жили, слышите?
Я уже умирал, когда вы пришли. Это меня остановило, мне показалось, что я
оживаю.
люди умирают вот так, сразу? У вас было горе, оно прошло, все миновало. Это
я должен просить у вас прощенья, и я прошу его на коленях! Вы будете жить,
жить с нами, жить долго. Мы вас берем с собой. У нас обоих будет отныне одна
мысль - о вашем счастье!
говорит, что вы не умрете.
быть тем, что я есть? Нет. Господь рассудил так же, как я и вы, а он не
меняет решений; надо, чтобы я ушел. Смерть - прекрасный выход из положения.
Бог лучше нас знает, что нам надобно. Пусть господин Понмерси будет счастлив
с Козеттой, пусть молодость соединится с ясным утром, пусть радуют вас, дети
мои, сирень и соловьи, пусть жизнь ваша будет залита солнцем, как цветущий
луг, пусть все блаженство небес снизойдет в ваши души. а я ни на что больше
не нужен, я умру; так надо, и это хорошо. Поймите, будем благоразумны,
ничего нельзя поделать, я чувствую, что все кончено. Час назад у меня был
обморок. А сегодня ночью я выпил весь этот кувшин воды. Какой добрый у тебя
муж, Козетта! Тебе с ним гораздо лучше, чем со мной.
бедные дети.
"Сударь...", но в тоне, каким оно было произнесено, заключался безмолвный
вопрос.
права роптать на бога.
словно хотел унести ее образ в вечность. В темной глубине, куда он уже
спустился, ему все еще доступно было чувство восхищения Козеттой. На бледном
его челе словно лежало светлое отражение ее нежного личика. И у могилы есть
свои радости.
Мариуса. И, наклонившись к уху Мариуса, тихо добавил: - Слишком поздно.
Мариуса и доктора. Из уст его чуть слышно излетели слова:
агонии. Уверенным шагом ой подошел к стене, отстранив Мариуса и врача,
желавших ему помочь, снял со стены маленькое медное распятие и, легко
передвигаясь, точно здоровый человек, снова сел в кресло, положил распятие
на стол и внятно произнес:
сложенные на коленях руки стали царапать ногтями материю.
не могла. Среди скорбных рыданий можно было уловить лишь отдельные слова:
снова потерять?
ближе к могиле, то обратно к жизни. Он движется навстречу смерти точно
ощупью.
сбрасывая нависшие над ним тени, к нему почти вернулось ясное сознание.
Приподняв край рукава Козетты, он поцеловал его.
огорчало. Меня огорчало то, господин Понмерси, что вы не захотели трогать
эти деньги. Они правда принадлежат вашей жене. Я сейчас объясню вам все,
дети мои, именно потому я так рад вас видеть. Черный гагат привозят из
Англии, белый гагат - из Норвегии. Об этом сказано в той вон бумаге, вы ее
прочтете. Я придумал заменить на браслетах кованые застежки литыми. Это
красивее, лучше и дешевле. Вы понимаете, как много денег можно на этом
заработать? Стало быть, богатство Козетты принадлежит ей по праву. Я
рассказываю вам эти подробности, чтобы вы были спокойны.
но не мог помешать заботливой старухе крикнуть умирающему перед уходом:
на кого-то над своей головой, видимого только ему одному.
жизнью.
франков действительно принадлежат Козетте. Если бы вы отказались от них, вся
моя жизнь пропала бы даром! Мы достигли большого совершенства в этих
стеклянных изделиях. Они могли соперничать с так называемыми "берлинскими
драгоценностями". Ну можно ли равнять их с черным немецким стеклярусом?
Целый гросс нашего, содержащий двенадцать дюжин отличных граненых бусин,
стоит всего три франка.
стараясь как бы приковать, как бы удержать его взглядом. Козетта и Мариус,
взявшись за руки, стояли перед Жаном Вальжаном, онемев от горя, дрожащие,
охваченные отчаянием.
закату. Дыхание стало неровным и прерывалось хрипом. Ему было трудно
пошевелить рукой, ноги оцепенели. Но по мере того как росли слабость и
бессилие, все яснее и отчетливее проступало на его челе величие души.
Отблеск нездешнего мира уже мерцал в его глазах.
