он разувался.
Шараборина из лагеря пущенная в него пуля сделала свое дело. И сообщение
Очуровой ничего нового не внесло. Но это только казалось. Слова жены
позволили Очурову вспомнить, что якут прихрамывал на одну ногу, и за эту
деталь ухватился Быканыров. Перед его глазами встало то раннее утро, когда
Таас Бас обнаружил след чужого человека, не зашедшего в дом.
сказал Шелестов. - Готовьте поесть - и в дорогу. Вам, - он обратился к
Очурову, - мы оставим лекарств, продуктов, а сами пойдем по следу этих
людей. И все будет хорошо.
Начинало светать.
Оросутцеву. - Упадут олени. Совсем упадут. Важенка совсем плохая.
оленей, как одержимый.
хозяином оленей. Кто же мог предполагать, что дело дойдет до ножа? Ведь
планировали сделать все тихо, гладко, без шума. И не потому Оросутцев
нервничал, что его донимали угрызения совести за напрасно пролитую кровь.
Отнюдь нет. Конечно, лучше было бы обойтись без помощи ножа, но раз
Оросутцев обнажил нож, надо было кончать этого якута-колхозника. А он
оставил его недорезанного. А что это означает? Это означает, что его
подберут или он сам доберется до жилья, и опасность погони станет
реальной.
его. А куда упрячешь? В снег, больше-то некуда. И как ты ни прячь, все
равно следы не скроешь на таком снегу. И никуда не денешься. Плохо
получилось. Очень плохо. Не додумал я все до конца. А все спешка. Надо бы
поступить по-другому. Надо было выйти тайком ночью из дому, собрать
оленей, взять лыжи, нарты, и делу конец. Ищи ветра в поле. А теперь всего
можно ожидать".
десятка километров от того места, где оставили недорезанного якута, как
нарты Шараборина налетели на какую-то корягу, занесенную снегом, и вышли
из строя. Один из полозьев сломался в двух местах, и нарты пришлось
бросить. Теперь Шараборин и Оросутцев сидели на одних нартах.
прошли благополучно, а его... Эх, черт бы его побрал, - выругался
Оросутцев и вновь стал кричать на оленей, размахивая руками.
олени бегут не так, как бежали вначале первые два-три часа. Олени сбавляли
темп бега, путали ногами, спотыкались на ровном месте.
Шараборин.
бешеной гонки.
чистому месту вниз к самой стене тайги, запутались между елок и встали.
не пойдут. Неделю гулять будут, а не пойдут. Отдых им надо давать. Два-три
часа ехал - отдых. И опять два...
антимонию. Собирай дрова, а я распрягу их.
снег на том месте, где решил устроить привал.
Их окутало облако теплого пара. Олени не могли отдышаться.
Шараборина, подошел к самому маленькому узкогрудому оленю-важенке. Та
еле-еле держалась на ногах, низко опустив голову. Ее трясло как в ознобе.
Бока ее тяжело вздымались.
почувствовав ласку, приблизилось к человеку, посмотрело на него влажными,
измученными, доверчивыми глазами и лизнуло шершавым языком его голую руку.
Потом потерлось о бедро Оросутцева.
самое сердце длинный острый нож. У важенки ноги сразу подкосились, и она,
не издав ни звука, рухнула на снег.
животного, которые каплями катились из его прекрасных глаз, вытащил нож и
поднес под рану руки пригоршней. Кровь горячая, яркая била ключом, и
Оросутцев пил ее большими глотками. Кровь текла красными струйками по его
бороде, спадала на кухлянку, красила снег.
лакомится его сообщник, облизывался.
выкладывать костер.
шкуру с оленя, он разделил тушу на равные части. Выбрав несколько
трубчатых костей, Оросутцев разрубил их ножом и стал высасывать из костей
мозг. Он делал это сопя, причмокивая, производя звуки, похожие на работу
поршня.
него снегу.
потрескиванием и без дыма.
спиртом, вынул пробку и, расчистив снег рукой, поставил бутылку поодаль от
огня. Потом он наложил ветвей от елки и сел на них.
перепревшей сосны. Он вначале сел поближе к огню, но лопнувшая губа от
сильного жара стала саднить еще больше, и Шараборин отодвинулся.
все, что было видно сквозь него. Так бывает, когда смотришь на дно реки,
сквозь воду, колеблемую ветром.
Лицо Оросутцева на глазах у Шараборина то и дело менялось, делалось вдруг
длинным, похожим на голову лошади, то будто раздавалось в стороны и
походило на блин, то, наконец, расплывалось, и на нем нельзя было уловить
знакомых черт.
отдергивал их. Потом он запел тоскливо, монотонно, тягуче какую-то
непонятную для Шараборина песню без слов. Немного погодя Оросутцев умолк.
Слышно было, как потрескивало смолье в огне, да булькала закипающая в
котле вода.
едут. Оросутцев обещал это сделать, как только они достанут оленей.
Значит, он должен это сделать теперь.
хотел посвящать Шараборина полностью в свои планы, но отлично понимал, что
без объяснения дело не выйдет. Понимал он и другое, что сам он, без помощи
Шараборина, не доберется до нужного места. Оно, это место, не так близко,
и нужно хорошо знать тайгу, чтобы не сбиться с дороги и не заплутаться в
ней. Но Оросутцева связывали сроки. И тайгу он не знал так хорошо, как
знал ее Шараборин.
всего, но вместе с тем так, чтобы это выглядело убедительно.
вариантов, но он все их отбрасывал. Не подходили они по той или другой
причине. Перебрав все возможные варианты, Оросутцев пришел все же к
выводу, что придется сказать, куда и зачем он торопится и почему ему нужен
Шараборин. Другого выхода не было. Иначе Шараборин поймет, что его хотят
надуть, и тогда не жди от него помощи. Конечно, можно припугнуть
Шараборина, но не в такой обстановке. Сейчас он может разозлиться, плюнуть
на все и уйти. А что будет делать Оросутцев один, даже в том случае, если
в его распоряжении останутся олени? Этот вопрос больше всего волновал
Оросутцева. Он считал себя не способным выбраться из такой глухой чащи без
помощи Шараборина. Оросутцев прекрасно понимал состояние своего сообщника,
его настороженность, выжидательное молчание.
сбежит от меня в первую же ночь, да еще, чего доброго, уведет и оленей. И
получится: близок локоть, да не укусишь".