во Львове, в институте физкультуры учится, - сказала Мария Федоровна (так
звали хозяйку). - Покатались бы вы вместе, да только нынче на каникулы он
не приедет - на соревнования на Чегет подался, - произнесла она
сокрушенно.
осело, точно волна в горной реке, миновав водопад: я вспомнил, что в это
самое время товарищи по сборной тренируются в бассейне, готовясь к
Токио...
периной вместо одеяла.
я довольно сносно скатывался с невысокой горки за железной дорогой под
названием Костеривка, и деревянные мукачевские лыжи для прыжков с
трамплина с полужестким, опять же прыжковым креплением, окантованные
стальными полозьями, подчинялись мне без сопротивления. С десяти утра и до
самого обеда я торчал на Костеривке, а вечером до упаду плясал рок на базе
у Миколы. У него оказались две знакомые девушки из Ленинграда, и мы славно
коротали вечера.
камень: он портил вдруг настроение, заставлял просыпаться посреди ночной
тишины и лежать без сна, без причины - так думали мои приятели - вдруг
срываться с места и уходить бродить в одиночку по пустынным, морозным
задворкам поселка. "Это на него лунный свет действует, - смеясь объяснила
девушка из Ленинграда. - Лунатик!"
так Лунатик, тем более что мне действительно нравилось гулять в
серебристом мире ночного светила, любоваться ровными белыми дымами,
тянувшимися вверх, и думать... о плавании.
паники и обид. Где-то в глубине души зрела сила, что в один прекрасный миг
сбросит с сердца ненавистный камень, и я обрету раскованную, спокойную
уверенность в правильности избранного в спорте пути. А когда наступит это
озарение, прозрение, открытие - называйте, как хотите, возвращусь в Киев и
как ни в чем не бывало приду в бассейн. Ну, и что с того, что сняли
стипендию, то есть формально отлучили от плавания, - разве за деньги
плаваю? Пустяки, что вывели из сборной и теперь другие готовятся выступить
на Олимпиаде в Токио: ведь до стартов, считай, девять месяцев, да и сам
Китайцев, вручая мне "вердикт" об отчислении, пообещал: "В сборную дверь
ни для кого не закрыта..."
душе отстояться до кристальной чистоты.
свежий, выпавший ночью снег. Дышалось легко, сердце билось неслышно, но
кровь уже бурлила в жилах, в каждой клеточке. Я рывком вскочил, натянул на
босу ногу сапоги и выскочил в одной майке и трусах во двор.
плечи, грудь, и раскаленные капельки воды прокладывали жаркие русла по
телу.
вверх на Буковинку, гору на противоположной стороне долины, давно
запримеченную с Костеривки; там зеленел высокий лес, кривились под
снежными шапками стожки пахучего сена и влекла, звала длинная лыжная
дорога вниз.
полудню, когда солнце припекало по-летнему, сбросил с плеча тяжелые лыжи и
плюхнулся в снег под стожком, надежно прикрывавшим с севера, откуда
нет-нет, да резанет ледяной февральский ветер-забияка.
мне довелось остужать его снегом, и ледяные ручейки забегали за ворот
свитера, но мне лень было даже пошевелиться.
улицам, забредать в синтоистские храмы и непременно сыграю в пачинко, чтоб
узнать, действительно ли это так мерзко, как писали некоторые журналисты,
возвратившиеся из Японии и взахлеб излагавшие в путевых заметках,
опубликованных в "Вечерке", свои негативные впечатления.
закоченели ноги, я без колебаний поднялся, затянул крепления, занял
стартовую позу и, прежде чем кинуться вниз, глазами ощупал будущую трассу,
и... сомнения вползли в душу. Мне никогда прежде не доводилось скатываться
с такой высокой горы.
