Чтение 27–й страницы книги ~Время Оно~

или даже Симулякром язык покуда не поворачивался. Но Симулякр пригодился и
для такого случая - деревяшка вдруг обмякла, и в руке богатыря оказалась
веревка с тройным стальным крюком на конце. Крюк впился в сосну с первой же
попытки, Жихарь быстро подтянул себя до вершины, вдохнул запах смолы и
побежал по стволу.

Миновав поверху колючую ограду, он с помощью все той же веревки спустился
на землю. Прыгать наугад не стал: вдруг Мироед подсунет внизу барсучью
нору, провалишься туда и поломаешь ногу - кто тогда отправится во Время Оно
порядок наводить?

Отчего же все-таки Ваня Золотарев предстал перед ним во младенческом
состоянии? Должно быть, набрел в своих бесконечных странствиях на дерево с
молодильными яблоками да не удержался - лишку съел...

На поляне, где разделял богатырь трапезу с Семью Симеонами, уже никого не
было. Валялись только пустые бочонки да бутылки, огрызки да кости. Убрать
за собой ленивые братья-однобрюшники, конечно, не удосужились. Пришлось
богатырю самому наводить чистоту, чтобы не гневить леса. Меч-разумник при
этом услужливо превращался то в метлу, то в грабли.

Бутылка, даже пустая, - вещь полезная, и в любой корчме можно за нее
получить кусок хлеба с солониной, а то и чарочку. Поэтому бутылки
отправились в заплечный мешок. Кто же спугнул Симеонов, если они посуду зря
побросали?

- Ничего, - сказал богатырь. - С таким мечом от любого врага отобьюсь.

Он еще раз оглядел поляну, поклонился ей за гостеприимство и выбрел на
дорогу.

Сколь долго ни шел, а очередного деревянного Проппа не миновал. Неведомо
ведь, попадется ли он на пути в бездне времен. Может, там его и вовсе не
знают!

- Ну, здравствуй еще раз, - сказал Жихарь, усаживаясь поудобнее. - Ныне
попотчую тебя предивной сказкой, перенятой у неведомых островных людей, что
горазды в воинских искусствах и благородных понятиях. Сказка, конечно,
странная и печальная, вот послушай.

Однажды перед наступлением нового года эры Дзисё четверо друзей собрались в
бане-фуроси, чтобы снять усталость прошедшего дня и смыть грехи прошедшего
года. Один из них, по имени Такамасу Хирамон, был составителем календарей и
любил, как говорится, время от времени украсить свое кимоно гербами клана
Фудзивара, то есть выпить. Другой служил церемониймейстером у князя Такэда
и звался Оити Миноноскэ. Он тоже был мастер полюбоваться ранней весной,
как пролетают белые журавли над проливом Саругасима, - то есть опять же
выпить. Третий из приятелей был знаменитый борец-сумотори по имени Сумияма
Синдзэн и, как все борцы, всегда находился в готовности омочить рукав, а то
и оба первой росой с листьев пятисотлетней криптомерии - проще говоря,
выпить как следует. Четвертый подвизался на сцене театра. Но под
псевдонимом Таканака Сэндзабуро он тоже частенько после представления
позволял себе понаблюдать восход полной луны из зарослей молодого бамбука,
что опять-таки означает пригубить чарку.

Распарившись в бочках с горячей водой, друзья решили предаться общему для
всех пороку. Молодой Такамасу предложил выпить трижды по три чарки
нагретого сакэ.

- Холостому мужчине доступны все развлечения, - сказал он. - Но даже и ему
вечерами становится тоскливо без жены. Сегодня я твердо намерен заключить
брачный контракт с госпожой Хидаримару, что живет за Восточным храмом, и
поэтому должен быть трезв и почтителен.

- Нет! - вскричал великан Синдзэн. - Не три, а девять раз по три чарки
следует нам выпить перед тем, как начну я готовиться к состязаниям в Киото,
потому что с завтрашнего дня мой сэнсэй воспретил мне даже проходить мимо
питейных заведений.

Молодые повесы решили уважить знаменитого борца и последовали его
предложению. После двадцать седьмой чарки, когда составитель календарей
уткнулся носом в миску с соевым соусом, церемониймейстер Оити вспомнил, что
кому-то из пирующих надо отправляться в Киото. Отчего-то решили, что это
именно Такамасу. Бедного составителя календарей погрузили в проходящую в
нужном направлении повозку, заплатили вознице и растолковали ему, что
избранница Такамасу живет за Восточным храмом.

И вот, вместо того чтобы пойти к возлюбленной, живущей в родном Эдо,
несчастный отправился в Киото, где, разумеется, тоже был Восточный храм!

Очнулся Такамасу вроде бы в доме госпожи Хидаримару - те же циновки, та же
ниша в стене, те же полки с изображениями Эбису и Дайкоку. Только женщина
была другая - шея длинная, стройная, разрез глаз четкий, линия волос надо
лбом естественна и красива, зубы не вычернены, как полагается замужней
женщине. На ней три платья с короткими рукавами из двойного черного шелка с
пурпурной каймой по подолу, изнутри просвечивает вышитый золотом герб.
Звать ее Идуми-сан. Увидел Такамасу красавицу - и сразу влюбился!

