Чтение 267–й страницы книги ~Граф Монте-Кристо~

Прекрасная каталанка, или, если угодно, благородная графиня, утратила
свой гордый взгляд и прелестную улыбку, потому что видела вокруг только
унылые предметы: стены, оклеенные серыми обоями, которые обычно предпо-
читают расчетливые хозяева, как наименее маркие; голый каменный пол;
аляповатую мебель, режущую глаз своей убогой роскошью; словом - все то,
что оскорбляет взор, привыкший к изяществу и гармонии.

Госпожа де Морсер жила здесь с тех пор, как покинула свой дом; у нее
кружилась голова от этой вечной тишины, как у путника, подошедшего к
краю пропасти; она заметила, что Альбер то и дело украдкой смотрит на
нее, стараясь прочесть ее мысли, и научилась улыбаться одними губами, и
эта застывшая улыбка, не озаренная нежным сиянием глаз, походила на от-
раженный свет, лишенный живительного тепла.

Альбер тоже был подавлен и смущен; его тяготили остатки роскоши, ко-
торые мешали ему освоиться с его новым положением; он хотел бы выйти из
дому без перчаток, но его руки были слишком белы; он хотел бы ходить
пешком, но его башмаки слишком ярко блестели.

И все же эти два благородных и умных существа, неразрывно связанные
узами материнской и сыновней любви, понимали друг друга без слов и могли
обойтись без околичностей, неизбежных даже между близкими друзьями, ког-
да речь идет о материальной основе нашей жизни.

Словом, Альбер мог сказать своей матери, не испугав ее:

- Матушка, у нас нет больше денег.

Мерседес никогда не знала подлинной нищеты; в молодости она часто на-
зывала себя бедной; но это не одно и то же: нужда и нищета - синонимы,
между которыми целая пропасть.

В Каталанах Мерседес нуждалась в очень многом, но очень много у нее
было. Сети были целы - рыба ловилась; а ловилась рыба - были нитки, что-
бы чинить сети.

Когда нет близких, а есть только любовь, которая никак не касается
житейских мелочей, думаешь только о себе и отвечаешь только за себя.

Тем немногим, что у нее было, Мерседес делилась щедро со всеми, те-
перь у нее не было ничего, а приходилось думать о двоих.

Близилась зима; у графини де Морсер калорифер с сотнями труб согревал
дом от передней до будуара; теперь Мерседес нечем было развести огонь в
этой неуютной и уже холодной комнате; ее покои утопали в редкостных цве-
тах, ценившихся на вес золота, - а теперь у нее не было даже самого жал-
кого цветочка.

Но у нее был сын...

Пафос отречения, быть может, чрезмерный, до сих пор возвышал их над
прозой жизни.

Пафос - это почти экзальтация; а экзальтация возносит душу над всем
земным.

Но экзальтация первого порыва угасла, и мало-помалу пришлось спус-
титься из страны грез в мир действительности.

После многих бесед об идеальном настало время поговорить о житейском.

- Матушка, - говорил Альбер в ту самую минуту, когда г-жа Данглар
спускалась по лестнице, - подсчитаем наши средства, я должен знать итог,
чтобы составить план действий.

- Итог: нуль, - сказала Мерседес с горькой улыбкой.

- Нет, матушка. Итог - три тысячи франков, и на эти три тысячи я на-
мерен прекрасно устроиться.

- Дитя! - вздохнула Мерседес.

- Дорогая матушка, - сказал Альбер, - к сожалению, я истратил доста-
точно ваших денег, чтобы знать им цену. Три тысячи франков - это колос-
сальная сумма, и я построил на ней волшебное здание вечного благополу-
чия.

- Ты шутишь, мой друг. И разве мы принимаем эти три тысячи франков? -
спросила Мерседес, краснея.

- Но ведь это уже решено, мне кажется, - сказал Альбер твердо, - мы
их принимаем, тем более что у нас их пет, потому что, как вам известно,
они зарыты в саду маленького дома, на Мельянских аллеях в Марселе. На
двести франков мы с вами поедем в Марсель.

- На двести франков! - сказала Мерседес. - Что ты говоришь, Альбер!

- Да, я навел справки и на почтовой станции, и в пароходной конторе и
произвел подсчет. Вы заказываете себе место до Шалона в почтовой карете;
видите, матушка, вы будете путешествовать, как королева.

Альбер взял перо и написал:

Карета . . . . . . . . . . . . 35 фр.

Пароход от Шалона до Лиона . . 6

Пароход от Лиона до Авиньона . 16

От Авиньона до Марселя . . . . 7

Дорожные расходы . . . . . . . 50

--------------------

Итого . . . . . . . . . . . . 114 фр.

- Положим, сто двадцать, - добавил Альбер, улыбаясь - Какой я щедрый,
правда, матушка?

