Чтение 263–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

ослаб. Руками цепляюсь, животом наваливаюсь, а ноги взбросить не могу. Она
вертится. Вот вырвалась, понесла Жданка, свалила. Хорошо хоть ремень остался
у него в руке, не оставили следа, вали всё на шайтана.

Из сил выбились с этой лошадью. Еще трудней идти. А тут земля пошла
распаханная, борозды. Увязаем, волочим ноги. Но отчасти это и хорошо: где
пахота -- там люди, где люди -- там вода.

Идём, бредём, тащимся. Опять силуэты. Опять залегли и ползем. Стоги сена!
Здорово, Луга? Иртыш близко? (Еще ой как далеко...) Из сил последних
забрались наверх, закопались.

Вот когда заснули мы на целый день! Вместе с бессонной ночью перед
побегом это мы потеряли уже пять ночей без сна.

Мы просыпаемся в конце дня, слышим трактор. Осторожно разбираем сено,
высовываем головы чуть-чуть. Подъехали два трактора. Избёнка. Уже вечереет.

Идея! -- в трактор залита охлаждающая вода! Трактористы лягут спать -- и
мы её выпьем.

Стемнело. Исполнилось четверо суток побега. Ползём к тракторам.

Хорошо хоть собаки нет. Тихо добрались до слива, глотнули -- нет, с
керосином вода. Отплевываемся, не можем пить.

Всё тут у них есть -- и вода, и еда. Сейчас постучаться, попросить
Христом-Богом: "Братцы! Люди! Помогите! Мы -- узники, мы из тюрьмы бежали!"
Как это было в девятнадцатом веке -- к таёжным тропкам выносили горшки с
кашей, одежонку, медные деньги.

Хлебом кормили крестьянки меня,

Парни снабжали махоркой.

Черта лысого! Время не то. Продадут. Или от души продадут, или себя
спасая. Потому что за [соучастие] можно и им влепить по четвертаку. В
прошлом веке не догадывались давать за хлеб и за воду политическую статью.

И мы тащимся дальше. Тащимся всю ночь. Мы ждем Иртыша, мы ловим признаки
реки. Но нет их. Мы гоним и гоним себя, не щадя. К утру попадается опять
стог. Еще трудней, чем вчера, мы на него взлезаем. Засыпаем. И то хорошо.

Просыпаемся к вечеру. Сколько же может вынести человек? Вот уже [пять]
суток побега. Недалеко видим юрту, близ неё -- навес. Тихо туда крадемся.
Там насыпана магара. Набиваем ею портфель, пытаемся жевать, но нельзя
проглотить -- так высох рот. Вдруг увидели около юрты огромный самовар,
ведра на два. Подползли к нему. Открыли кран -- пустой, проклятый. Когда
наклонили -- сделали глотка по два.

И снова побрели. брели и падали. Лежишь -- дышится легче. Подняться со
спины уже не можем. Чтобы подняться, надо сперва перекатиться на живот.
Потом, качаясь -- на ноги. И уже одышка. Так похудели, что, кажется, живот
прирос к позвоночнику. Под утро переходим метров на двести, не больше. И
ложимся.

Утром и стог уже не попался. Какая-то нора в холме, выкопанная зверем.
Пролежали в ней день, а заснуть не могли; в этот день похолодало, и от земли
холодно. Или кровь уже не греет? Пытаемся жевать макароны.

И вдруг я вижу: цепь идёт! Краснопогонники! Нас окружают! Жданок меня
дергает: да тебе кажется, это -- табун лошадей.

Да, померещилось. Опять лежим. День -- бесконечный. Вдруг пришёл шакал --
к себе в нору. Мы положили ему макарон и отползли, чтоб заманить его,
припороть и съесть. Но он не взял. Ушёл.

В одну сторону от нас -- уклон, и по нему ниже -- солончаки от
пересохшего озера, а на другом берегу -- юрта, дымок тянется.

[Шесть] суток прошло. Мы -- уже на пределе: прибредились вот
краснопогонники, язык во рту не ворочается, мочимся редко и с кровью. Нет!
Этой ночью пищу и воду добыть любой ценой! Пойдем туда, в юрту. А если
откажут -- брать силой. Я вспомнил: у старого беглеца Григория Кудла был
такой клич: [махмадера!] (Это значит: уговоры окончены, бери!) Так с Колей и
договорились: скажу "махмадера"!

В темноте тихо подкрались к юрте. Есть колодец! Но нет ведра. Невдалеке
коновязь, оседланная лошадь стоит. Заглянули в щель двери. Там, при коптилке
казах и казашка, дети. Стучим. Вошли. Говорю: "Салам!" А у самого перед
глазами круги, как бы не упасть. Внутри -- круглый низкий стол (еще ниже
нашего модерна) для бешбармака. Вокруг юрты -- лавочки, покрытые кошмой.
Большой кованный сундук.

Казах пробурчал что-то в ответ, смотрит исподлобья, не рад. Я для
важности (да и силы надо сохранить) сел, положил портфель на стол. "Я --
начальник геолого-разведочной партии, а то мой шофёр. Машина в степи
осталась, с людьми, километров пять-семь отсюда: протекает радиатор, ушла
вода. И сами уж мы третьи сутки не евши, голодные. Пить-есть нам дай,
аксакал. И -- что посоветуешь делать?"

Но казах щурится, пить-есть не предлагает. Спрашивает: "А как памилий,
начальник?"

Всё у меня было приготовлено, но голова гудит, забыл. Отвечаю: "Иванов.
-- (Глупо, конечно.) -- Ну, так продай продуктов, аксакал!" -- "Нет. К
соседу иди". -- "Далеко?" -- "Два километра".

