Чтение 27–й страницы книги ~Завещание профессора Яворского~

Галина решила, что ей, должно быть, почудилось, и те двое вошли в
какую-то другую квартиру, когда с площадки третьего этажа в узкую щель
лестничной клетки просыпался двухголосый шепот:

- Ушла. Тебе показалось...

- Я крещусь, когда мне кажется. Видел я эту девку на кладбище. Из
лягавых она...

- Не выдумывай. Давай звони, пока никого нет...

У Галины екнуло сердце. Это к Яворским! А брюнет в песочном костюме,
несомненно, - Боков. Как она сразу не сообразила! Это надо было предвидеть
- Донат Боков не из тех людей, которые действуют наобум, и, если он после
разговора с доктором Билан обратился к Надежде Семеновне, то очевидно,
знал наверняка, что инкунабулы остались в доме Яворских. Все решилось еще
днем, когда он потерял последнюю надежду заполучить по-хорошему то,
главное, к чему стремилась его алчная душа: "Канон" и "Картинки" лишь
разожгли его аппетит. И вот пошел на крайность. Поверить в это было
нелегко - все-таки врач, ассистент клиники. Но в этом была своя логика.
Нечестность не имеет правил: спекулянт, мошенник в определенных ситуациях
не остановится перед воровством и даже перед ограблением. Тут дело не в
принципе - в куше, который манит, да еще, пожалуй, в степени риска. Боков
посчитал, что инкунабулы Яворского стоят любого риска, все остальное было
для него непринципиально. Он считал, что Новицкого нет в городе, Анна
Семеновна на дежурстве, Лариса, напуганная угрозой ареста, ушла к подруге.
Лучшего момента нельзя было представить...

Галина не слышала звонка, щелканья замков, до нее донесся лишь
хрипловатый мужской голос:

- Я понимаю... Понимаю - спит. Но у меня посылочка от ее брата Романа
Семеновича из Киева. Позвольте занесу, оставлю...

Говорил не Боков - мужчина в замшевой куртке. Это было ясно потому,
что говорил он с Ларисой. Куда подевался Боков? Отпрянул в сторону,
прижался к стене, едва услышав голос своей бывшей невесты? Что-то не
похоже на растерянность, испуг - уж больно гладко звучит "легенда" о
посылке. Да и сама посылка может быть только в портфеле, который перед
этим нес Боков. Значит, портфель он передал сообщнику, а сам спрятался. Он
предусмотрел, что Лариса может не послушать его совета и остаться дома: не
случайно же прихватил с собой коренастого...

- Вы не беспокойтесь: я на минутку, - прохрипел наверху коренастый.

Галина почувствовала, как у нее взмокла спина. Неужели впустит?.. На
площадке третьего этажа скрипнула, а затем клацнула входная дверь.
Впустила! Сердце Галины рванулось, так, что казалось вот-вот выпрыгнет из
груди. Она представила Ларису и этого коренастого в сумеречном коридоре за
массивной, плотно прикрытой дверью, и... выхватила милицейский свисток.
Помешать... Вспугнуть... Не дать совершиться самому худшему, других мыслей
не было.

Свисток был уже у рта, когда ее руку сжали, отвели чьи-то большие
сильные пальцы. Галина попыталась вырвать руку, но тот, кто стоял позади,
обхватил ее подбородок, запрокинув голову, прижав затылком к крутому
мускулистому плечу.

- Тихо, Галочка! Свои, - плеснул в самое ухо спокойный шепоток.

У Галины отлегло от сердца - узнала Мандзюка. Как и когда он появился
здесь? Впрочем, этот вопрос занимал ее недолго, потому что главное сейчас
было не в этом. А еще потому, что на площадке третьего этажа снова
скрипнула и почти тут же негромко стукнула дверь.

- Вот и Дон туда же устремился, - отпуская Галину, удовлетворенно
сказал Алексей.

- Скорее. Там Лариса... Лариса дома, понимаешь, - взволнованно
прошептала Галина. - Она будет сопротивляться, и они могут...

- Нет, - успокоил ее Мандзюк. - Рубашкин на "мокрое" не пойдет. Да и
Боков этого не допустит. Мы его чуток подсветили: когда он подходил к
дому, ему навстречу Сторожук попался. По нашей просьбе, понятно. Донату
пришлось раскланяться с ним. А это уже подсветка, что Донат не может не
учитывать.

- С Ларисой они не договорятся, - не успокаивалась Галина.

- Трудно сказать, - покачал головой Мандзюк. - Дело это во многом
семейное, а потому тонкое, по-всякому может обернуться. Пока у нас нет
оснований без приглашения в квартиру ломиться. А потом, кто знает, где эти
книги спрятаны? Пусть поищут. Мы тоже без дела не останемся.

Он извлек из кармана портативную рацию, выдвинул антенну, сказал
вполголоса:

- Объекты на месте. Можно начинать...

Из второй квартиры вышли и стали подниматься по лестнице
оперативники: Женя Глушицкий, Кленов; со двора вошли и тоже поднялись
наверх Бессараб и курсант-стажер. Они ни о чем не спрашивали Мандзюка,
видимо, все было обговорено заранее.

