для Стручка последним ярким впечатлением его жизни.
зеленью, звуки станции стыдливо упрятались под платформы и за бараки и в
возникшей тишине сольный вой Настурции служил поминальным плачем пионеру
Грише, сраженному наконец-то сине-белым рылом вероломного грузовика.
бронзовый взор, устремленный на станцию и за станцию видел светлое будущее
без пыльных площадей и ясный горизонт и вообще все то, что полагается
видеть пионерам, круглосуточно несущим вахту добра в парках и на площадях
тысяч и тысяч городов.
милиционер, он шагал от станции в сером мундире и серой же форменной
фуражке и только малиновый околыш в сплошной серости напоминал след
закатного солнца, проваливающегося в обложные тучи. Казалось, Гриша
приободрился - появились свои.
наконец разжал пальцы, отпустил руль, тронул Филина за плечо:
ужасное: Шпындро убил человека... по его вине... погиб... ах да что там,
видел Шпындро не могильный холмик над гробом Филина, не толстенную вдову и
плач дщерей, размазывающих черные подтеки косметики по щекам, а видел
Игорь Иванович тихую, уютную страну, с неизменно промытыми окнами и
витринами, с неизменно улыбающимися - пусть и неискренне - вежливыми
людьми; никогда теперь уже не пройтись вечером по сверкающим переулкам,
заглядывая в уютные пианобары, где склонившись над роялем осыпает Шпындро
джазом его молодости то старик с сивой бороденкой, то патлатая девчушка,
то случайно забредший, как и Шпындро, посетитель; могильщики сгребали
отвалы земли из предварительно отрытой могилы и ссыпали не на крышку гроба
Филина, а на мечту Шпындро, заваливая комьями земли те самые, промытые до
блеска витрины и пианиста, склонившегося над роялем, и столики с цветами -
не чета тем, что у ног Гриши - земля покрывала струны инструмента,
высилась слой за слоем и уже не нужна палка, подпирающая плавно вырезанную
крышку, покрытую черным лаком...
Мордасов или злокозненный вопрос крутится в голове сам по себе и сшибает
Шпындро мощными кулачными ударами. Сквозь лобовое стекло он видел
приближение милиционера, на минуту замершего у покалеченного Гриши и
тронувшего за плечо поверженного, ничком лежащего Стручка.
каплей Шпындро все меньше и меньше надеялся на благополучный исход: сковал
страх, но через минуту-другую страх растает, вернее, освободит место
желанию выкрутиться и тогда Шпындро пойдет на все ради уютного пианобара в
далеком далеке, где никому и не снится бельмастый пионер Гриша, столько
лет смотрящий за горизонт.
что с визгом выпорхнули, истаяли винные пары, полегчало.
вышагивала от станционного ларька, катилась в раскачку, как ошалевшая
квасная бочка и шевелюра ее пламенела в серости окружения. Половина
всевековой хны так или иначе напитала огнем редкие волосья Рыжухи и
явление ее сейчас напоминало контрастом помидор поверх снежного покрова
или белое блюдце на черном покрывале: Рыжуха выпадала из цветового
однообразия площади и яркостью своей бросала вызов милицейскому околышу.
приблизился, молча протянул руку, шофер покорно расстался с каменным
обидчиком Стручка. Милиционер вертел обломок завороженно, как палеонтолог
в раскопе берцовую кость доселе невиданного динозавра.
что сейчас страж закона обернет Гришин галстук и спрячет, но милиционер
высморкался шумно, смешно потряхивая головой и упрятал платок.
помолчи, до поры.
Ивановичу - слов не слышно - Шпындро видел, как шофер грузовика согласно
кивал, по всему выходило, милиционер на стороне грузовика.
недоплатили за кружку кваса, припечатала:
лобовое стекло по Филину: стекло не разбилось и с расстояния в четыре-пять
метров милиционер отчетливо видел, что кровь хлещет у Филина из носа и
вряд ли стоит опасаться худшего.
автопроишествиями дела иметь не привык, через минуту оглядывания потрусил
к телефонной будке выкликать по проводам собратьев.
голову.
запрокинув голову, угрожая пионеру Грише расправой. Стручок несилен в
причинно-следственных связях и предпочитал ненавидеть прямых обидчиков:
бронзовый Гриша, не подозревая того, оказался в опасности.
