прическу и вела меня мыться. Потом принималась расчесывать волосы. Было
больно. Она дергала их гребнем, вырывала целые клоки. Когда волосы были
расчесаны, я одевался ими до колен - вот такие они были густые, несмотря
на злодейства служанки.
Косички были тяжелые и звенели - она вплетала туда ленты с серебряными
украшениями. У меня часто болела голова - волосы тянули меня к земле.
смазанным жиром волосам и не осыпалась.
неприятно, потому что от него пахло конюшней.
муж считал, что это красиво.
стали пороть и забили насмерть, потому что у нас в доме не чтили пророка
Нуру.
И хотя умелый голос друга вывел меня из тела бедной толстушки с
восемнадцатью тяготящими голову косами, и я наблюдал за поркой как бы с
высоты, отстраненно, я все равно не мог отделаться от чувства, что это я
лежу там внизу, содрогаясь откормленными телесами под каждым ударом кнута.
Что это моя бедная бледная задница трясется, как желе. Что это меня
превратили в окровавленные лохмотья. Что это надо мной стоят свирепые,
иссушенные солнцем мужчины в черных одеждах, с закутанными лицами. Что это
мне нет ни пощады, ни спасения...
знал, что со мной делать. Поил меня виски, пока бутылка не опустела.
Гладил по волосам. Уверял, что жизней у меня еще много.
в общественной бане, потом какой-то прощелыга-надсмотрщик, а теперь еще и
это!..
загадка. Неужели вы отступитесь? Неужели не попытаетесь разрешить ее? Ваш
кармический путь оказался сложнее и многообразнее, чем мы предполагали.
Неужто это причина бросать начатое?
Я открыл дверь дома и сразу учуял запах благовоний.
меня требуют не греметь, не вопить и не нарушать. Беззвучно ругаясь, я
разулся, бросил куртку на пол и в носках пошел в комнату.
мурзиковой морде блуждала рассеянная улыбка. В головах у него стояла Цира.
Даже не поглядев на меня, Цира успокаивающе сказала Мурзику:
большим интересом будем слушать твой рассказ, Мурзик.
слушал про окопы. Сотник велел своей сотне окопать лагерь, да хорошенько.
А другие сотники этого не сделали. И вот на рассвете следующего дня...
меня там царила первозданная грязь. Нельзя сказать, чтобы с мурзиковым
появлением грязи поубавилось. Просто грязь стала другой, что ли. Запах
изменила и фактуру, но никуда не делась.
жуя какой-нибудь бутерброд, теперь обитала серая паскуда кошка - Плод
Любви. Она встретила меня неодобрительным взглядом глаз-пуговиц.
спрыгнула, перебралась на подоконник, разместив четыре лапы и хвост между
кастрюлей и сковородкой, и оттуда принялась сверлить меня негодующим
взором.
и сразу вымочил носки. Выругался. Нацедил себе жиденького вчерашнего чая.
Выпил без всякого удовольствия. Вернулся в комнату.
Цира кивала ему и подбадривала ритуальными словесами, вроде "Если ты
хочешь продолжать свой интересный рассказ, то я внимательно выслушаю его".
вырядилась в белую плиссированную юбку и снова приобрела что-то
египетское. До пояса она была совершенно голенькой. У меня дома тепло, да
еще калорифер они с Мурзиком включили, поэтому гладкая кожа Циры
поблескивала потом. И не только потом, заметил я. Она насыпала на себя
голубой и золотистой пудры.
которой я был в прошлой жизни, и настроение у меня испортилось.
красавец. Росту огромного, бородища чернущая, глазищи как у газели, только
не пугливые, а наглые. У них-то, у коз всяких, даром что баб красивых с
ними сравнивают, зенки наглющие, замечала? Ну вот. Воины - те сохли по
нему, будто девки. А уж про девок и говорить нечего. И вот завел себе
Шарру-иддин новую женщину...
- а красавица! Огонь была блядь. Две косищи волоса кучерявого - аж в
стороны торчат, такие густущие да пушистые. Лицом смугла, почти черна.
Губы толстые, она их светлым перламутром красила. В общем, страхолюдина, а
глаз ведь не отвести было! Что-то в ней такое таилось... Еще чуть-чуть
добавь здесь или там - и все, урод уродом. Вся ее красота будто по ниточке
ходила - качнись влево-вправо и всё, разобьешься...
понятно, не брал, а на всякие воинские потешки с собою водил.
воинскую. Оградили луг - большой был луг, зеленый, только что скосили его
- веревкой с флажками цветными, воинов собрали и биться затеяли. Ну,
шутейно, конечно, мечами тупыми. А только даже и тупым мечом тебя по
голове огреют - печаль настанет.
Только кто знатный - те бились, а мы с сотником что, черная кость. Мы
издали смотрели - и то нам радостно было.
бились, красиво. Никого даже не покалечили, только искусность свою
показывали, себя тешили.
чтоб веселее.
тупое оружие, а все же тяжелое. Как ни крути, а ощутимо бьет. Кожа на
тыльной стороне ладони лопнула, густая кровь и потекла - широко хлынула.
как увидела кровь своего возлюбленного, так задрожала вся. Слезами
залилась. На колени перед ним пала, кровь любимую губами унимать
принялась. Целует ему кровавые руки, а сама плачет и рубаху на себе рвет -
перевязать.
перепачканы, оба пьяны да красивы - так и ушли с потешки на луг
миловаться...
- Это затронуло твои глубинные комплексы? Выявило твою подавленную
сексуальность?
красоту, как в тот день, мы с ним только через несколько весен увидали -
когда город Урук грабили... Да и то, Цирка, что Урук вспоминать. Хоть и
красивый был, когда его нам на разграбление отдали, а все же каменный. А
тут - плоть живая... Был еще день, помню, бились мы с утра до ночи. На
реке какой-то бились. Я и названия той реки толком не знаю. Мутная была,
обмелевшая. Ползла, будто змея, меж скользких берегов. Бой тяжкий, до ночи
крошились, наутро опять хотели за оружие браться, да господин Шарру
отступать велел. Вышли мы из боя и отошли всей сотней на закат солнца. И
вот лежу я на горячей траве, пальцами ее перебираю...
Значит, ты теперь машинистом работаешь, поезда в былые жизни водишь, в
свисток дуешь и за рычаг тянешь? Наш паровоз назад лети, в Уруке
остановка?..
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Кервуд Оливер Дж.