вновь переживая ощущения ужаса и счастья, когда лишь чудом удерживался на
ногах на крутых изломах, как вписывался в узкие проходы в заборах из
колючей проволоки, игораживающей поля крестьян, как подбрасывало вверх на
невидимых трамплинах и я летел в воздухе с остановившимся сердцем; как
оторопели, а затем кинулись врассыпную туристы, тянувшиеся вверх, когда я
заорал не своим голосом: "С дороги!", несясь на бедолаг, точно курьерский,
сорвавший тормоза; как почувствовал - еще минута, и ноги сами собой, не
повинуясь мне, подломятся от усталости, ножевой болью пронзавшей мышцы, и
я покачусь, теряя лыжи, палки, самого себя...
мне не одолеть?!
с того света: ведь я не выступал нигде на крупных соревнованиях с того
самого прошлогоднего тбилисского сбора. Мои "заместители" в команде,
пустившие глубокие корни самоуверенности, пробовали сопротивляться лишь на
первой сотне метров, а затем я ушел вперед и финишировал первым, и рекорд
был самым веским аргументом, выдвинутым в оправдание своего столь долгого
отсутствия.
сосредоточено не на том, на ком было нужно, не прозевал бы я рывок
долговязого американца, унесшего из-под самого моего носа золотую
медаль...
солнца, и горизонт наливается сочной, плотной чернотой, от нее невозможно
оторвать глаза. Есть в этом поднебесном мире, непонятном и таинственном
для человека, как далеко не летал бы он в космос, неизъяснимое,
притягивающее и зовущее, непонятное и не объясненное еще никем
могущество...
сосед справа, заглядывая через мое плечо в иллюминатор. На меня пахнуло
чем-то сладким, приторным - не то лосьоном после бритья, не то духами
далеко не мужского качества. Впрочем, он всегда любил все броское: костюмы
и рубашки, галстуки и носки, хотя нельзя отказать ему во вкусе. Вот и
опять он в новеньком, с иголочки, светло-сером костюме-тройке, в модной
рубашке с серебряной иголкой, скрепляющей воротничок. Мы с ним одногодки,
но выглядит он куда солиднее - круглое, как надутый воздушный шарик, лицо,
редеющая шевелюра без единого седого волоска аккуратно зачесана; слова не
произносит - цедит солидно, веско, каждое - точно на вес золота, так, я
уверен, думает он. Есть категория людей, не нуждающихся в представлении:
глаз сразу выделит такого из числа других - он может занимать пост в
горисполкоме или в Госплане, быть редактором газеты или секретарем
республиканского комитета профсоюза, спортивным деятелем союзного масштаба
или сотрудником Госкино... Есть у всех одна объединяющая черта - некая
обособленность, отъединенность от иных, не обремененных высокими заботами,
кои выпали на их долю. Нет, это отнюдь не свидетельствует, что человек худ
или глуп, неумен или болезненно самолюбив; среди этих людей встречается
немало хороших, деятельных личностей, коих объединяет с остальными, им
подобными, разве что общая внешняя форма...
университету, хотя и учились мы на разных факультетах: он - на
юридическом, я - на журналистике. Но выступали в одной команде - он плавал
на спине где-то на уровне твердого, что по тогдашним временам считалось
хорошим достижением, второго разряда. Дружить не дружили, но за одним
столом сиживали, отношения складывались ровные и позже, когда после
окончания курса обучения ушли работать: я - в редакцию "Рабочей газеты", а
он - в райком комсомола. Потом занимал пост в горспорткомитете, откуда его
повысили до зампреда республиканского совета спортивного общества, а вот
уже три года он обитает в Москве, в ЦС.
знакомство, потому что именно к нему я позвонил первому, когда случилась
эта история с Виктором Добротвором, и он сразу, без каких-либо отговорок,
пожалуй, даже с явной радостью согласился встретиться. Ну, а уж разговор я
запомнил на всю оставшуюся жизнь, это как пить дать.
улыбаясь самой дружеской улыбкой, и поспешил мне навстречу по
рубиново-красной ковровой дорожке своего просторного, с четырехметровой
высоты потолком кабинета. Он блестяще смотрелся на фоне стеллажа во всю
стену, уставленного кубками, вазами, памятными сувенирами, испещренных
надписями на разных языках народов мира - крепкий, солидный,
розовощекосвежий - ни дать ни взять только что из сауны.