снегу в горах, и не затруднял себя стрижкой. Как-то поздно вечером,
спускаясь со мной по тропе лесорубов, герр Лент сказал мне, что крестьяне,
встречавшиеся мне на дорогах под Шрунсом, называли меня "Черный Христос". А
те, которые приходят в "Вайнштубе", называют меня "Черный Христос, Пьющий
Кирш". Для тех же крестьян, которые жили в дальнем верхнем конце Монтафока,
где мы нанимали носильщиков, чтобы подняться к Мадленер-Хаус, мы все были
чужеземными чертями, которые уходят в горы, когда людям не следует туда
ходить. Не в нашу пользу говорило и то, что мы начинали восхождение до
рассвета, чтобы пройти места обвалов до того, как солнце сделает их особенно
опасными. Это .только доказывало, что мы хитры, как все чужеземные черти.
хижинах дровосеков, и лыжные прогулки в лесу по лисьим и заячьим следам.
Помню, высоко в горах, за поясом лесов, я шел по следу лисицы до тех пор,
пока не увидел ее, и я смотрел, как она остановилась, приподняв правую
переднюю лапу, а потом замерла и прыгнула, и помню белизну и хлопанье
крыльев горной куропатки, с шумом поднявшейся из снега и скрывшейся за
скалой.
которые он таит для лыжников. И метели, которые налетали, пока мы сидели в
хижине Альпийского клуба и создавали новый, неизвестный мир, в котором нам
приходилось прокладывать путь так осторожно, словно мы никогда прежде здесь
не бывали. Но мы действительно никогда прежде здесь не бывали, потому что
все вокруг становилось новым. Наконец, поближе к весне, наступало главное:
спуск по леднику, гладкий и прямой, бесконечно прямой,-- лишь бы выдержали
ноги,-- и мы неслись, низко пригнувшись, сомкнув лодыжки, отдавшись скорости
в этом бесконечном падении, в бесшумном шипении снежной пыли. Это было лучше
любого полета, лучше всего на свете, а необходимую закалку мы приобретали во
время долгих восхождений с тяжелыми рюкзаками. Иначе мы не могли добраться
наверх: билеты туда не продавались. Ради этого мы тренировались. всю зиму, и
то, чему учила нас зима, делало достижение этой цели возможным.
вошли новые люди И все переменилось. Зима лавин была счастливой и невинной
зимой детства по сравнению со следующей зимой, зимой кошмаров под личиной
веселья, и сменившим ее убийственным летом. Это был год, когда туда явились
богачи,
иногда она плохо слышит, иногда плохо видит, но всегда вынюхивает податливых
и чересчур вежливых. Рыба-лоцман говорит так: "Ну, не знаю. Нет, не очень.
Но они оба мне очень нравятся. Они мне очень нравятся. Черт возьми. Хем, они
мне правда нравятся. Я понимаю, на что вы намекаете, но мне они правда
нравятся, и в ней есть что-то неотразимое. (Он называет ее по имени, смакуя
его.) Ну, Хем, не капризничайте и не упрямьтесь. Они мне правда нравятся.
Честное слово, оба нравятся. Он вам понравится (он называет его слащавое
прозвище), когда вы познакомитесь с ним поближе. Нет, право же, они мне оба
нравятся".
конечно, исчезает. Этот человек всегда куда-то едет или откуда-то
возвращается и нигде не задерживается надолго. Он появляется и исчезает в
политике или в театре точно так же, как он появляется и исчезает в разных
странах и в жизни людей, пока он молод.
пойманными оказываются только те, кто доверится ему, и они гибнут. Он
обладает незаменимой закалкой сукина сына и томится любовью к деньгам,
которая долго остается безответной. Затем он сам становится богачом и
передвигается вправо на ширину доллара с каждым добытым долларом.
забавен, неуловим, уже подвизался в своей области, а также потому, что он
был рыбой-лоцманом с безошибочным чутьем. Когда два человека любят друг
друга, когда они счастливы и веселы и один или оба создают что-то
по-настоящему хорошее, они притягивают людей так же неотразимо, как яркий
маяк притягивает ночью перелетных птиц. Если бы эти двое были бы так же
прочны, как маяк, то разбивались бы только птицы. Те, чье счастье и успешная
работа привлекают людей, обычно неопытны и наивны. Они не умеют
противостоять напору и не умеют вовремя уйти. У них не всегда есть защита от
добрых, милых, обаятельных, благородных, чутких богачей, которые так скоро
завоевывают любовь, лишены недостатков, каждый день превращают в фиесту, а
насытившись, уходят дальше, оставляя позади мертвую пустыню, какой не
оставляли копыта коней Аттилы.
