оранжереи; зеленые росточки вылезали, как гусеницы, в низких ящиках с
землей; тут же были лопата, заржавленная косилка для газона и весь тот
хлам, для которого не хватило места в крошечном домике: старая
лошадь-качалка, детская коляска, превращенная в тачку, стопка старинных
пластинок фирмы "Александр": "Рэгтайм джаз", "Танцевальные мелодии",
"Забудьте ваши заботы", "Если бы ты была единственной девушкой"; они
лежали вместе с садовыми совками на потрескавшемся полу, и тут же валялась
кукла с одним стеклянным глазом, в платье, покрытом плесенью. Он окинул
все это быстрым взглядом, держа бритву наготове, кровь запеклась у него на
щеке, капала с руки, откуда соскользнул платок. Какой бы неудачник ни
владел этим домом, к его собственности прибавилось и это: маленькое
высыхающее пятно на бетонном полу.
здесь. Детская коляска, превращенная в тачку, вся была покрыта наклейками
- свидетельствами бесчисленных путешествий по железной дороге: Донкастер,
Личфилд, Клектон (туда, наверное, ездили на время летнего отпуска),
Ипсвич, Нортхемптон; грубо сорванные перед следующим путешествием, эти
наклейки наложили неизгладимый отпечаток на оставшийся здесь хлам. И вот
это - маленькая дача под ипподромом - было лучшим финишем, к которому мог
прийти ее владелец. Без сомнения, этот заложенный домик под меловой грядой
и был концом всему, как неровный след прибоя на песке; хлам этот свалили
здесь и больше его уж никуда перевозить не будут.
все-таки ненавидел его. Кукла, детская коляска, сломанная лошадь-качалка.
Маленькие, вылезшие из земли ростки раздражали его, как само неведение. Он
чувствовал себя голодным, слабым, потрясенным. Он познал боль и страх.
Между стременем и землей оставалось мало времени: в одно мгновение
невозможно сломать привычный ход мысли - привычка крепко держит нас, когда
мы умираем, и он снова вспомнил Кайта, как на него напали и как он умирал
на вокзале Сент-Панкрас в зале ожидания, где носильщик сыпал угольную пыль
на решетку погасшего камина и при этом все время говорил о чьих-то девках.
облегчение. Они покончили со Спайсером. Невозможно раскаиваться в том, что
приносит безопасность. У той пронырливой женщины теперь не будет
свидетеля, разве только Роз, а с Роз он поладит; а затем, когда он будет в
полной безопасности, он сможет подумать о том, чтобы угомониться,
вернуться домой, и сердце его замирало от неясной тоски по крошечной
темной исповедальне, где слышится голос священника и люди, стоя перед
распятием у ярких огней, горящих в розовых подсвечниках, ждут спасения от
вечных мук. Раньше он не мог представить себе вечные муки, теперь же они
воплощались для него в нескончаемом лязге бритв.
среди меловых холмов, была пуста, только какая-то пара стояла, тесно
прижавшись друг к Кругу, у деревянного забора, куда не достигал свет
фонарей. От этой картины его затошнило, он ощутил прилив злобы. Он
прохромал мимо них, крепко держа бритву в порезанной руке, полный
жестокого целомудрия; оно тоже искало удовлетворения, но не такого
грубого, обыденного, короткого, к которому стремились они.
таком виде - с паутиной из гаража на одежде, с порезами на лице и руках,
свидетельствующими о его поражении. На белой каменной крыше "Аквариума"
танцевали на открытом воздухе; он спустился вниз, к пляжу, где было меньше
народа; сухие водоросли, принесенные прошлогодними зимними штормами,
хрустели у него под ногами. До него доносилась музыка: "Та, которую я
люблю", "Заверни его в целлофан", он подумал: "Положи его в серебряную
бумажку". Ночная бабочка, обжегшись о фонарь, ползла по куску дерева,
выброшенному на берег морем, и он прикончил ее, раздавив испачканным
мелом, башмаком. Когда-нибудь, когда-нибудь и я... Он хромал по песку,
спрятав окровавленную руку, - юный диктатор. И глава банды Кайта.
