наружу. Не люблю ее за это. Эмм... Не люблю ее за грусть, что светла и
бесконечна... Ммм... О! Что похабно и беспечно... раздевает девку-Русь...
Вот.
- Ни хера себе! - вроде бы бесхитростно порадовался Василий. - Ну ты,
блин, даешь, мать твою! Ну ты... Токо я не понял: кто кого раздевает-то?
- Прикалываешься? - Соловей отпустил взглядом облака и подозрительно
уставился на Василия. - Тут такое построение фразы, что и коню понятно,
кто кого раздевает.
- Ни хера не понятно, - встопорщился Василий. - Раздевает девку Русь.
То есть - Русь раздевает девку. Какую девку, спрашивается? Почему она ее
раздевает? И вообще: откуда девка взялась? Сначала о ней ни слова не было!
- Коню понятно, что если речь идет об осени, то она и раздевает
девку-Русь! - живо отреагировал Соловей. - Осень! Понимаешь? Листья - как
одежды. Облетают листья, Русь остается голой.
- А-а-а, вона как! - притворно "допер" Василий. - Голой, значитца!
Стриптиз, типа? Ну-у-у! Вы, поэты, мать ва-шу, иногда такое загнете - хоть
стой, хоть падай. Ха! Голожопая Русь - это того... мгм... Ха!
- Вредный ты дядька, Василий, - огорчился Соловей, потратив на
тщательное изучение физиономии собеседника с полминуты и убедившись, что
из-за напускной глуповатой озабоченности явно торчат здоровенные волосатые
уши истинной егерской сущности. - Все с подколками да подковырками. Нет
чтобы тихо порадоваться: не очерствел окончательно человек, красота
природы из его души высекает эти... ммм... ну, искры, что ли. А человек
этот далекий от поэзии, дилетант, можно сказать. Радоваться надо! Прозрел
человек, достала его природа! А ты что?
- А что я? - Василий хитро прищурился. - Мы с тобой две недели живем
вместе, а за это время я от тебя, кроме "ну", "ага" и матюгов, ничего не
слыхал. А сегодня - вишь ты! - разнесло его. Девку-Русь он раздевать
собрался! Ха!
- Тормоз ты, Василий, - безнадежно махнув рукой, резюмировал Соловей
и неожиданно, безо всякого перехода, предложил:
- А может, тебя по еблищу пару раз треснуть? Помнится, ты три дня
добрый был да понятливый после того, как Пес тебе в репу заехал. Давай
тресну, а? - И с готовностью привстал из-за стола, красноречиво положив
карабин на столешницу и обтерев руки об штаны.
- Видали мы таких трескунов! - Василий, сохраняя на жидкобородой
личине язвительную ухмылку, на всякий случай подался назад и укоризненно
добавил:
- Шутки у тебя, Иван, того... с придурью. Ты чисти давай, чисти! Тоже
мне, помощник хренов...
- А это не шутки, - тихо уведомил Соловей, бочком огибая стол и
приближаясь к хозяину усадьбы с явно враждебными намерениями - мосластые
кулачищи разминает, дурак здоровый, похрустывает костяшками да неотрывно
смотрит внезапно округлившимися глазами. Можно сказать - кровожадно
смотрит! Оманьячел, короче, от безделья. Внезапный припадок.
- Давно пора тебя в стойло поставить, сволочь бородатая. Нет, не
поставить - положить. Ты всех уже достал своими приколами. Ты что же это
сделал, а? Ты такое светлое чувство испоганил, такое чувство...
- Да ты че, Вань?! - От столь неожиданного поворота событий вредный
егерь мгновенно утратил насмешливость и в непритворной тревоге метнулся
взглядом по сторонам. Ай, какая незадача! Оружие разобрано, бежать поздно,
позвать на помощь некого, а в личном зачете у тщедушного егеря против
крепкоплечего ветерана малых войн шансы столь мизерные, что плакать
хочется. - Да я... Шутил же я! Обидеть не хотел! Вань - я же по-доброму...
- А стихи... Стихи нормальные? - Соловей на миг остановился и
задумчиво постукал кулаком по столу - А? Если по большому счету, без
приколов?
- Да господи, боже ж ты мой! - со смятением во взоре егерь сложил
ладошки перед собой - как на молитве, и вдохновенно крикнул:
- Обалденные стихи! Просто обалденные! - Пушкин это... того...
Отдыхает, короче, Пушкин! Куда там, в задницу! Обалденные стихи!
- Ну ладно, раз так. По еблищу, значит, пока не надо, - примирительно
буркнул Соловей, возвращаясь на место и, опять же, без перехода уточнил:
- Сколько, говоришь, до этой твоей Кабаньей пади?
- Так это... Ну, восемьдесят пять километров, - осторожно выдохнул
егерь, с опаской наблюдая за своим визави. - Если на этой вашей бандитской
тачке поедем, за полтора часа доберемся... Слышь, Вань, - а может, тебе не
надо ехать? Мы бы и с Саньком управились... А? А то я этому Ефиму не
доверяю что-то... Какой-то он легкомысленный... Может, не надо?
- Надо, Вася, надо, - вполне озорно подмигнул Соловей, перестав тупо
смотреть перед собой в одну точку. - Два часа назад ты имел другое мнение
насчет Ефима. Испужался?! А ты не бойся - у меня с психикой все в норме.
