расхлябанное тело из комнаты.
царапнул кнопку предохранителя, но не нажал ее, так как в кармане лезвию
открыться было бы некуда.
коридору к кухне - она впереди с кофеваркой в руке, он - сзади, прощупывая
взглядом ее спину и отмечая про себя, что лопатки на ней не проступают и не
выделяются.
фоне окна в силуэт.
градусов кругом и повисла на Расине, пригибая и прижимая его к себе. И она
облепила и обволокла его собой, своими бедрами, животом, грудью - и
парализовала. И Расин стал погружаться в ее оплывающую мякоть и в ней
увязать.
с туалетом.
тугих струй. Вода била в чугунное дно ванны.
окно, и смотрел в него, в это окно, не мигая. И ничего, за исключением
матового света, он не видел. Окно было вделано высоко. Под самым потолком. И
к тому же запотело от пара.
мочалкой и как чистила щеткой зубы, и как скребла ногтями намыленную голову.
и отвердел.
и не обязательно. Потому что в данном случае неважно.
собой клуб подсвеченного влажного пара.
и застелила его постелью.
последний свет, какой еще горел - свет в ванной комнате.
захрустели пальцы. И он не снял с себя даже режущий под мышками пиджак,
потому что его потащила вперед какая-то сила, и он повалился ничком в
трясину живого тела и стал в ней утопать, выгребая одной, левой, рукой, так
как правая его рука запуталась и зацепилась в кармане. И тело ее приняло
Расина, сомкнувшись над ним и отравив своим одуряющим запахом.
удары собственной взбесившейся крови, бьющей в голову и в грудь, и в живот,
и в пах.
свои руки, на ней, и пальцы впились и вмялись в ее тело. В плечи. Потом в
шею. В спину. Потом они обхватили ее бедра и сгребли тестообразное месиво
ягодиц в кулаки, и это густое тесто стало подниматься, как на дрожжах и
пролезать у него между пальцами.
включилось, хотя и смутно, сознание, и мелькнуло в нем, что, наверно, он
всадил-таки в нее свой нож. И сознание снова выключилось.
и засучив ногами, стихла.
темноте, и он увидел, что нос ее заострился и вытянулся чуть ли не до
верхней губы, глаза запали еще глубже в лицо и закатились там, в глубине,
куда-то, нижняя челюсть отвалилась, оскалив зубы.
скользком.
разметавшийся полами по постели.
начала и до конца так же, как и в первый раз. И после этого повторилось
опять.
в перерывах между повторами, когда возвращались к нему остатки и обрывки
сознания, он смотрел на нее из последних сил, чтобы увидеть ее мертвую и
бездыханную. А перерывы все укорачивались. Или, может, ему так казалось.
смерти. И он готов был наблюдать ее, эту поистине прекрасную картину,
бесконечно.
признаков жизни, а потом все же оживала из пепла, и все происходило и
повторялось заново в одной и той же неумолимой последовательности. И она
билась в конвульсиях и в судорогах агонии и стонала, прощаясь с жизнью
навсегда, и спрашивала у него в предсмертном бреду сухим и охрипшим шепотом:
уйти на тот свет счастливой. 1993
МЕЧТА МАНЯКИНА
как-нибудь протрезветь и задуматься. Потому что у него никогда это не
получалось. В смысле, чтоб и то, и другое вместе. Отдельно протрезветь ему
иногда правдами и неправдами удавалось. И задуматься удавалось. Но - в
нетрезвом виде. И он чувствовал инстинктивно, что это не то, что если бы он
протрезвел как следует быть, он бы совсем не так задумался и не над тем. Он
бы по-настоящему это сделал - задумался то есть - обо всем сущем и над всей
своей жизнью в целом, и над жизнью как непреложным фактом бытия природы в
различных ее проявлениях и аспектах. Но для этого, думал Манякин, трезвость
нужна устоявшаяся, длительная, привычная для организма и организмом целиком
приемлемая в качестве нормального его состояния. А Манякин трезвел всегда на
короткое и сравнительно непродолжительное время, всегда без подготовки,
неожиданно для себя и для своего организма, и думал он в эти редкие минуты
просветления и печали только об одном - где взять алкоголь. Ну и о том, что
надо все же взять себя в руки, серьезно и основательно протрезветь и глубоко
задуматься.
- говорил, - Александр, так мы и влачим жизнь свою, не задумываясь ни на
йоту. А задумываться надо и более того - необходимо. Но для этого же прежде
всего надо пребывать в здравом уме и трезвой памяти, очиститься, одним
словом, надо.
алкоголь без наличия наличных денег.
Манякину казалось почтительнее. Не поворачивался у него язык назвать
спиртной напиток водкой или портвейном, или тем более хересом. Потому что
Манякин к спиртным напиткам относился с должным пиететом и их уважал. И
Сашку тоже уважал, несмотря на то, что по-родственному - как брата. Потому
он их и звал в высшей степени уважительно - Александром и алкоголем. А в
отношении других людей и предметов быта Манякин вел себя, случалось,
невоздержанно. Поскольку ему алкоголь ударял в голову и лишал толерантности
к окружающей среде, а также и простого человеческого терпения. Ну и
вежливости всякой лишали Манякина алкогольные испарения, поднимавшиеся из
желудка и распространявшиеся с завидным постоянством по всему его телу. И
когда паров содержалось в Манякине не очень много, он выглядел легким и
веселым, и эта легкость царила и господствовала в Манякине минут пятнадцать,
а потом пары перенасыщали кровь и душу, Манякин тяжелел, оседал и весь
наливался чем-то вяжущим, отекая и обозляясь неизвестно на кого и на что. Но
даже в таком неадекватном и затуманенном состоянии Манякин помнил и цепко
держал в подсознании, что не сейчас, так после надо будет ему протрезветь и
задуматься. Зачем ему это надо - не всегда держал, но то, что надо - всегда.
Как аксиому или, проще говоря, лемму.
много единомышленников и сподвижников. Помимо Сашки. И все они выражали свое
полное согласие с мечтой Манякина. До мелочей. Другое дело, что ни Манякин,
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Махров Алексей
Шилова Юлия
Плотников Александр