Я сижу с осанкой, а Коля тем временем не выдержал, взял со стола лепешку
и пытается жевать, но видно трудно у него идёт. И вдруг казах берет кнут --
короткая ручка, а длинная кожаная плеть -- и замахивается на Жданка. Я
подымаюсь: "Эх вы, люди! Вот ваше гостеприимство!" А казах ручкой кнута
тычет Жданка в спину, гонит из юрты. Я командую: "Махмадера!" Нож достаю и
казаху: "В угол! Ложись!" Казах бросился за полог. Я за ним: может, там у
него ружьё, сейчас выстрелит? А он шлепнулся на постель, кричит: "Всё бери!
Ничего не скажу!" Ах ты, сука! Зачем мне твоё "всё"? Почему ты мне раньше не
дал то немного, что я просил?

Коле: "Шмон!" Сам стою с ножом у двери. Казашка визжит, дети заплакали.
"Скажи жене -- никого не тронем. Нам надо -- есть. Мясо -- бар?" -- "Йок"!
-- руками разводит. А Коля шурует по юрте и уже тащит из клетушки вяленого
барана. "Что же ты врал?!" Тащит Коля и таз, а в нём -- баурсаки -- куски
теста, проваренные в жиру. Тут я разобрался: на столе в пиалах стоит кумыс!
Выпили с Колей. С каждым глотком просто жизнь возвращается! Что за напиток!
Голова закружилась, но от опьянения как-то легко, силы прибавляются. Коля во
вкус вошёл. Деньги мне протягивает. Оказалось двадцать восемь рублей. В
заначке где-нибудь у него не столько. Барана валим в мешок, в другой сыпем
баурсаки, лепёшки, конфеты какие-то, подушечки грязные. Тащит Коля еще и
миску с бараньими выжарками. Нож! -- вот он-то нам нужен. Ничего стараемся
не забыть: ложки деревянные, соль. Мешок я уношу. Возвращаюсь, беру ведро с
водой. Беру одеяло, запасную уздечку, кнут. (Ворчит, не понравилось: ему же
нас догонять.)

"Так вот, -- говорю казаху, -- учись, запоминай: надо к гостям добрее
быть! Мы б тебе за ведро воды да за десяток баурсаков в ноги поклонились. Мы
хороших людей не обижаем. Последние тебе указания: лежи, не шевелись! Мы тут
не одни".

Оставляю Колю снаружи у дверей, сам тащу остальную добычу к лошади. Как
будто надо спешить, но я спокойно соображаю. Лошадь повёл к колодцу, напоил.
Ей ведь тоже работка: целую ночь идти перегруженной. Сам у колодца напился.
И Коля напился. Тут подошли гуси. Коля слабость имеет к птице. Говорит:
"Прихватим гусей? скрутим головы?" -- "Шуму будет много. Не трать времени".
Спустил я стремена, подтянул подпругу. Сзади седла Жданок положил одеяло и
на него сел с колодезного сруба. В руки взял ведро с водой. Перекинули через
лошадь два связанных мешка. Я -- в седло. И по звёздам поехали на восток,
чтобы сбить погоню.

Лошадь недовольна, что седоков -- двое и чужие, старается извернуться к
дому назад, шеей кружит. Ну, совладали. Пошла ходко. В стороне огоньки.
Объехали их. Коля мне напевает на ухо:

Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать,

Только был бы конь хороший у ковбоя!

"Я, -- говорит, -- у него еще паспорт видел". -- "Чего ж не взял? Паспорт
всегда пригодится. Хоть корочку издали показать".

По дороге, не слезая, очень часто пили воду, закусывали. Совсем другой
дух! Теперь бы за ночь отскакать подальше!

Вдруг услышали крики птиц. Озеро. Объезжать -- далеко, жалко время
терять. Коля слез и повел лошадь топкой перемычкой. Прошли. Но кинулись --
нет одеяла. Соскользнуло... [Дали след]...

Это очень плохо. От казаха во все стороны -- много путей, но по
найденному одеялу, если эту точку добавить к юрте казаха -- выявиться наш
путь. Возвращаться, искать? Времени нет. Да всё равно поймут, что идём на
север.

Устроили привал. Лошадь держу за повод. Ели-пили, ели-пили без конца.
Воды осталось -- на дне ведра, сами удивляемся.

Курс -- норд. Рысью лошадь не тянет, но быстрым шагом, километров по
восемь -- десять в час. Если за шесть ночей мы километров полтораста дернули
-- за эту ночь еще семьдесят. Если бы зигзагов не делали -- уже были б у
Иртыша.

Рассвет. А укрытия нет. Поехали еще. Уже и опасно ехать. Тут увидели
глубокую впадину, вроде ямы. Спустились туда с лошадью, еще попили и поели.
Вдруг -- затарахтел близко мотоцикл. Это плохо, значит -- дорога. Надо
укрыться надёжней. Вылезли осмотрелись. Не так далеко -- мёртвый брошенный
аул. *(3) Направились туда. В трёх стенах разрушенного дома сгрузились.
Спутал лошади передние ноги, пустил пастись.

Но сна в этот день не было: казахом и одеялом [дали след].

Вечер. [Семь] суток. Лошадь пасётся вдали. Пошли за ней -- отпрыгивает,
вырывается; схватил Коля за гриву -- потащила, упал. Распутала передние ноги
-- и теперь её уже не взять. Три часа ловили -- измучились, загоняли её в
развалины, накидывали петлю из ремней, так и не далась. Губы кусали от
жалости, а пришлось бросить. Осталась нам уздечка, да кнут.

Поели, выпили последнюю воду. Взвалили на себя мешки с пищей, пустое
ведро. Пошли. Сегодня силы есть.