не отпускала его и не собиралась расходиться. В кармане Рихарда лежали
мелко исписанные листки донесения, которое нужно было зашифровать, а
времени оставалось все меньше. Уже перевалило за полночь, приближался час,
назначенный для связи с Москвой, и Зорге сидел как на иголках.
Наконец компания тронулась, но еще долго приятели стояли на улице
перед громадной бутафорской винной бочкой у входа в "Рейнгольд". Но вот
все разбрелись, остался последний - : князь Урах, который, как обычно,
никуда не торопился. А время иссякало.
- Послушай, Альбрехт, - предложил Рихард, - хочешь я отвезу тебя
домой на мотоцикле. Садись сзади, через пять минут будешь дома. Ты же
знаешь, как я езжу...
- Именно поэтому я с тобой и не поеду... Ты же бешеный... Нет, я
лучше возьму такси...
Рихард находился в жесточайшем цейтноте, когда, избавившись наконец
от князя Ураха, вскочил на мотоцикл. Он вихрем понесся к Гинзе, круто, как
гонщик на треке, свернул влево и, набирая скорость, помчался по опустевшим
улицам Токио. Времени было в обрез, но, может, удастся зашифровать хоть
первую страницу. Потом Клаузен возьмется за ключ передатчика, а Рихард
станет шифровать остальное... Пригнувшись к рулю, Рихард несся мимо
телефонных столбов, казалось, они, будто гигантские хлысты, рассекали
упругий воздух.
Теперь уж недалеко... Сейчас он проскочит дом, где живет Клаузен,
убедится, что все в порядке, и вернется обратно. На это потребуется еще
минута, но иначе нельзя... Еще немного, и Рихард будет на месте... Мощная
фара выхватывает и пожирает темноту. Улица совсем пустая. Это хорошо,
иначе бы не успеть... Вот и американское посольство, луч скользнул по
стенам здания и устремился вперед. И тут из переулка выскочила легковая
машина. Тормозить уже поздно. Рихард свернул к тротуару, колесо скользнуло
по бровке и Зорге почувствовал, что мотоцикл неудержимо тянет его к стене
здания...
Удар был так силен, что Рихард потерял сознание. Распластавшись, он
лежал рядом с разбитым мотоциклом, и кровь заливала лицо. Вскоре сознание
вернулось, но подняться с земли он был не в силах.
Его доставили в больницу на той машине, которая так некстати
вырвалась из переулка. Он лежал на брезентовых носилках в приемной,
истекая кровью, и напрягал всю свою волю, чтобы не потерять сознание,
которое мутилось так же, как там, под Верденом.
Тяжело раненный человек лежал перед дежурным врачом, санитарами и, с
трудом разжимая разбитые губы, говорил, что перед тем, как его отнесут на
операционный стол, он обязательно должен увидеть своего знакомого, Макса
Клаузена, увидеть немедленно, пусть вызовут его по телефону.
- Но сейчас уже ночь, господин. Надо отложить это до утра, вам нужна
немедленная помощь.
Доктор-японец убеждал пострадавшего, но упрямый европеец не разрешал
до него дотрагиваться. Пусть сначала позвонят по этому номеру...
Рихард думал сейчас только о том, как бы не потерять сознание. Он
отлично знал японские порядки - к пострадавшему, где бы он ни был,
немедленно является полицейский сотрудник, составляет протокол,
осматривает вещи, делает опись, требует документы. И если он потеряет
сознание, незашифрованные листки донесения попадут в полицию. Это будет
провал. Нелепый, глупый... Рихарду казалось, что он умирает, и он напрягал
все силы, чтобы раньше времени не погрузиться в беспамятство.
Макс Клаузен сидел над приемником и ловил в эфире "Висбаден", который
должен был его вызывать. Сейчас для него не существовало ничего, кроме
этих неясных шумов, будто идущих из далеких галактик. Анна тронула его за
плечо - звонит телефон. Макс снял наушники и взял трубку. Он вдруг
заволновался, заторопился, начал спешно убирать передатчик, развернутый
для работы.
- Что случилось? - тревожно спросила Анна.
- Несчастье... Какое несчастье! - бормотал Клаузен. - Разбился
Рихард, при нем, наверное, документы. Убери аппарат, я пойду к машине...
Анна спрятала передатчик за деревянной панелью стены и вышла следом
за Максом. Он уже вывел машину и ждал жену на улице. Через несколько минут
Клаузены были в больнице. Они подъехали почти одновременно с полицейской
машиной. Макс склонился над Рамзаем.
- Что с тобой?
- Потом, потом, - едва владея языком, шептал Зорге. - Возьми из
кармана... Все, все...
Клаузен сунул руку в боковой карман Рихарда, нащупал пачку шуршащих
листков и переложил их к себе. В Приемный покой вошли полицейские...
Рихард этого уже не видел... Врач констатировал у Рихарда тяжелые
повреждения головы, вывих плеча, трещину в челюсти. Были выбиты зубы...