сочувствием, будто ураганным ветром сорвало с безобразного для глаз, но
положенного на века крыльца, и фигурка в дорогостоящих одеждах рванула в
эпицентр столкновения.
обличений, бумажным водопадом валились реляции, направленные милицией ему
на работу, и каждая из них безжалостно расправлялась с Игорем Ивановичем;
если Филин испустил дух, обеспечена отсидка: Шпындро мысленно извлекал
себя из отутюженного костюма, как бело-красное крабье мясо из колючей в
щетинках клешни, аккуратно развязывал галстук, снимал брюки, складывая их
по стрелкам и вешая на спинку стула, как давно растерявший былой пыл
любовник, разоблачался до трусов и неизвестная, но явно враждебная рука
протягивала ему комплект тюремной одежды; Шпындро трогал задумчиво миллион
раз стиранные облачения и начинал медленно примерять, завершающей деталью
к стеганной не по размеру куртке отчего-то оказывался безобразный треух и
в нем Шпындро выглядел хуже дворника Колымухина - от Колымы, как видно? -
по прозвищу Калым (гласные причудливо чередовались, как в давно забытом
школьном правиле), убирающего снег у служебного подъезда Шпындро и по
причине скаредности паркующихся автолюбителей лихо рассыпающего всякие
мелкие гадости для чад возлюбленных - протертых, облеклеенных, облизанных
машин.
каков его дом? И что в нем есть-имеется? И каковы мечты Калыма? И еще,
какая женщина рядом с ним? И как она встречает его в его разъедающем глаза
треухе? И вдруг тот же треух на стриженной по записи к золотым рукам
голове Шпындро; хуже того - после определенно наплевательского сгребания
снега Калым волен, как птица, а Шпындро сутки за сутками окажется в чужой
власти и сколько этих суток ему предназначено? Четыре года или больше, или
меньше? Он дал себе четыре года и, чтобы успокоиться, попробовал
перемножить число суток года на четыре, не получилось; возникло давящее
ощущение - много, бездонно много и уныло; и не из-за потакания корысти, не
за сбор денег и златообразующих субстанций он садится, а за гибель Филина,
которому и так, судя по серости лика, немного оставалось и никто бы не
скорбел о его уходе в царство теней, но поскольку под локоток при
наиважнейшем переходе Филина - не с работы на работу, заметьте, - его
поддерживал Шпындро, то и сидеть выпадало ему.
большей яростью обрушился на пионера Гришу, значит, не судьба Шпындро
отправляться в театрально промытую страну, заказано проводить вечера за
телевизором, поедая ненавистные продукты и прикидывая, чем угодить жене
посла, а чем прямого начальника, расставляя силки нелюбимым коллегам, а
любимых почти не водилось, силками приходилось обзаводиться в изобилии.
- и все же не сравнить с морозным утром, с угрюмыми соснами, зажимающими
просеку, по которой бредет Шпындро в треухе, а в Москве все течет, будто
не было Шпындро никогда в жизни, а Кругов уютно обустроился в далеком
далеке и губы его, касающиеся ободка бокала трогает мудрая усмешка и все
уверены - Кругов умен и тонок и чувствует ситуацию, как никто, а Кругов в
этот миг просто-напросто отчетливо видит Шпындро в треухе, бредущего по
заполярной просеке; никогда никто не представит, что этот же человек на
приемах в умопомрачительных костюмах, если его не терзал очередной приступ
прикидывания серой мышкой, вышагивал по навощеному паркету прошлого
столетия и отблеск пламени настоящих свечей - не пальчиковых канделябров -
плавал в его глазах.
сейчас не обременяла себя условностями, а так... бог ты мой, блудница, да
еще в роли мученицы. Шпындро представил, как жена пакует ему посылки, а
приедет ли она к нему? Говорят, там есть гостиницы или наподобие, где муж
с женой могут уединиться на денек-другой: Шпындро в своем треухе встречает
жену, вряд ли сподобившуюся щадить его и потому, как всегда, разодетую,
делает шаг навстречу, и другой шаг, и третий, и она знает не по догадке, а
на все сто, что у него полгода, а может и год, никого не было, и
оскорбительная жалость ее плотского участия щиплет веки заключенного, а
Дальский Алекс
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Флинт Эрик