Это я так пошутил. На крепость тебя проверил. Ты шутишь, и я шутю - оба мы
шутники, блин... Ты лучше расскажи, как ты на кабана собираешься
охотиться. Методику, так сказать. Если я не ошибаюсь, его кто-то должен
гнать на засаду. Загонять, так сказать. Нас трое. А ты хочешь взять двух
кабанов. Ну и как мы будем?
- Пошутил? - усомнился Василий, с недоверием глядя на молодого
ветерана. - Ну и шутки у тебя, Иван. Гхм-кхм... А насчет кабана - это
просто. Не, гнать никто не будет. Этот метод мне не нравится. А мы сделаем
так...
И Василий принялся с увлечением излагать Соловью свою передовую
методику индивидуального кабанобойства. Извините, уважаемый читатель, но я
вас в детали посвящать не стану: егерь запретил. Уперся, сволочь
волосатая, и все тут - секрет, говорит. Ну и черт с ним, перебьемся. А
пока он тут живописует технологические тонкости, пойдем посмотрим, как
поживают остальные обитатели егерской усадьбы, и вообще - что творится
вокруг да около.
Вокруг все нормально: усадьба располагается в живописном сосновом
бору, в заповедной зоне Белогорского охотничьего хозяйства. "Желтизна
пророчит стужу..." - это не более чем игра воображения. Толстый ковер из
пожухлых сосновых игл скорее бурый, нежели желтый, его наличие не
приурочено к демисезонью - тут, в бору, всегда так. В любое время года,
кроме снежной зимы, бор однообразен: сверху зелень, у подножия могучих
деревьев - толстый ковер. Это однообразие создает иллюзию надежности и
умиротворения, заставляет на некоторое время забыть о всех треволнениях
насквозь пропахшего асфальтом и бензином города, который не так уж и
далеко - в каких-то сорока километрах.
Вторая половина сентября, "погодень", как изволит выражаться
сентиментальный Соловей, вполне располагает: тепло, солнышко светит
ласково, белесые кудряши по небу ползут. Прелесть!
В архитектурном плане усадьба ничем не примечательна: скромный жилой
дом на три комнаты с кухонькой - скорее избушка, а не дом, да комплекс
хозяйственных построек, как попало разбросанных на двадцати сотках. Забора
нет - надобность отсутствует. В избушке, рассчитанной на двух-трех
человек, тесновато для семерых, один из которых - лежачий больной,
занимающий целую комнату, двое - молодая семейная пара, настоятельно
требующая ночной изоляции от остальных для производства мероприятий
эротосодержащего характера, а еще один - реактивный трехлетний малец,
готовый двадцать четыре часа в сутки скакать на голове и орать благим
матом от избытка чувств. Пока не наступили холода, житие сие терпимо.
Тепло, можно целый день бродить по усадьбе и окрестностям, собираясь под
крышу лишь к вечеру. Но слякотная непогодь не за горами. Если в ближайшее
время ничего не изменится, невольным гостям усадьбы придется туговато.
Егерь Василий - волк-одиночка, выраженный эгоист и вообще, с точки зрения
нормального индивида, - врожденный нравственный урод. Прожив полвека,
егерь не удосужился обзавестись семьей и прекрасно себя чувствует, когда в
его усадьбу никто не захаживает по месяцу и более. Гостей терпит только
лишь из уважения к благодетелю: Григорию Васильевичу Толхаеву, который в
свое время не дал умереть заповеднику, поднял его на личные средства и с
тех пор не оставляет вниманием брошенное всеми на произвол судьбы лесное
хозяйство, не без оснований полагая, что без его участия все тут захиреет
и самоликвидируется.
Так вот: гостей-то, конечно, егерь терпит, но за две недели
совместного проживания, как справедливо выразился Соловей, всех достал
своим скверным характером. Сцена за столом для чистки оружия - вовсе не
спонтанный взбрык надломленной психики Соловья; несмотря на длительную
военную карьеру, Иван умудрился сохранить железные нервы и отменную
психоэмоциональную устойчивость. Это скорее педагогический практикум:
нужно было поставить вредоносного волосатика на место. Поставили. Теперь
дня три будет хорошим - практика так показывает.
Всего на настоящий момент в усадьбе находятся десять теплокровных
млекопитающих. Сам егерь - худющий волосатый экземпляр 55 лет от роду и
его дряхлый кобель Бурят непонятно какой породы; лежачий больной Григорий
Васильевич Толхаев с домоуправляющим Ефимом, который по совместительству
является медиком; Ваня Соловей - на все руки мастер, здоровый парень
тридцати пяти лет, профессиональный кинолог и военный пенсионер, его жена
Ниночка, в позапрошлом году окончившая кулинарный техникум, и их отпрыск
Денис (то самое реактивное трехгодовалое чадо); Саша Маслов, тоже военный
пенсионер не старше Соловья, хороший парень, профкинолог, а к Саше в
комплекте - овчарка Ингрид - хромоногая ветеранша локальных войн, и
легкомысленный, но чрезвычайно смышленый спаниель Джек.
Теперь для тех, кто не в курсе, нужно пояснить, за каким дюделем все
эти вышеперечисленные товарищи две недели парятся в егерской усадьбе
вместо того, чтобы разойтись по домам и заниматься своими делами. Насчет
Василия с Бурятом все ясно: коренные жители, аборигены, образно выражаясь.
Саша Маслов и Ваня Соловей - ближайшие соратники небезызвестного Сереги
Рудина, боевые братья, можно сказать. По поводу похождений Рудина вы уже в
курсе, так что не стоит вдаваться в детали. Они просто прячутся в усадьбе
от нехороших людей, ждут своего предводителя и охраняют единственного
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Фазиль Искандер