Утром каждого дня на перекрестках магистральных улиц Токио, на
полицейских участках в назидание другим, вывешивают светящиеся табло,
извещающие о числе аварий и катастроф в городе - убитых столько-то,
раненых столько-то... Среди тяжелораненых при мотоциклетной аварии в тот
день был немецкий корреспондент Рихард Зорге...
Первой посетила Рихарда в больнице взволнованная несчастьем фрау
Хельма Отт, жена посла, который в это время находился в Берлине. Еще через
день появилась Исии Ханако, Рихард вызвал ее телеграммой, она гостила у
матери под Хиросимой. В больнице Рихарда навещало много людей. Приходили
все. Все, кроме его товарищей по группе "Рамзай".
А шифрованное донесение с некоторым опозданием все же ушло в тот день
в "Висбаден", оттуда в Центр. Для этого Клаузен уехал на побережье. И
сотрудник кемпейтай, наблюдающий за радиосвязью, снова сделал в служебном
журнале пометку:
"15 марта 1938 г. 19 часов 20 минут. Вновь отмечена работа
неизвестной коротковолновой станции. Провести пеленгацию станции не
удалось. Предположительно передача велась с подводной лодки близ
полуострова Идзу. Расшифровать содержание передачи не представилось
возможным".
В специальной папке, хранившейся в кемпейтай, это была, может быть,
сотая радиограмма, ушедшая из Японии и не поддавшаяся расшифровке. Каждый
раз таинственный передатчик работал на иной волне, и шифр его не походил
на предыдущий.
Телеграммы были разные, и с годами в них все чаще проскальзывали
упоминания об изнуряющем характере работы. Человеческий организм не мог
долго выдержать такое нервное и физическое напряжение. Это касалось всех -
и художника Мияги, больного туберкулезом, и Вукелича, и Клаузена, да и
самого Рихарда Зорге.
Летом, вскоре после того как Рихард, взбунтовавшись, вопреки
запрещению врачей, ушел из больницы, он отправил в Москву шифровку:
"Причины моего настойчивого желания поехать домой вам известны. Вы
знаете, что я работаю здесь уже пятый год. Вы знаете, что это тяжело. Мне
пора поехать домой и остаться там на постоянную работу".
Ответ пришел только осенью. Из Центра сообщали, что обстановка в
Европе и на Дальнем Востоке осложняется и в этих условиях невозможно
удовлетворить просьбу Рамзая. Да, Рихард Зорге и сам отлично это понимал.
7 октября 1938 года он отправил в Москву шифровку, заверяя товарищей, что
он и его группа непоколебимо продолжают стоять на боевом посту.
"Пока что не беспокойтесь о нас здесь, - писал он. - Хотя нам здешние
края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все
теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой
решимости выполнить те задачи, которые на нас возложены великим делом".
Борьба продолжалась, борьба во имя великого дела, именуемого
социализмом.
8. "КИО КУ МИЦУ!" - "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!"
Снова цвели вишни, и казалось, что на улицах, расцвеченных весенними
нарядами женщин, развертываются действия старинного национального театра
"Кабуки". А Рихард все еще был в больнице. Врачи разрешили ему вставать,
он начал понемногу работать, и вскоре его палата превратилась в
корреспондентское бюро, заваленное газетами, телеграфными бюллетенями,
вырезками, блокнотами. У него бывало много посетителей, и среди них Исии
Ханако, беззаветно преданная Рихарду Зорге.
Встревоженная его телеграммой, она вернулась в Токио через день после
аварии и прямо с вокзала приехала в больницу. Исии вошла в палату с
глазами испуганной птицы, еще не зная, что случилось с Рихардом. Лицо его
было забинтовано, виднелась только часть лба, косые брови да синие глаза.
- Ики-сан! Что случилось, Ики-сан? - тревожно спрашивала девушка,
склонившись над его изголовьем.
А Зорге почти не мог говорить - боль и бинты стягивали его лицо. Не
шевеля губами, он ответил шепотом:
- Ничего, Митико... Спасибо, что ты приехала, ты мне очень нужна.
Через несколько дней он попросил Исии прочитать ему газету, затем
появилась машинка, и Рихард начал печатать одной рукой. Зорге возвращался
к журналистике и, конечно, к разведке.
Как-то в больницу заехал Петерсдорф, Рихард уже мог сидеть в постели,
мог закуривать без посторонней помощи и держать карандаш.
Исии вышла, она всегда так поступала при посторонних, и помощник
германского военного атташе заговорил о новостях. Рихарда заинтересовал
его рассказ по поводу Чан ку-фын - высоты в районе озера Хасан под
Владивостоком на стыке трех границ - советской, китайской и корейской. Это
ворота в Приморье. И именно там назревали большие события. Об этом Рихард
уже информировал Центр, но Петерсдорф рассказывал кое-что новое и очень
важное.
- Я не удивлюсь, - сказал Петерсдорф, - если осенью там разгорится
конфликт, или инцидент, как любят говорить японцы.
- Возможно, - согласился Зорге, - только я не уверен в сроках. Могу
Белов Вольф
Суворов Виктор
Шидловский Дмитрий
Лондон Джек
Шилова Юлия
Акунин Борис