Чтение 266–й страницы книги ~Архипелаг ГУЛАГ~

кончится. Меняю голос на начальственный и командую:

-- Внимание! Мы -- опергруппа министерства внутренних дел. Причаливайте к
берегу. Проверка документов!

Гребец бросил вёсла: то ли растерялся, то ли даже обрадовался -- не
разбойники, опергруппа.

-- Пожалуйста, -- окает, -- может здесь, на воде проверить.

-- Сказано к берегу -- значит к берегу! И быстро.

Подошли. Стали почти борт к борту. Мы выпрыгнули, он с трудом лезет через
тюки, видим -- хромает. Жена проснулась: "Еще далеко?" Подаёт парень
паспорт. "А военный билет?" -- "Я инвалид, по ранению, с учета снят. Вот тут
справочка..." Вижу -- на носу их лодки сверкнуло металлом -- топор. Даю Коле
знак -- изъять. Коля рванулся слишком резко и схватил топор. Баба завыла,
почувствовала. Я строго: "Это что за крик? Прекратить. Мы беглецов ищем.
Преступников. А топор тоже оружие." Немного успокоилась.

Даю команду Коле:

-- Лейтенант! Сходите на пост. Там должен быть капитан Воробьёв.

(И звание и фамилия сами пришли на ум, а вот почему: дружок наш --
капитан Воробьёв, беглец, остался сидеть в Экибастузском БУРе.)

Коля понял: посмотреть наверху, нет ли кого, можно ли действовать. И
побежал наверх. Я пока допрашиваю и присматриваюсь. Задержанный угодливо
присвечивает мне своими спичками. Я прочитываю паспорта и справки. Подходит
и возраст -- инвалиду нет сорока. Работал бакенщиком. Теперь продали дом,
корову. (Все деньги, конечно, с собой.) Едут счастья искать. Мало им было
дня, поехали ночью.

Случай исключительный, случай редкий, именно потому, что их нигде не
хватятся. Но что мы хотим? Нужны нам их жизни? Нет, я не убивал людей и не
хочу. Следователя или опера, когда они истязают меня -- да, но не может
подняться рука на простых работяг. Взять их деньги? Только очень немного.
Ну, как немного? На два билета до Москвы. И на питание. Да еще кое-что из
барахла. Это их не разорит. А если не взять их документов и лодки не взять
-- и договориться, чтоб не заявляли? Трудно поверить. Да и как же нам без
документов?

А если возьмём у них документы -- им ничего не останется, как заявить. А
чтоб они не заявили -- надо их тут связать. Так связать, чтобы у нас было
суток двое-трое в запасе. Но тогда попросту значит?..

Вернулся Коля, дал знак, что наверху порядок. Он ждёт от меня
"махмадера!" Что делать?

Рабский каторжный Экибастуз встает перед глазами. И туда --
возвращаться?.. Неужели же не имеем права?..

И вдруг -- вдруг что-то очень лёгкое коснулось моих ног. Я посмотрел:
что-то маленькое, белое. Наклонился, вижу: это белый котёнок. Он выпрыгнул
из лодки, хвостик у него задран стебельком, он мурлычет и трется о мои ноги.

Он не знает моих мыслей.

И от этого котячьего прикосновения я почувствовал, что воля моя
надложилась. Натянутая двадцать суток от самого подлаза под проволоку -- как
будто лопнула. Я почувствовал, что бы Коля мне сейчас ни сказал, я не могу
не только жизнь у них отнять, но даже их трудовых кровных денег.

Сохраняя суровость:

-- Ну, ждите здесь, сейчас разберемся!

Мы поднимаемся вверх на обрыв, у меня в руках их документы. Я говорю
Коле, что' думаю.

Он молчит. Не согласен, но молчит.

Вот так устроено: [[они]] могут отнять свободу у каждого, и у них нет
колебаний совести. Если же нашу природную свободу мы хотим забрать назад --
за это требуют от нас нашу жизнь и жизни всех, кого мы встретим по пути.

[Они] всё могут, а мы -- нет. И вот почему [они] сильнее нас. Не
договорясь, идём вниз. У лодки хромой. "Где жена?" -- "Испугалась, в лес
убежала".

-- Получите ваши документы. Можете следовать дальше.

Благодарит. Кричит в лес:

-- Ма-арья! Иди обратно! Люди -- добрые. Едем.

Мы отталкиваемся. Я быстро гребу. Хромой работяга спохватывается и вслед
мне кричит:

-- Товарищ начальник! А вот вчера мы двоих видели -- точно бандиты. Знали
б, задержали их, подлецов!

-- Ну что, пожалел? -- спрашивает Коля.

С этой ночи -- с захода ли погреться или с белого котёнка -- сломился
весь наш побег. Что-то мы потеряли -- уверенность? хваткость? способность
соображать? дружность решений? Тут, перед самым Омском, мы стали делать
ошибки и клонить врезь. А таким беглецам уже не бежать далеко.

К утру бросили лодку. День проспали в стогу, но тревожно. Стемнело.
Хочется есть. Надо бы мясо варить, так ведро потеряли при отступлении. Я
решил жарить. Нашлось тракторное седло -- вот это будет сковородка. А
картошку -- печь.

Рядом стоял высокий сенный шалаш -- от косарей. В том затмении, которое
сегодня меня постигло, я почему-то решил, что хорошо развести костёр внутри
шалаша: ниоткуда не будет видно. Коля не хочет никакого ужина: "Пойдем
дальше!" Размолвка, не ладится.