засветился некий свет. Дыхание слабело, взгляд становился глубже. Это был
мертвец, за спиной которого угадывались крылья.
минуты его жизни, и он заговорил слабым голосом, словно доносящимся
издалека, - казалось, между ними воздвиглась стена.
тоже любишь меня, моя Козетта. Я знал, что ты всегда была привязана к твоему
старику. Какая ты милая, положила мне за спину подушку! Ведь ты поплачешь
обо мне немножко? Только не слишком долго. Я не хочу, чтобы ты горевала
по-настоящему. Вам надо побольше развлекаться, дети мои. Я позабыл вам
сказать, что на пряжках без шпеньков можно было больше заработать, чем на
всем остальном. Гросс, двенадцать дюжин пряжек, обходился в десять франков,
а продавался за шестьдесят. Право же, это было выгодное дело. Поэтому вас не
должны удивлять эти шестьсот тысяч франков, господин Понмерси. Это честно
нажитые деньги. Вы можете со спокойной совестью пользоваться богатством. Вам
надо завести карету, брать иногда ложу в театр, тебе нужны красивые бальные
наряды, моя Козетта, вы должны угощать вкусными обедами ваших друзей и жить
счастливо. Я сейчас писал об этом Козетте. Она найдет мое письмо. Ей я
завещаю и два подсвечника, что на камине. Они серебряные, но для меня они из
чистого золота, из брильянтов; простые свечи, вставленные в них,
превращаются в алтарные. Не знаю, доволен ли мною там, наверху, тот, кто
подарил мне их. Я сделал все, что мог. Дети мои! Не забудьте, что я бедняк,
похороните меня где-нибудь в сторонке и положите на могилу камень, чтобы
обозначить место. Такова моя последняя воля. Не надо никакого имени на
камне. Если Козетте захочется иногда навестить меня, мне будет приятно. Это
и к вам относится, господин Понмерси. Должен признаться, что я не всегда вас
любил; простите меня за это. Теперь же она и вы для меня - одно. Я очень
благодарен вам. Я чувствую, что вы дадите счастье Козетте. Если бы вы знали,
господин Понмерси, как радовали меня ее милые румяные щечки! Я огорчался,
когда она становилась хоть чуточку бледнее. В ящике комода лежит
пятисотфранковый билет. Я его не трогал. Это для бедных. Козетта! Видишь
свое платьице вон там, на постели? Ты узнаешь его? А с тех пор прошло только
десять лет. Как быстро летит время! Мы были так счастливы! Все кончено. Не
плачьте, дети, я ухожу не так уж далеко, я вас увижу оттуда. А ночью, вы
только вглядитесь в темноту - и вы увидите, как я вам улыбаюсь. Козетта! А
ты помнишь Монфермейль? Тебя послали в лес, и ты очень боялась; помнишь, как
я поднял за дужку ведро с водой? Тогда я в первый раз дотронулся до бедной
твоей ручонки. Она была такая холодная! Ах, барышня, какие красные ручки
были у вас тогда и какие беленькие теперь! А большая кукла! Помнишь ее? Ты
назвала ее Катериной. Ты так жалела, что не могла взять ее с собой в
монастырь! Как часто ты смешила меня, милый мой ангел! После дождя ты
пускала по воде соломинки и смотрела, как они уплывают. Однажды я подарил
тебе ракетку из ивовых прутьев и волан с желтыми, синими и зелеными
перышками. Ты, верно, позабыла это. Маленькой ты была такая резвушка! Ты
любила играть. Ты привешивала к ушам вишни. И все это кануло в прошлое. И
лес, где я проходил со своей девочкой, и деревья, под которыми мы гуляли, и
монастырь, где мы скрывались, и игры, и веселый детский смех - все стало
тенью. А я воображал, что все это принадлежит мне. Вот в чем моя глупость.
Тенардье были злые люди. Надо им простить, Козетта! Пришло время сказать
тебе имя твоей матери. Ее звали Фантина. Запомни это имя: Фантина. Становись
на колени всякий раз, как будешь произносить его. Она много страдала. Она
Корнев Павел
Каменистый Артем
Володихин Дмитрий
Маккэфри Энн
Соломатина Татьяна
Березин Федор