Чтение 265–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

Да зайдёмте в дом, что в так плохо принимаете?" И действительно, они
расслабляются: "У нас нет ничего. Может в совхозе. Два километра ниже."

Идём в лодку и спускаемся еще двадцать. Вечер лунный. Поднимаемся по
обрыву. Домик. Свет не горит. Стучим. Выходит казах. И этот первый человек
продаёт нам -- полбуханки хлеба, четверть мешка картошки. Покупаем и иголку
с ниткой (это, наверное, неосторожно). И бритву спрашиваем, но он не
бреется, у него не растёт. Все-таки первый добрый человек. Мы входим во вкус
и спрашиваем, нельзя ли рыбки. Поднялась жена, несёт нам две рыбки и
говорит: "Беш деньга'". -- Это уж -- выше ожидания, отдаёт без денег! Ну,
действительно добрые люди! Сую рыб в мешок, тащит рыб своих назад. "Беш
деньга', пять рублей", -- объясняет хозяин. Ах, вот оно что! Нет, не берём,
дорого.

Мы плывём остаток ночи. Следующий [семнадцатый] день побега прячем лодку
в кустах, сами спим в сене. И так же -- [восемнадцатые] и [девятнадцатые]
сутки, стараясь не встречаться с людьми. Всё есть у нас: вода, огонь, мясо,
картошка, соль, ведро. На обрывистом правом берегу -- лиственные леса, на
левом -- луга, много сена. Днем разводим в кустах костёр, варим похлебку,
спим.

Но скоро будет Омск, и неизбежен выход в [люди], а значит, нужна бритва.
Полная беспомощность: без бритвы и без ножниц ничего не придумаешь, как
избавиться от волос. Хоть выщипывай по волосочку.

В лунную ночь мы увидели высокий курган над Иртышом. Подумали --
сторожевой? ермаковских времен? Влезли посмотреть. И при луне увидели
таинственный мёртвый город из саманных домов. Тоже, наверно, от начала
тридцатых... Что горит -- жгли, саман -- рушили, кого привязывали к хвостам
лошадей. Сюда туристы не ездят...

Дождя не было ни разу за все эти две недели. Но стали очень уже холодные
ночи. Для скорости грёб больше я, а Жданок сидел на корме и мёрз. И вот
[двадцатой] ночью он стал просить зажечь костёр и согреться кипятком. Я
сажал его за вёсла, но он трясся в ознобе и просил только костра.

В этом костре ему не мог отказать товарищ по побегу -- Коля должен был
понять и отказаться сам. Но у Жданка это было, что он не мог бороться со
своим желанием: как когда-то схватил лепёшку со стола; или как соблазняла
его птица.

Он дрожал и просил костра. Но ведь вдоль Иртыша нас должны повсюду
насторожённо ждать. Это удивительно, что мы до сих пор ни разу не
пересеклись с конвоем. Что лунными ночами на середине Иртыша они нас не
заметили и не остановили.

Тут мы увидели на высоком берегу огонёк. Коля стал просить вместо костра
зайти и погреться. Это было еще опаснее. Нельзя было соглашаться. Столько
перетерпеть, столько пройти -- и для чего же? Но отказать я ему не мог,
может заболел. А сам он не отказывался.

При коптилке спали на полу казах и казашка. Вскочили, испугались. Я
объясняю: "Заболел вот у меня человек, дайте обогреться. Мы --
командировочные, от Заготзерна. Нас на лодке перевезли с той стороны".
Говорит казах: "Ложитесь". Лег Коля на какую-то кошму, прилег и я для виду.
Это -- первый наш кров за весь побег, но жжет меня от него. Я не только
уснуть -- я лежать не могу. Такое состояние, будто мы сами себя предали,
сами залезли в западню.

Старик вышел в одном нижнем (иначе б я за ним пошёл) и долго не идёт.
Слышу -- за пологом шепчутся по-казахски. Это молодые. Спрашиваю: "Вы --
кто? Бакенщики?" -- "Нет, мы -- животноводческий совхоз имени Абая, первый в
республике". Ну и местечко выбрали, хуже быть не может! Где совхоз -- там
власть и милиция. Да еще первый в республике! Значит, стараются...

