Чтение 27–й страницы книги ~Убийственное лето~

все равно что обращаться к статуе Неизвестного солдата. Плюс ко всему у
гаража мне попадается Пинг-Понг, кричу ему: "Платье надо еще подправить. У
тебя все в порядке?" Он отвечает: "Порядок". Ему не нравится, когда я в
шортах, он уже говорил мне об этом. Ему хочется, чтобы я до самой золотой
свадьбы ходила в кольчуге. Тогда он будет спать с Жанной д'Арк.
Не проходит и двадцати минут, как я возвращаюсь к нашим. Кретин наверху
опять орет. Он хочет жрать, требует газету, а может, просто услышал, что я
вернулась. С тех пор как его Парализовало, я не видела его ни разу. И не
говорила с ним даже через потолок. Он же, когда на него находит, начинает
поносить меня. Мать утверждает, что он в здравом уме, но я не уверена.
Она сидит на том же месте перед машинкой. И ждет. Кроме меня, никто не
умеет так ждать, как она. Скажи ей: "Я скоро вернусь" - и даже если
придешь через год, она будет спокойно сидеть на том же месте, с аккуратно
уложенными волосами, скрестив руки на животе. Она родилась 28 апреля под
знаком Тельца. Я не очень в этом разбираюсь, но мне сказали, что понять их
могут только родившиеся под знаком Рака.
"Смотри, идиотка", - говорю я ей. Она осторожно берет карточку и
изучает улыбающееся лицо типа, от которого и следа не осталось. У него
темные, тщательно прилизанные волосы, нос, напоминающий лезвие ножа,
довольно приятные черные глаза, вид гладкого красивого мужчины. Мать
спрашивает: "Это и есть Монтечари? Мадам Ларгье говорит, что у него были
усы". Я отвечаю: "Ну, знаешь, хватит. Ты решила меня в гроб вогнать.
Иногда у человека бывают усы, а потом их нет". Она опять смотрит на фото и
изрекает: "В любом случае это не тот итальянец". И, самое страшное, в ее
голосе нет облегчения. Или она сама не уверена, можно ли узнать того
негодяя через столько лет. Я замечаю: "Если бы это был он, ты бы тотчас
его признала. Даже без усов". Она пожимает плечами. Я кладу фото обратно в
конверт и говорю: "Если бы Пинг-Понг знал, что мы подозреваем его отца, он
бы свернул нам шею". Она смотрит на меня и улыбается. Своей улыбкой она
убить меня может. Конец эпизода. Затем она подправляет мне платье, я
надеваю его перед большим зеркалом и опять выгляжу красивой, как богиня.

ПРИГОВОР (5)

Во второй половине дня Пинг-Понг увозит меня на гаражной малолитражке в
город за подарками. Я в джинсах и белой блузке. Ему нужно сразу вернуться
в деревню, чтобы покопаться в своей "делайе". На прошлой неделе он
притащил откуда-то разбитый "ягуар" - трое пассажиров этой машины, писали
газеты, накрылись. Он купил его за гроши, объяснив, что мотор еще хорош,
можно переставить. В городе он прихватил механика по имени Тессари,
работающего у Лубэ, мужа Лулу-Лу. Молва идет, что он классный мастер.
Сходя на площади, говорю: "Смотри, не пытайся с ней встретиться, чтобы
вспомнить былое". Он ржет, как дурной. Ему нравится, когда я ревную.
Я несу фото мужа глухарки к знакомому парню по фамилии Варекки,
которого все зовут ВавА. Он работает в типографии, а летом снимает
туристов на террасах кафе. Он соглашается на будущей неделе перерисовать
за сто франков портрет, и то лишь ради меня. А соглашусь позировать ему
голая - тогда бесплатно. Он, конечно, шутит, а я отвечаю - посмотрим. В
цехе полно народу. Я прошу сделать все поярче, это для дорогого мне
человека, и чтобы рамку не испортил. После чего спускаюсь по лестнице,
держась за перила, как старуха, потому что боюсь упасть и сломать ногу.