- Послушаем, на какой стадии там переговоры идут, - подмигнул Галине
Алексей. - В соседней с Яворскими квартире сидит Дымочкин из
научно-технического отдела со своей аппаратурой. Там же находится Чопей.

Он велел ей дожидаться Ляшенко, который должен вот-вот подъехать, и
последовал за товарищами.

Галина слышала, как они поднялись на третий этаж, вошли в соседнюю с
Яворскими квартиру. И снова в подъезде воцарилась обманчивая тишина. Что
происходило в квартире Яворских, можно было только гадать...

Прошло несколько томительных минут, показавшихся Галине вечностью.
Наконец приехали Ляшенко и следователь Кандыба. Ляшенко был чем-то
озабочен. Он велел Галине доложить самую суть, но и эту суть слушал
невнимательно, то и дело поглядывая наверх. Прервал Кандыбу, который стал
задавать уточняющие вопросы: - Потом уточнишь! - Сам же спросил только о
завещании: - Список книг составил Павел?

- Вы что знали, его раньше? - удивилась Галина.

- Оказалось, что знал.

...Сказать было легче, чем осознать этот факт, мимо которого он -
капитан Ляшенко - за минувшие четыре дня проходил не раз, не просто не
замечая его, но не допуская мысли о возможности его существования. Даже,
когда Инна Антоновна, которая, очевидно, была лучшего мнения о его
сообразительности, весьма недвусмысленно намекнула на то, что интересующий
его человек и есть тот самый Павел с горно-лыжной базы, с которым их обоих
связывали товарищеские отношения, он не понял намека.

Возможно потому, что за время их знакомства он встречался с Павлом
лишь в туристических походах, да на лыжной базе - так уж получалось - в
дружных веселых компаниях ненадолго вырвавшихся их городской суеты, от
повседневных дел и забот людей, которые там - в горах - были только
туристами, или только лыжниками, и не о чем другом ни говорить, ни слышать
не хотели.

Но возможно - и это скорее всего - сказался стереотип
профессионального мышления, согласно которому преступник загодя наделяется
отрицательными качествами, не всегда явными, подчас тщательно скрываемыми,
но в экстремальных ситуациях непременно проявляющимися вовне. Павла
Валентин знал как хорошего лыжника, альпиниста, надежного напарника, на
которого можно положиться на крутой горной лыжне, и на самом трудном
маршруте; как доброго парня, которому можно довериться уже не в столь
опасных, но не менее важных делах: Павел никогда не отказывал ему ни в
месте в стареньком базовском "газике", ни в ключе от небольшой, заваленной
спальными мешками инструкторской комнаты, ни в запасной, прибереженной для
себя, паре лыж. Этого было достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов.
Тем более, что общие знакомые: Гаррик Майсурадзе, Регина, доктор Год
отзывались о Павле как нельзя лучше, считали его своим парнем. И у
Валентина за все время их знакомства не было причин думать иначе - он тоже
считал Павла своим: простым, понятным. А поступки доктора Новицкого были
непонятны, предосудительны, чужды. И потому казалось, что своим он быть
никак не может...

Несколько часов назад, возвращаясь после обеденного перерыва в свой
кабинет, Валентин увидел в коридоре Павла и обрадовался ему. Он всегда был
рад Павлу: их встречи оставляли живые яркие воспоминания о небезопасных
восхождениях на перевалы, вихревых спусках по сбегающим с горных склонов
лыжням, соревнованиях по гигантскому слалому, веселому празднику
масленицы. Но на этот раз их встреча ничего хорошего не сулила...

Валентин не сразу понял о чем говорит Павел и какое отношение к нему
имеет Новицкий. А понять это уже было несложно: словесный портрет
Новицкого был известен, и о том, что Павел - медик Валентин тоже знал. К
тому же правая рука Павла висела на предохранительной косынке. Но это не
сразу выстроилось в ряд, улеглось в сознании...

Первая мысль была о том, каким, должно быть, остолопом выглядит он -
Валентин - в глазах Инны Антоновны. Но тут же вспомнил ее слова о космосе
и милицейском мундире и мысленно поблагодарил ее. Умница, она понимала,
каково ему будет, когда он встретится с Новицким... Да, мы остаемся
кому-то товарищами, друзьями и в белом халате, и в милицейском мундире и
не можем уйти в сторону, отмежеваться от этих людей только потому, что они
попали в беду. Куда как просто заявить самоотвод, занять место стороннего
наблюдателя. Закон позволяет это, совесть - нет. Но как помочь человеку,
которого ты обязан изобличить? Посоветовать признаться во всем? А если,
послушав тебя, он станет говорить себе во вред?

Эти мысли не давали Валентину вникнуть в то, что говорил Павел. Но
потом сумел взять себя в руки, сосредоточиться.

...Признает себя виновным в непреднамеренном убийстве Анатолия
Зимовца? Ну, это уж слишком! На худой конец речь может пойти лишь о
нанесении тяжелого телесного повреждения при превышении пределов
необходимой самообороны. К сожалению, он не может сказать это Павлу. Пока
не может...

- Когда ты ударил Зимовца, в его руке был нож?