Жму руку Коле: "Я к лодке, догоняй. С портфелем." Вслух говорю:
"Продукты-то мы зря на берегу оставили". Выхожу в сени. Толкаю наружную
дверь -- заперта. Так, ясно. Возвращаюсь, по тревоге дёрнул Колю и опять к
двери. Дверь обивали плотники плохие, внизу доска одна короче, туда
просовываю руку и долго тянусь... -- вот оно, колышком снаружи подпёрто.
Столкнул его.

Выхожу. Скорей к берегу. Лодка на месте. В полной луне стою и жду. Но
Коли не видно. Ах ты горе! Значит, нет воли у него встать. Согревается
лишнюю минуту. Или схватили. Надо идти выручать.

Поднимаюсь опять на обрыв. Ко мне от дома идут четверо, среди них --
Жданок. Плотно идут (или держат его?). Кричит: "Жора! (Опять "Жора!") Иди
сюда! Документы требуют!" А портфеля, как я ему велел, в руках нет.

Подхожу. Новый с казахским акцентом спрашивает: "Ваши документы!" Держусь
как можно спокойнее: "А вы кто такой?" -- "Я -- комендант". -- "Ну что ж, --
говорю поощрительно, -- пойдёмте. Документы всегда проверить можно. Там, в
доме, и свету больше". Пошли в дом.

Я поднимаю медленно портфель с пола, подхожу к коптилке, примеряюсь, как
лучше отбиться и выскочить, а сам заговариваю: "Документы всегда,
пожалуйста. Документы проверять -- надо, у кого следует. Бдительность не
мешает. У нас в Заготзерне тоже случай был..." Уже за замок держусь --
портфель расстегнуть. Сгрудились вокруг меня. Ка-ак двину коменданта плечом
влево, он -- на старика, оба упали. Молодому -- справа прямой в челюсть.
Визг, крики! Я -- "Махмадера!" и с портфелем прыгаю в одну дверь, в другую.
Тут Коля из сеней мне кричит: "Жора! Держат!" Он уцепился за косяк двери, а
его тянут внутрь. Рванул его за руку, не могу вытянуть. Тогда уперся ногой в
косяк, и так рванул, что Коля через меня перелетел, а сам я упал. На меня
тут же двое навалились. Не понимаю, как я из-под них выскочил. Портфель наш
драгоценный там остался. Побежал прямо к обрыву, и прыжками! Сзади
по-русски: "Топором его! Топором!" Наверно, пугают, иначе бы -- по-казахски.
Чувствую, что уже дотягиваются до меня руками. Спотыкаюсь, вот упаду! Коля
уже у лодки. Кричу.

Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по колени в воду, уже
потом прыгаю в лодку. Казахи в воду не решаются, бегают по берегу:
"гыр-гыр-гыр!" Кричу им: "Что? Взяли, гады?"

Хорошо, что не было у них ружья. Я погнал лодку по течению. Они горланят,
бегут по берегу, но дорогу им преградил заливец. Я снял свои две пары брюк
-- флотские и костюмные, отжимаю, зуб на зуб не попадает. "Ну, что, Коля?
Обогрелись?" Молчит...

Ясно, что с Иртышом теперь надо прощаться. На рассвете надо на берег и
тянуть до Омска на попутных машинах. Да уж недалеко.