Затем занимаюсь подарками. Захожу в три магазина и, ни раздумывая
долго, беру то, что мне предлагают, и еще какую-то дрянь, которую
непременно хочет моя мать, - тогда она хоть станет думать о чем-то другом.
В четыре на почту, но за окошком Жоржетта, а при ней я не могу звонить.
Говорю ей: "Здравствуй, как дела?" - и беру для отвода глаз десять марок,
а звонить иду в кафе напротив кино.
На стенках кабины нацарапано много полезных вещей. Лебаллека нет на
месте, его поищут. Голос в трубке кажется мне знакомым тысячу лет.
Кажется, я осторожничаю, обращая внимание на голоса, лица, малейшие
детали. Все очень четкое отпечатывается в моей птичьей голове. Говорю:
"Извините, господин Лебаллек, это учительница, помните?" Он помнит.
Спрашиваю, не потеряла ли я у него серебряное сердечко. На цепочке. Он
отвечает: "Я подобрал его в кабинете и сразу подумал, что это ваше. Я
узнал ваш адрес у шурина, но не нашел номера телефона". Я говорю: "У меня
нет телефона. Я звоню из кафе". Он роняет: "Да?" - и я жду еще тысячу лет.
В конце концов он спрашивает: "Хотите, чтобы я выслал бандеролью, или сами
заедете?" Я отвечаю: "Предпочитаю заехать сама, только не знаю когда. Я
очень люблю эту вещь. Да к тому же будет повод повидать вас снова, не так
ли?" Проходит еще тысяча лет, прежде чем он произносит "да" и ничего
больше, только "да". Продолжаю: "Я рада, что вы нашли эту вещицу. Может
быть, и глупо звучит, но я была почти уверена, что она у вас". Голос мой
слегка дрожит - ровно сколько надо. А у него ничуть, только стал более
низким, нерешительным. "Когда вы приедете в Динь?" Я нежно отвечаю: "Какой
день вас устраивает?" Если он и после этого станет брыкаться, я выколю ему
глаза, клянусь жизнью. Но он не брыкается и долго молчит. "Где вы,
господин Лебаллек?" Он отвечает: "Во вторник после полудня мне надо быть в
банке. Я могу привезти, куда скажете". Теперь молчу я, чтобы он осознал,
что мы поняли друг друга. Затем говорю: "Я буду вас ждать на углу площади
Освобождения и бульвара Гассенди в четыре часа. Там есть стоянка такси,
знаете? Я буду на противоположном тротуаре". Он знает. И так же нежно
продолжаю: "В четыре. Идет?" Он отвечает "да". Я говорю - хорошо - и жду,
чтоб он повесил трубку первым. Мы больше не произносим ни слова.
Выхожу из кабины. Ноги ватные. На душе пусто, и я словно заморожена, но
щеки горят. Выпиваю за стойкой чай с лимоном, притворяюсь, будто погружена
в список свадебных покупок, механически складываю цены. Я не в силах ни о
чем думать. Подходит поболтать сын хозяина, мы знакомы. Около пяти я снова
на улице. И долго таскаюсь по солнцу. Снимаю маленький красный шарф и,
глядя в витрину, повязываю голову.
Иду к Арлетте, затем к Жижи. Но ни той ни другой нет на месте. Когда
Лебаллек назвал мне вторник после полудня, я сначала подумала, что это
тринадцатое и что он нарочно сказал про банк. Проходя мимо
Сельскохозяйственного кредита, убеждаюсь: тринадцатого они закрывают в
полдень. Банк Всеобщей компании тоже. Я выну из него душу. Вся его семья
будет плакать кровавыми слезами.