Поражение это только временное. Исповедуюсь, когда буду в такой
безопасности, что смогу искупить все. Одной исповеди вполне достаточно.
Желтый месяц поднялся над Хоувом, над математически правильной площадью
Регентства, а он, хромая, шел по сухому песку, куда не достигали волны,
мимо запертых купальных кабинок и грезил наяву: "Я пожертвую в церковь
статую".
продолжал свой мучительный путь через набережную. Кафе Сноу было залито
светом. Играло радио. Малыш стоял на тротуаре, пока не увидел Роз,
подававшую на стол возле самого окна; тогда он подошел и прильнул лицом к
стеклу. Она сразу заметила Малыша; его взгляд сигнализировал ее мозгу так
быстро, как будто Малыш позвонил ей по автоматическому телефону. Он вынул
руку из кармана, но и его пораненное лицо уже достаточно напугало ее. Она
пыталась сказать ему что-то через стекло, но он не мог ничего разобрать,
словно с ним говорили на иностранном языке. Ей пришлось повторить три
раза: "Иди с заднего хода", - прежде чем он прочел это по ее губам. Боль в
ноге усилилась; он протащился вокруг здания, а когда поворачивался, мимо
проезжал автомобиль, "ланчия", с шофером в ливрее, и мистер Коллеони,
мистер Коллеони в смокинге и белом жилете, откинувшись на спинку сиденья,
улыбался старой даме, одетой в пурпурный шелк. А может, это был совсем и
не мистер Коллеони, - они так мягко и быстро пронеслись мимо, - а
какой-нибудь другой богатый пожилой еврей, возвращающийся в "Космополитен"
из Павильона с концерта.
Роз шла к нему по коридору, сжав руки, с сердитым лицом. Доверие его
поколебалось: она заметила, как его отделали... Он всегда знал, что для
девушек очень важно, какие у тебя ботинки и пиджак. "Если она прогонит
меня, - подумал он, - я плесну на нее серной кислотой..." Но дверь
открылась, и Роз была безмолвна и покорна, как всегда.
разделаюсь.
считают это признаком мужества, силы.
через который проходили трубы с горячей водой и где на маленьких полках в
гнездах лежало несколько бутылок.
разрешения. А это осталось нам от прежнего владельца ресторана.
Управляющая пьет себе на здоровье. - Каждый раз, упоминая кафе Сноу, она с
легким самодовольством говорила "мы" и "нам". - Садись, - сказала она. - Я
принесу воды. Придется погасить свет, а то еще кто-нибудь увидит.
прочесть этикетки на бутылках: имперские вина, австралийский рейнвейн,
бургундское.
принесла горячую воду в белой миске для пудинга и три носовых платка. -
Это все, что у меня нашлось, - сказала она, разрывая платки. - Белье еще
не принесли из стирки. - И, промывая длинный неглубокий порез, похожий на
линию, проведенную иглой по его шее, добавила твердо: - Попадись они
мне...
начала уже запекаться, она неумело сделала перевязку.
протянул здоровую руку и ущипнул Роз повыше локтя. - Ты им ничего не
сказала?
ты перепугался?
тронула его руку.
ушибленной ноги. - Почисти мне пиджак. Не могу я выйти в таком виде. Мне
нужно выглядеть прилично.
пиджак. Лунный свет заливал каморку, маленькую полку с гнездами, бутылки,
узкие плечи, гладкое лицо перепуганного подростка.
пансион Билли, к бесконечным совещаниям с Кьюбитом и Дэллоу о том, что
делать дальше. Жизнь была рядом сложных тактических ходов, таких же
сложных, как маневрирование войск при Ватерлоо; их обдумывали на железной
кровати среди объедков булки с колбасой. Одежду то и дело приходилось
утюжить; Кьюбит и Дэллоу бранились, или Дэллоу таскался за женой Билли;
старомодный телефон под лестницей звонил и звонил, а Джуди всегда
разбрасывала окурки, даже на его кровати, - она слишком много курила и без
конца приставала, требуя советов, на какую лошадь ей поставить. Как при
такой жизни можно было думать о более глубокой стратегии? Ему вдруг
Шилова Юлия
Березин Федор
Андреев Николай
Посняков Андрей
Витковский Евгений
Никитин Юрий