- А ты, бедный мальчик?

- Я? Вы же видите, я оставил себе восемьдесят франков. Молодой чело-
век не нуждается в стольких удобствах; к тому же я опытный путешествен-
ник.

- В собственной карете и с лакеем.

- Всеми способами, матушка.

- Хорошо, - сказала Мерседес? - но где взять двести франков?

- Вот они, а вот и еще двести. Я продал часы за сто франков и брелоки
за триста. Подумайте только! Брелоки оказались втрое дороже часов. Ста-
рая история: излишества всегда стоят дороже всего! Теперь мы богаты:
вместо ста четырнадцати франков, которые вам нужны на дорогу, у нас
двести пятьдесят.

- Но здесь тоже нужно заплатить?

- Тридцать франков, но я их плачу из моих ста пятидесяти. Это решено
И так как мне в сущности нужно на дорогу только восемьдесят франков, то
я просто утопаю в роскоши. Но это еще не все. Что вы на это скажете, ма-
тушка?

И Альбер вынул из записной книжечки с золотой застежкой - давняя при-
хоть, или, быть может, нежное воспоминание об одной из таинственных нез-
накомок под вуалью, что стучались у маленькой двери, - Альбер вынул из
записной книжечки тысячефранковый билет.

- Что это? - спросила Мерседес.

- Тысяча франков, матушка. Самая настоящая.

- Но откуда они у тебя?

- Выслушайте меня, матушка, и не волнуйтесь.

И Альбер, подойдя к матери, поцеловал ее в обе щеки; потом отстранил-
ся и поглядел на нее.

- Вы даже не знаете, матушка, какая вы красавица! - произнес он с
глубоким чувством сыновней любви. - Вы самая прекрасная, самая благород-
ная женщина на свете!

- Дорогой мальчик! - сказала Мерседес, тщетно стараясь удержать сле-
зу, повисшую у нее на ресницах.

- Честное слово, вам оставалось только стать несчастной, чтобы моя
любовь превратилась в обожание.

- Я не несчастна, пока у меня есть сын, - сказала Мерседес, - и не
буду несчастной, пока он со мной.

- Да, - сказал Альбер, - но в том-то и дело. Вы помните, что мы реши-
ли?

- Разве мы решили что-нибудь? - спросила Мерседес.

- Да, мы решили, что вы поселитесь в Марселе, а я уеду в Африку, где,
вместо имени, от которого я отказался, я заслужу имя, которое я принял.

Мерседес вздохнула.

- Со вчерашнего дня я зачислен в спаги, - добавил Альбер, пристыженно
опуская глаза, ибо он сам не знал, сколько доблести было в его унижении,
- я решил, что мое тело принадлежит мне и что я могу его продать; со
вчерашнего дня я заменяю другого. Я, что называется, продался, и притом,
- добавил он, пытаясь улыбнуться, - по-моему, дороже, чем я стою: за две
тысячи франков.

- И эта тысяча?.. - сказала, вздрогнув, Мерседес.

- Это половина суммы; остальное я получу через год.

Мерседес подняла глаза к небу с выражением, которого никакие слова не
могли бы передать, и две слезы медленно скатились по ее щекам.

- Цена его крови! - прошептала она.

- Да, если меня убьют, - сказал, смеясь, Альбер. - Но уверяю вас, ма-
тушка, что я намерен яростно защищать свою жизнь; никогда еще мне так не
хотелось жить, как теперь.

- Боже мой! - вздохнула Мерседес.

- И потом, почему вы думаете, что я буду убит? Разве Ламорсьер, этот
южный Ней, убит? Разве Шангарнье убит? Разве Бедо убит? Разве Моррель,
которого мы знаем, убит? Подумайте, как вы обрадуетесь, матушка, когда я
к зам явлюсь в расшитом мундире! Имейте в виду, я рассчитываю быть неот-
разимым в этой форме, я выбрал полк спаги из чистого щегольства.

Мерседес вздохнула, пытаясь все же улыбнуться: эта святая женщина
терзалась тем, что ее сын принял на себя всю тяжесть жертвы.

- Итак, матушка, - продолжал Альбер, - у вас уже есть верных четыре с
лишним тысячи франков; на эти четыре тысячи вы будете жить безбедно два
года.

- Ты думаешь? - сказала Мерседес.

Эти слова вырвались у нее с такой неподдельной болью, что их истинный
смысл не ускользнул от Альбера; сердце его сжалось, и он нежно взял руку
матери в свои.

- Да, вы будете жить! - сказал он.

- Я буду жить, - воскликнула Мерседес, - но ты не уедешь, Альбер?

- Уеду, матушка, - сказал Альбер, спокойным и твердым голосом, - вы