Ума не приложу, чем заняться. Чтобы немного забыться, направляюсь в
городской бассейн: а вдруг там Бу-Бу? Или Арлетта и Жижи? Но там только
миллионы незнакомых отдыхающих да такой шум - сдохнуть можно. На улице
жарко. Иду по своей тени и говорю: "Можно покончить уже во вторник. С
обоими" Мне уже ясно наперед, как надо действовать, я пять лет все до
тонкостей обдумывала. Хозяйка кафе "Провансаль". Шоколадная Сюзи. Дочь и
сын Лебаллека. Нет, никто не заподозрит меня, убеждена, никто меня не
найдет.
А Пинг-Понг тут ни при чем. Тем более Микки или Бу-Бу. Но я хочу, чтобы
и они расплатились за своего гниду-отца. Впрочем, у меня в мыслях не было
наказывать его так же, как этих двоих. А затея, возникшая у меня с тех
пор, как я знакома с Пинг-Понгом, требует времени - может, три или четыре
недели.
Думаю о будущем вторнике с Лебаллеком и о днях, которые последуют. И
Эна становится такой же реальной, как если бы сейчас шагала со мной рядом.
Ей совершенно наплевать на то, что я собираюсь сделать. В какой-то мере
Эне даже хочется это сделать. Ей нравится все, что щекочет нервы. Она и
сама такая - любит обниматься и чтобы ее ласкали. И еще охота, чтобы ее
принимали за дрянь и больше ни за кого другого. Где-то в мире существуют
отдельно Эна и я. И приходится думать за каждую отдельно. Эна - совсем
другое существо, которое никогда не вырастет. Она еще более несчастна, чем
если бы была жертвой. Это она проснулась с криком, когда я была вместе с
Погибелью в пиццерии. Я только что слышала ее стоны в телефонной будке.
Это она царапает мне щеки длинными ногтями. Она сжимает сердце так, что
кажется, будто не хватает воздуха и болит затылок.
Я говорю ей: "Вечером в день свадьбы я пойду его проведать в белом
красивом платье. Я найду в себе силы. Ведь я сильная". А он будет сидеть в
кресле, худой, постаревший - каким он будет? Когда мы покидали Аррам, я
убежала, чтобы не встретиться с ним при переезде. До вечера бродила по
заснеженным холмам. Когда я пришла в наш новый дом, то увидела, что моя
мать совсем потеряла голову среди мебели, ящиков с посудой и всякого
хлама. Она сказала мне: "Ты бессердечная. Ты бросила меня одну в такой
день". Я ответила: "Я не хотела его видеть. Если бы ты была одна, я бы,
осталась с тобой, ты знаешь". И расстегнула ворот ее платья. Мы сели на
еще не перенесенный сверху диван, и я сказала: "Умоляю тебя". Потому что
ей всегда стыдно и она считает это грехом. И тогда Эна наконец спокойно
засыпает в объятиях своей дорогой мамы.
Сама не помню, как я оказалась около реки, как дошла до нее, каким
путем. Села на валун около чистой, прыгающей через камни воды. Блузка
прилипла к телу. Неподалеку на мосту были люди, и я не рискнула снять ее,
чтобы просушить. Уже шесть часов вечера, а солнце палит нещадно. Ищу
конфетку в сумке, но безуспешно. С помощью "Дюпона" закуриваю ментоловую.
Я намерена взять во вторник маленький цветной флакон, на который
наклеена этикетка от лака для ногтей. Флакон лежит в кармане моего
красного блейзера вместе с деньгами. После завтрака глухарка попросила
меня помочь ей подняться к себе. Там она достала из печки картонный
бумажник и дала мне четыре новеньких пятисотенных - подарок ко дню
рождения. У меня даже дух перехватило. Эти деньги я положила к другим и
тогда почувствовала под рукой холод этого флакона. Захотелось разбить его,
выбросить подальше. Я плакала без слез из-за этой старой дуры. Мне
показалось, что я стала нежной и теплой внутри, а стекло флакона - как
шкура змеи. Теперь я решила унести его с собой во вторник. Унести его я
унесу, а вот применю ли - посмотрим.