что не могу пока ее прокормить, если останусь в университете. Она научится
стенографии. Через несколько месяцев она сможет сама зарабатывать на
жизнь, а до тех пор, я надеюсь, вы будете, хотя бы из приличия, посылать
ей деньги.
чтобы мы для него содержали жену.
для вас, если я кончу курс и получу профессию, но если вы не желаете ей
помочь, я бросаю университет и поступаю на работу. Буду содержать Леору
сам! Только вы ее больше никогда не увидите. Если вы и дальше хотите быть
ослами, мы с ней уедем отсюда ночным поездом в Калифорнию - и конец. - В
первый раз за века своих споров с Тозерами Мартин сделал мелодраматический
жест: поднес кулак к носу Берта. - А если вы попробуете помешать нашему
отъезду, я вам не завидую! Весь город будет над вами смеяться... Ну как,
Леора? Ты готова уйти со мною - навсегда?
позиции. Они не позволят, говорили они, чтобы кто-либо ими командовал. К
тому же Мартин - авантюрист, и откуда Леора знает, что он не собирается
сам жить на деньги, которые отец будет ей посылать. В конце концов они
сдались. Они увидели, что этот новый, возмужавший Мартин, эта новая с
твердым взором Леора готовы бросить все друг для друга.
долларов в месяц, пока она будет готовиться к работе в конторе.
Джексон Тозер, этот человек, затаивший в глазах тревогу, крививший губы,
чтобы не заплакать, любит свою дочь, горюет о ее отъезде.
несколькими милями ближе к Могалису и университету, чем была ее больница:
квадратную, бело-голубую комнату с грязноватыми, но удобными креслами.
Окна выходили на неприютный, заросший сорняком пустырь, который
простирался до мерцавшего вдали полотна железной дороги. Хозяйка была
пухленькая немка, склонная к романтике. Едва ли она поверила, что они
женаты. Она была добрая женщина.
маленьком столе, и розовые войлочные туфли водворились под белой железной
кроватью. Мартин стоял рядом с Леорой у окна, полный сумасшедшей гордости
собственника. И вдруг он так ослабел, так устал, что таинственный цемент,
скрепляющий клетку с клеткой, точно растворился, и Мартин почувствовал,
что сейчас потеряет сознание.
собой и воскликнул:
помехи.
бурьян на пустыре сияли под апрельским солнцем, чирикали воробьи.
делопроизводства. Под этим названием скрывалось большое, достаточно
скверное училище для стенографисток, счетоводов и тех сыновей зенитских
пивоваров и политиков, у которых не хватило способностей для поступления
даже в университет штата. Каждое утро она шла к трамваю - точно школьница,
с тетрадями и очиненными карандашами - и исчезала в толпе студентов.
Прошло шесть месяцев, прежде чем она прилично усвоила стенографию и
получила место в страховой конторе.
все милей и милей. Они были на редкость домовиты, эти перелетные-птицы. Не
реже, как два вечера в неделю, Мартин прилетал сюда из Могалиса со своими
учебниками. Леора обладала талантом не мешать, не требовать, чтоб ее
замечали, так что он мог погрузиться в свои книги, как ему никогда не
удавалось в обществе шумного, ворчащего, отхаркивающегося Клифа, и
сохранять при этом теплое, полуосознанное чувство, что она тут рядом.
Часто в полночь, когда он только начинал ощущать голод, у него под рукой,
как по волшебству, появлялась тарелка с бутербродами. Нежность его не
становилась меньше от того, что он о ней не говорил. Леора его ограждала.
Она отстраняла мир, который готов был на него наброситься.
четверть часа, когда они, накинув на плечи кашне, сидели на краю кровати и
выкуривали непростительную папиросу перед утренним завтраком, Мартин
разъяснял Леоре свою работу, и Леора, покончив с собственными уроками,
пробовала читать какую-нибудь его книгу, какая была свободна. Хоть она
никогда не знала, никогда серьезно не изучала медицину в практических
деталях, однако она понимала лучше, пожалуй, чем Ангус Дьюер,
мировоззрение Мартина и основные принципы его работы. Пусть он отказался
от культа Готлиба и от стремления к лаборатории, как к некоему святилищу,
пусть решил сделаться преуспевающим врачом, он все же не до конца изменил
готлибовскому знамени. За деталями и внушительно звучащим списком терминов
он искал причину явлений, общие законы, которые сводили бы хаос несхожих и
противоречивых симптомов к стройному порядку химии.
