцев коснулся благовонных усов.
ней живут, одной плотью укрываются, одним хлебом питаются. Сегодня пируем и
лобызаемся, а завтра проснется демон, обернется ангел зверем - и пошел
грабить и жечь. Так уж, видно, повелось на Руси, други мои любезные,
мужички..."
Все затаили дыхание, Петр Францевич оглядел собрание и после короткой паузы
продолжал:
"И есть у этого зверя верный союзник. Только и ждет он, когда разгуляется,
распояшется русский человек. Ждет, чтобы прийти и помочь ему жечь, грабить,
насиловать. Две силы объединились, чтобы погубить землю, два недруга, тот,
что сидит в нас самих, и тот, кто ждет своего часа на дальних подступах
нашего необъятного государства..."
"Во дает!" - сказал чей-то голос.
детей - новая напасть, опять нашествие, опять все гибнет в огне... Уж совсем
было сгинула Русь. Ан нет! - сказал Петр Францевич.- Откуда-то поднимается
новая поросль, ангел подъемлет крыло. Стучат молотки плотников, рубятся
избы, засеваются поля, князья собирают удрученный народ, попы молиться учат
одичавшее стадо. До нового избиения, до следующего раза... И были гонимы,