приехали. Тогда не было уверенности. Работа шла так же хорошо, а счастья
было даже больше, но роман еще не был написан, и поэтому у них не было
уверенности. Они расходовали свое время и свое обаяние только наверняка. А
как же иначе? Пикассо был верной картой -- и еще до того, как они вообще
услышали, что существует живопись. Они были заверены и в другом художнике. И
еще во многих других. И теперь у них уже появилась уверенность. Рыба-лоцман
дала им знать, что путь открыт, и сама тоже явилась, чтобы мы не встретили
их, как чужих, и чтобы я не закапризничал. Ведь рыба-лоцман была тогда нашим
другом.
навигационных инструкций Гидрографического управления для Средиземного моря"
или таблицам "Навигационного альманаха Брауна". Поддавшись обаянию этих
богачей, я стал доверчивым и глупым, как пойнтер, который готов идти за
любым человеком с ружьем, или как дрессированная цирковая свинья, которая
наконец нашла кого-то, кто ее любит и ценит ради ее самой. То, что каждый
день нужно превращать в фиесту, показалось мне чудесным открытием. Я даже
прочел вслух отрывок из романа, над которым работал, а ниже этого никакой
писатель пасть не может, и для него как для писателя это опаснее, чем
непривязанным съезжать на лыжах по леднику до того, как все трещины закроет
толстый слой зимнего снега.
не понимаете, что это такое",-- я радостно вилял хвостом и нырял в
представление о жизни как о непрерывной фиесте, рассчитывая вынести на берег
какую-нибудь прелестную палку, вместо того чтобы подумать: "Этим сукиным
детям роман нравится -- что же в нем плохо?" Я так бы и подумал, если бы вел
себя как профессионал, но если бы я вел себя как профессионал, я никогда не
стал бы читать им роман.
которые прибегли к способу, старому как мир. Он заключается в том, что
молодая незамужняя женщина временно становится лучшей подругой молодой
замужней женщины, приезжает погостить к мужу и жене, а потом незаметно,
невинно и неумолимо делает все, чтобы женить мужа на себе. Когда муж --
писатель и занят трудной работой, так что он почти все время занят и большую
часть дня не может быть ни собеседником, ни спутником своей жены, появление
такой подруги имеет свои преимущества, пока не выясняется, к чему оно ведет.
Когда муж кончает работу, рядом с ним оказываются две привлекательные
женщины. Одна -- непривычная и загадочная, и, если ему не повезет, он будет
любить обеих.
Сначала это бодрит и радует, и некоторое время все так и идет. Все
по-настоящему плохое начинается с самого невинного. И ты живешь настоящим
днем, наслаждаешься тем, что имеешь, и ни о чем не думаешь. Ты лжешь, и тебе
это отвратительно, и тебя это губит, и каждый день грозит все большей
опасностью, но ты живешь лишь настоящим днем, как на войне.
вопрос с издателями. Я закончил дела в Нью-Йорке, а когда вернулся в Париж,
мне следовало сесть на первый же поезд, который отправлялся в Австрию с
Восточного вокзала. Но женщина, в которую я был влюблен, была тогда в
Париже, и я не сел ни в первый, ни во второй, ни в третий поезд.
свою жену у самых путей, я подумал, что лучше мне было умереть, чем любить
кого-то другого, кроме нее. Она улыбалась, а солнце освещало ее милое,
загоревшее от солнца и снега лицо и красивую фигуру и превращало ее волосы в
червонное золото, а около нее стоял мистер Бамби, пухленький светловолосый,
со щеками, разрумяненными морозом,-- настоящий уроженец Форарльберга.
хорошо съездил. Я люблю тебя, и мы очень без тебя скучали.
была снова волшебной. Я хорошо работал, мы уходили в дальние прогулки, и я
думал, что мы снова неуязвимы,-- и только когда поздней весной мы покинули
горы и вернулись в Париж, то, другое, началось снова.
станет таким, каким был прежде, хотя он всегда оставался Парижем и ты
менялся вместе с ним. Мы больше не ездили в Форарльберг, и богачи тоже не
ездили.
по-своему. Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были и как бы он ни
изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого,
и ты всегда получал сполна за все, что отдавал ему. И таким был Париж в те
далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы.