Чтение 269–й страницы книги ~Вокруг Иосифа Бродского~

дана сия

ОХРАННАЯ ГРАМОТА

Риду Иосифовичу Вите (Грачеву) для ограждения его от
дурного глаза, людского пустословия, редакторской бесчестности и
беспринципности, лживости женской, полицейского произвола и всего
прочего, чем богат существующий миропорядок; а паче всего -- от
всеобщего наглого невежества.

И пусть уразумеет читающий грамоту сию, что обладатель ея
нуждается, как никто в Государстве Российском, в теплом крове, сытной
пище, в разумной ненавязчивой заботе, в порядочной женщине; и что
всяк должен ссужать его бессрочно деньгами, поелику он беден, ссужать
и уходить тотчас, дабы не навязывать свое существование и не
приковывать к себе внимание. Ибо Рид Вите -- лучший
литератор российский нашего времени -- и временем этим и людьми нашего
времени вконец измучен.

Всяк, кто поднимет на обладателя Грамоты этой руку, да
будет предан казни и поруганию в этой жизни и проклят в будущей, а
добрый -- да будет благословен.

С чувством горечи и надежды и безо всякой улыбки писал это
в Лето Господне 1967-е

раб Божий

Иосиф Бродский,

поэт

___

Иосиф Бродский. Три письма к Виктору Голышеву

*

Составитель выражает глубокую благодарность адресату писем и г-же Мариане Фрейдиной-Сабо за содействие в получении этих текстов.
*

"Портфель". Литературный сборник. Ardis. 1996. Редактор-составитель Александр Сумеркин

___

Старик, как жаль, что ты не смог

сюда сорваться: тут шикарно.

Старик, ты поступил бездарно;

ты, грубо говоря, сапог.

Я, старый графоман, и то

сумел. А ты ведь член Союза;

Представь себе январь без груза

треуха, пиджака, пальто.

Небось, сидишь и портишь кровь,

дроча какого-нибудь янки,

или гниешь на оттоманке,

выщипывая на хер бровь.

А то глазеешь на актрис,

чьи обмороженные [кант]'ы

парализуют их таланты.

А здесь в окошке -- кипарис

красуется, как хер, стоймя.

За ним -- еще. На косогоре --

кусты. А дальше -- дальше море.

И ничего, блядь, окромя.

Описывать же море мне

не стоит. Сунься в "Горбунова

и Горчакова" (пусть хреново

написано, зато вполне

подробно, старичок). То штиль,

то шторм. И поутру, бывает,

причал весь обледеневает,

и солнце, блядь, всю эту гниль

лучами алыми насквозь

просвечивает, в рот, и скалы

заснеженные также алы,

и мир, старик, как ноги врозь.

Вот это утро, старичок.

Имея это ощущенье,

в пустое входишь помещенье,

где стойка радует зрачок.

Пьешь кофе, думаешь про [фак],

глядишь на порта панораму,

и солнце греет через раму

с косыми буквами [ЕФАК].

Заря. Ньюспэйпер. Бред числа

на наведенном марафете.

Но всT прекрасное на свете

включает и толику зла.

Зло -- это люди.*(1) Не всегда,

но часто. Жлобы, старцы, бляди,

жульT -- толпа на променаде

с прихожей Страшного Суда,

пожалуй, схожа, ей-же-ей.

Усугубляет эту схожесть

столпотворение ничтожеств.*(2)

Единственный в толпе еврей,

так это я. Язык родной

dies от украинской заразы.

Отрывок самой лучшей фразы,

услышанной случайно мной,

рискну здесь воспроизвести:

"Когда бы мне такое тело,

давно бы, милочка, сидела

я у Генсека на кости".

Но бздя, чтоб названное Зло,

в прекрасном с сотворенья света

рассеянное всюду, это

прекрасное переросло,

дает нам Время некий срок;

и к их ебальникам и к речи

привык я и расправил плечи.

"Бессмертья, может быть, залог".

А сам Дом Творчества -- говно.

Похож на полусинагогу-

полуобщагу. Харч изжогу

обычно вызывает; но

харч в регулярные часы, --

и можно вкалывать не хуже,

чем дома. Вечером снаружи

транзисторы вопят и псы.

В сортире плавает гондон;

Но вообще-то дом пустует.

Одни вахтеры, и бюстует

средь холла с фикусом Антон

П. Чехов. Я перевожу

и сочиняю. Впрочем, редко.

Приняв снотворную таблетку,

я сплю, не слыша, как пержу.

Говно, конечно. И спустить,

конечно, некуда... И все же

всю эту поебень и рожи

я, кажется, готов простить

за то, что, радости синоним,

сияет солнце без конца,

чертами своего лица

напоминая Веру Слоним;*(3)