В портфеле осталась "Катюша" и соль. А где бритву добыть, уж не говорю
обсушиться? Вот у берега -- лодка, домик. Видно, бакенщик. Сходим на берег,
стучим. Света не зажигают. Густой мужской голос: "Кто?" -- "Пустите
погреться! Чуть не утонули, лодка опрокинулась." Долго возятся, потом
открывают дверь. В сенях, в полусвете стоит сбок двери дюжий старик,
русский, обеими руками поднял на нас топор. На первого опустит, не
остановить! "Да не бойтесь, -- уговариваю. -- Мы из Омска. В командировке
были, в совхозе Абая. Хотели на лодке до нижнего района доплыть, да выше вас
там перекат и сети стоят, мы сплоховали, перевернулись". Еще смотрит
подозрительно, не опуская топор. Где я его видел, на какой картине? Какой-то
былинный старик -- грива седая, голова седая. Наконец, отозвался: "Это что
ж, значит в Железнянку?" Вот добро, узнали и где находимся. "Ну да, в
Железнянку. Да главное -- портфель утонул, а там денег 150 рублей. Мясо
купили в совхозе, теперь уж и не до мяса. Может, купите у нас?" Жданок пошёл
за мясом. Старик допустил меня в горницу, там керосиновая лампа, на стене --
охотничье ружье. "Теперь документы у вас проверим". Стараюсь говорить
бодрей: "Документы у нас всегда при себе, хорошо, что в верхнем кармане, не
замокли. Я -- Столяров Виктор Александрович, уполномоченный областного
управления животноводства". Теперь нужно скорей инициативу перехватить. "А
вы кто?" -- "Бакенщик" -- "А имя-отчество?" Тут Коля пришёл и старик больше
о документах не заговаривал. Сказал, что на мясо у него денег нет, а чайком
попоить может.

Просидели у него с часок. Он согрел нам чаю на щепках, дал хлеба и даже
отрезал сала. Говорили об иртышском фарватере, за сколько лодку купили, где
продавать. Он больше сам говорил. Смотрел сочувствующим умным старым
взглядом, и казалось мне, что он всё понимает, настоящий человек. Хотелось
мне даже ему открыться. Но нам бы это не помогло: бритвы у него явно не
было, он обрастал, как всё в лесу растёт. А ему безопасней было не знать,
иначе -- "знал -- не сказал."

Мы ему оставили нашей телятины, он нам дал спичек, пошёл провожать и
растолковал, где какой стороны держаться. Мы отвалили и быстро погребли,
чтоб как можно дальше уйти за последнюю ночь. Хватали нас на правом берегу,
так мы теперь больше жались к левому. Луна -- под нашим берегом, но небо
чистое -- и видим, как вдоль правого, обрывистого и лесного, тоже по течению
спускается лодка, только мы быстрей.

Не опер-ли группа?.. Идём параллельным курсом. Я решился действовать
нагло, нажал на весла, сблизился. "Земляк! Куда путь держишь?" -- "В Омск."
-- "А откуда? -- "Из Павлодара". -- "Что так далеко?" -- "Совсем, на
жительство".

Для опера его окающий голос слишком простоват, отвечает охотно, видно
даже рад встрече. Жена у него спит в лодке, а он за вёслами ночь коротает.
Вглядываюсь -- не лодка, а арба, скарбу полно, завалено все узлами.

Быстро соображаю. В последнюю ночь, в последние часы на реке -- и такая
встреча! Если переезжает с концами, значит, у них тут и продукты, и деньги,
и паспорта, и одежда, и даже бритва. И никто их нигде не хватится. Он один,
нас двое, жена не в счёт. Я пройду по его паспорту, Коля переоденется,
сойдет за бабу: маленький, лицо голое, фигуру вылепим. У них, конечно,
найдется и чемодан -- для нашего дорожного вида. И любой шофёр сегодня же
утром подбросит нас до Омска.

Когда не грабили на русских реках? Судьба лихая, какой выход? После того,
как мы дали след на реке -- единственный шанс и последний. Жаль работягу
лишать добра -- но кто нас жалел? Или кто пожалеет?

Всё это -- мгновенно, и у меня и у Жданка в голове. И я только тихо
спрашиваю: "Угм-м?" И он тихо: "Махмадера".

Я всё больше сближаюсь и теперь уже тесню их лодку к крутому берегу, к
тёмному лесу, спешу не допустить до поворота реки -- там, может быть лес