двух частях с участием ковбоя Билли Андерсона и девушки, которая стала
впоследствии знаменитой под именем Мери Пикфорд, а на обратном пути, не
замечая прохожих на улицах, степенно обсуждали вымышленную интригу. Но по
воскресеньям, когда они уходили гулять за город (засунув в протертые
карманы четыре бутерброда и бутылку имбирного эля), Мартин бегал с Леорой
взапуски по холмам и оврагам, и, отбросив степенность, они превращались в
веселых детей. Приходя к Леоре вечером, он рассчитывал захватить ночной
трамвай в Могалис, чтобы утром проснуться поближе к месту своей работы. Он
всегда твердо принимал это решение, и Леора восхищалась его деловитостью,
но он никогда не поспевал на трамвай. Кондукторы первого утреннего трамвая
начали привыкать к бледному порывистому юноше, который сидел, сгорбившись,
на задней скамейке и, глотая страницы толстых красных книг, рассеянно
уписывал не совсем аппетитную пышку. Но в юноше не было тяжеловесности
рабочего, которого вытащили на заре из кровати начинать новый трудовой
день, серый и бесплодный. У него был вид странно решительный, странно
довольный.
тиранической честности готлибианства, от неуклонного искания причин, при
котором, по мере того как проникаешь в новые и новые слои, основные законы
точно уходят глубже и глубже; освободился от невыносимого напряжения, в
котором день за днем узнавал, как малы его знания. Мартин отогревался,
перейдя из готлибовского ледника в гостеприимный мир декана Сильвы.
раскланивались в замешательстве и спешили каждый своей дорогой.
Упустив время зимою, Мартин должен был остаться в Могалисе на все лето.
Полтора года от его свадьбы до получения диплома прошли сплошным
круговоротом, без времен года, без дат.
доктора Сильвы и всех Хороших Студентов, в особенности Ангуса Дьюера и
преподобного Айры Хинкли. Мартин всегда заявлял, что не нуждается в их
одобрении, в похвалах этих прилежных пошляков, но теперь, заслужив
одобрение, он его ценил. Сколько бы он ни фыркал, ему приятно было, что с
ним обращается, как с равным, Ангус, который устроился на лето
практикантом в Зенитской больнице и уже вооружился неприступной важностью
преуспевающего молодого хирурга.
сидели в ее комнате над книгами и кружкой крепкого пива, ни в их одежде,
ни в разговоре не было той пристойности, которой можно бы ждать от
романтической четы, преданной науке и высоким стремлениям. Они были не
слишком скромны. Леора иной раз походя употребляла такие англосаксонские
односложные речения, которые повергли бы в ужас Ангуса или Берта Тозера. В
свободные вечера, соблюдая экономию, они отправлялись в увеселительный
парк, суррогат Кони Айленда у мутного и вонючего озера, ели, словно
свершая обряд, горячие сосиски и добросовестно катались на бутафорской
железной дороге.
спал, никогда добровольно не молчал и не сидел один. Возможно, что его
успех в продаже автомобилей проистекал целиком из его любви к грандиозному
нагромождению блистательных фраз, которое в этой профессии, по-видимому,
необходимо. В какой мере его внимание к Мартину и Леоре порождалось
дружбой, а в какой обусловлено было боязнью остаться одному, - трудно
определить; но он несомненно веселил их, отвлекал от поглощенности друг
другом и никогда не выказывал обиды, если Мартину случалось встретить его
угрюмо и нелюбезно.
выключив глушитель. Он орал им в окно:
потом я вам поставлю жратву.
Мартин высказывал иногда свою досаду, была почти неизвинительна, но
теперь, когда он был полон до краев Леорой и абсолютно, эгоистически не
Буркатовский Сергей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Громыко Ольга