Я развёл-таки огонь в шалаше, но подложил лишнего. И вспыхнул весь шалаш,
я еле успел выползти. А огонь перескочил на стог, вспыхнул стог -- тот
самый, в котором мы день провели. Вдруг стало мне жалко этого сена --
душистого, доброго к нам. Я стал разбрасывать его, кататься по земле,
стараясь потушить, чтоб огонь дальше не шёл. Коля сидит в стороне, надулся,
не помогает.

Какой же я дал [след]! Какое зарево! -- на много километров. А еще --
[диверсия]. За побег нам дадут тот же четвертак, какой мы уже имеем. А за
"диверсию" с колхозным сеном -- могут и [вышку] при желании.

А главное -- от каждой ошибки нарастает возможность новых ошибок, теряешь
уверенность, оценку обстановки.

Шалаш сгорел, но картошка испеклась. Зола вместо соли. Поели.

Ночью шли. Обходили большое село. Нашли лопату. Подобрали на всякий
случай. Взяли ближе к Иртышу. И уперлись в затон. Опять обходить? Обидно.
Поискали -- нашли лодку без вёсел. Ничего, лопата вместо весла. Переплыли
затон. Там я привязал лопату ремнём за спиной, чтоб ручка вверх торчала как
дуло от ружья. В темноте будто охотники.

Вскоре встретились с кем-то, в сторону. Он: "Петро!"

-- "Обознался, не Петро!"

Шли всю ночь. Спали опять в стогу. Проснулись от пароходного гудка.
Высунулись: не так далеко пристань. На машинах везут туда арбузы. Близко
Омск, близко Омск, близко Омск. Пора бриться и денег доставать.

Коля меня точит: "Теперь пропадем. Зачем было и в побег идти, если их
жалеть? Наша судьба решалась, а ты пожалел. Теперь пропадем".

Он прав. Сейчас это кажется таким бессмысленным: нет бритвы, нет денег, а
было у нас и то и другое в руках -- мы не взяли. Надо было столько лет
рваться в побег, столько хитрости проявлять, лезть под проволокой и ждать
разряда в спину, шесть дней не пить воды, две недели пересекать пустыню -- и
не взять того, что было в руках! Как войти в Омск небритому? На что поедем
из Омска дальше?..

Лежим день в стогу сена. Спать не можем, конечно. Часов в пять вечера
Жданок говорит: "Пойдем сейчас, осмотримся при свете". Я: "Ни за что!" Он:
"Да скоро месяц пройдёт! Ты -- перестраховщик! Вон вылезу, пойду один.
Угрожаю: "Смотри, и на тебя нож!" Но конечно, я ж его не пырну.

Стих, лежит. Вдруг вывалился из стога и пошёл. Что делать? Так и
расстаться? Спрыгнул и я, пошёл за ним. Идём прямо при свете, по дороге
вдоль Иртыша. Сели на стог, обсуждаем: если кто теперь встретится, его уже
нельзя отпускать, чтоб не заложил до темноты. Коля неосторожно выбежал --
пуста ли дорога? -- и тут его заметил парень. Пришлось его звать: "Подходи,
дружок, закурим с горя!" -- "Какое ж у вас горе?" -- "Да вот поехали с
шурином в отпуск на лодке, я сам из Омска, а он с павлодарского
судоремонтного, слесарь, -- так ночью лодка снялась и ушла, осталось вот,
что на берегу было. А ты кто?" -- "Я бакенщик". -- "Нигде нашей лодки не
видел? Может в камышах?" -- "Нет". -- "А где твой пост? -- "Да вон" --
показывает на домик. "Ну зайдем к тебе, мы мясца сварим. Да побреемся."

Идём. Так оказывается тот домик -- еще другого бакенщика, соседа, а
нашего метров триста дальше. Опять не один. Только вошли в дом -- и сосед
едет к нам на велосипеде с охотничьим ружьем. Коситься на мою щетину,
расспрашивает о жизни в Омске. Меня, каторжанина, расспрашивать о жизни на
воле! Что-то плету наугад, в основном -- что с жильём плохо, с продуктами
плохо, с промтоварами плохо, в этом, пожалуй, не ошибёшься. Он кривится,
возражает, оказывается -- партийный. Коля варит суп, надо нам наесться
впрок, может до Омска уже не придется.

Томительное время до темноты. Ни того, ни другого нельзя отпускать. А
если третий придёт? Но вот оба собираются ехать ставить огни. Предлагаем
свою помощь. Партийный отказывается: "Я всего два огня поставлю и в село мне
надо, к семье хворост повезу. Да я еще сюда заеду". Даю Коле знак -- глаз не
спускать с партийного, чуть что -- в кусты. Показываю место встречи. Сам еду
с нашим. С лодки оглядываю расположение местности распрашиваю, докуда
сколько километров. Возвращаемся с соседом одновременно. Это успокаивает:
заложить нас тот еще не успел. Вскоре он действительно подъехал к нам на
своём возу с хворостом. Но дальше не едет, сел Колин суп пробовать. Не
уходит. Ну что делать? Прихватить двоих? Одного в погреб, другого к койке?..
У обоих документы, у того велосипед с ружьём? Вот жизнь беглеца -- тебе мало
простого гостеприимства, ты должен еще отнимать силой...

Вдруг -- скрип уключин. Смотрю в окно -- в лодке трое, это уже пятеро на
двоих. Мой хозяин выходит, тут же возвращается за бидонами. Говорит:
"Старшина керосин привёз. Странно, что сам приехал, сегодня ж воскресенье".

Воскресенье! Мы забыли считать на дни недели, для нас они различались не