Ей, по всему видать, тоже понравился славный юноша, потому что она, схватив
кисть и тушечницу, тут же начертала на своем левом рукаве стихотворение:

Хотелось бы мне,
Сидя у зеркала,
Увидеть, как в тумане,
Где закончится путь мой,
Затерявшийся в вечерней росе!

Трудно застать врасплох составителя календарей. Такамасу немедленно снял
башмак, вытащил стельку из рисовой бумаги и сразу же сочинил "ответную
песню":

Хотелось бы мне
Спросить у ясеня
Или у старой сосны на горе,
Где живет та,
Которую назову единственной!

После этого, разумеется, другие объяснения в любви стали излишними.

Но не успели влюбленные, как говорится, и ног переплести, как входная дверь
отъехала в сторону и на пороге появился суженый госпожи Идуми -
прославленный самурай Ипорито-но-Суке. Увидев любимую в объятиях другого,
он закрыл лицо рукавом, прошел в угол и, достав из футляра нож длиной в
четыре сяку, сделал себе сеппуку. Кровь хлынула на белые циновки, и
несчастному Такамасу не оставалось ничего другого, как вытащить из ножен
катану и обезглавить благородного самурая, чтобы облегчить его страдания.

Идуми-сан при виде безголового тела вскрикнула, но сразу же взяла себя в
руки, согрела сакэ, сменила икебану в нише, вытащила из окоченевших рук
мертвого Ипорито-но-Суке нож длиной в четыре сяку и последовала за ним,
сохраняя верность данному некогда обещанию. Такамасу Хирамон, рыдая, снес
голову и ей. Сам же он, сложив предварительно предсмертную танку, закатал
кимоно и тоже вонзил смертоносное лезвие в живот.

Узнав об этом, в далеком Эдо его суженая, госпожа Хидаримару, совершила
богатые приношения в храм Аматэрасу, раздала служанкам свои праздничные
одежды с широкими китайскими поясами на лимонного цвета подкладке, после
чего велела позвать своего престарелого дядю, чтобы он помог и ей
расстаться с опостылевшей жизнью.

Вскоре печальная весть дошла и до императорских покоев. Государь тут же
переменил наряд, надел простой охотничий кафтан, трижды прочитал вслух
стихотворение "Персик и слива молчат...", призвал к себе канцлера Фудзимори
Каматари и через него даровал оставшимся трем участникам роковой попойки
высокую честь добровольно расстаться с жизнью.

Оити Миноноскэ, Сумияма Синдзэн и Таканака Сэндзабуро, не дрогнув,
выслушали повеление государя и на третий день весны, выпив двадцать семь
раз по три чарки сакэ, выполнили его со всеми полагающимися подробностями.

Всех семерых похоронили на одном кладбище у подножия горы Муругаяма, где
лепестки алой сливы каждый год осыпаются на гранитные плиты. С тех пор туда
частенько приходят несчастные влюбленные пары, чтобы совершить ритуальное
двойное самоубийство.

Вот какая была у Жихаря память - ни одного имени не переврал, ни одного
цвета одежды не перепутал! Но деревянное лицо Проппа, как показалось
богатырю, выразило вместо ожидаемого восторга некоторое недоумение и даже,
можно сказать, ошарашенность, так что пришлось подняться и своей рукой
угодливо почесать идолу в затылке.

- Раз так сказывали, - оправдался богатырь. - Это же сказка, потому что пил
я ихнее сакэ - это просто крепкое рисовое пиво, а чарки у них не более
бабьего наперстка. Напиться им до такой степени, чтобы в другой город
поехать, никак не возможно. Особенно борцу сумо, я с ними силой тягался.
Победил всех, понятное дело... Людей, конечно, жалко, да против обычаев не
попрешь. Ладно, прощай, милостивец, мне на подвиги пора.

Услыхав впереди множественные людские голоса и хохот, Жихарь не стал сразу
нарываться на подвиги, решил сперва поглядеть со стороны - что за люди,
сколько их и чем занимаются.

Людей было десятка два, один конный, все при оружии, по доспехам -
кривляне, которым на многоборской земле делать вроде бы нечего. Кривляне
толпились возле дуба, на нижней ветви которого кто-то висел. И даже не
кто-то, а соискатель княжниной руки, степной певец и воин Сочиняй-багатур.
И даже не висел еще, а стоял в седле своего мохнатого конька с удавкой на
шее. Кривляне издавна принавыкли вешать попавшихся степняков таким
способом.

Того, что сидел в седле и руководил всей затеей, Жихарь тоже узнал: бывший
Жупелов дружинник по имени Долболюб. Будучи дружинным отроком, богатырь
немало претерпел от него издевательств и обид, сапоги ему чистил и коня
обихаживал. Помогать взрослому дружиннику отрок обязан, никто не спорит, но
Долболюб как-то особенно изощренно травил Жихаря, словно хотел, чтобы тот
не выдержал и позорно бежал обратно в пастухи. Но в один прекрасный день
Жихарь почувствовал, что настала его пора, и подал Долболюбу до блеска
начищенные сапоги, предварительно в них помочившись как следует. Хохоту
вышло много, и опозоренный воин кинулся бить дерзкого юнца. После того не